– Что ж, пока существует община, всё это будет продолжаться, – вставил слово Михаил Константинович и шутливо погрозил пальцем. – А всё эти ваши грёзы о старомосковском тереме.

Сергей Леонидович покачал головой.

– Миша, – сказал он, – община не исчезнет. Можно, конечно, упразднить её росчерком пера, но от этого возникнет такая смута, что не приведи Господь. Правосознание народа таково, что в голове его не укладывается, как это можно купить землю только для себя, без передачи её обществу. Земля может быть исключительно общинной собственностью – так думает мужик. Как, я спрашиваю, возможно вытравить это понятие? Сколько времени на это понадобится?

– Пример забавный ты нам привёл, – сказал Михаил Константинович, – а вот не в том ли дело, что сохранение такого обычного крестьянского права и всегда служило, да и теперь продолжает служить, чего уж греха таить, если вчитаться в столыпинский закон, лишь прикрытием стремления правительства ограничить право крестьян распоряжаться своей собственностью?

– Ни закон, ни правительство, – возразил Сергей Леонидович, – не могут иметь в виду стеснять предприимчивость отдельных крестьян – сдерживать их приобретательную способность. Но тот же закон и то же правительство обязаны наблюдать за тем, чтобы эти предприимчивость и способность не развивались за счёт такого источника, который имеет особое, обширное, общегосударственное значение – служить основой существования народных масс. Последние заключают в своей среде множество слабых элементов, не имеющих достаточной силы и прочности, чтобы устоять против натиска на них людей, одарённых большей энергией, а иногда и большей неразборчивостью в средствах к достижению намеченной ими цели.

Лиза поглядывала на него с интересом. Но вместе с тем за общим выражением семейного доброжелательства в её красивых серо-голубых чуть миндалевидных глазах мерцали искорки желания праведной юности подловить на чём-нибудь этого необычного гостя, который, как ей казалось с небольшой высоты своего возраста, разыгрывал здесь нелицеприятную, недостойную бывшего студента роль. Ей казалось, что гость защищает правительство, но отец её отлично понял, что именно защищает Сергей Леонидович.

– Сергей, – сказал он внушительно, – позволь напомнить тебе: от народного до простонародного – только один шаг, и в обратную сторону этот шаг не сделать. Не оступиться бы. Раз мерилом всего являются тайники народного духа, а всё не-простонародное есть только помеха, эти тайники должны находиться именно у простонародья. А значит – ему и карты в руки. Юрист ты или нет, в конце-то концов. Всё, что мы знаем относительно истории юридических учреждений, неотвратимо приводит к выводу, что любой существенный прогресс в цивилизации возможен только тогда, когда поземельная собственность распределена уже по группам по меньшей мере настолько же мелким, как семья.

Сергей Леонидович согласно покачал головой. Проницательность Константина Николаевича покорила его. Эти люди были близки ему, но странным образом одновременно и чужды. С изумлением он замечал, что в Петербурге он проповедует в стиле Урляпова, с которым так ожесточенно спорил у себя дома. Силясь осмыслить это парадокс, он заходил в тупик. Он знал за собой эту пугающую готовность пренебречь всеми институциональными перегородками, отделяющими одного человека от другого, и чувствовал, что тот же Урляпов даже в самом своем бунте всегда останется Дубровским, а он непременно переобуется в лапти, и это в одно и то же время забавляло его, но и беспокоило.

– Здесь не может быть сомнений, – ещё ниже склонился над прибором Сергей Леонидович, – только вот…

– Сергей Леонидович, – вмешалась Лиза, – из чего так переживать? Не украли же вы всё то, что вам принадлежит. Ваши предки за заслуги владеют этим по праву, за кровь свою получили они это.

– Елизавета Константиновна, – вздохнул Сергей Леонидович, и сам не заметив, как в руке у него оказалась массивная сервировочная вилка, четыре зубца которой походили на беспощадные зубы морского хищника, – ведь все мы тут не воры. Только и там не воры. Они ведь с нашими-то предками такую же кровь проливали, а вот как получилось – одним всё, а другим хлебушко пушной.

Елизавета беспомощно оглядела сидящих за столом в поисках поддержки. Тут Сергей Леонидович очень некстати вспомнил про конфекты, но Лиза с негодованием отпихнула от себя бонбоньерку.

– Фи, как это гадко – лакомиться в дни народных бедствий! – воскликнула она. – Особенно в такой день.

Сергей Леонидович поджал губы в досаде на себя, но и на эту наивность.

– Так ведь народные бедствия ежедневны, – сказал он, – но это не мешает вам лакомиться в другие дни.

Прекрасные глаза Лизы заволокло слезами, но Сергей Леонидович уже не мог унять свое раздражение.

– Ну так давайте из солидарности сменим сегодня меню, – усмехнувшись, предложил он. – За рецептом дело не станет. Я дам. Тем более он проще пареной репы. Берем несколько неотвеянной ржи, перемалываем прямо с мякиной, и – voila – получаем пушной хлебушко. Глотать, правда, тяжеловато, зато на вкус ничего – совсем как обыкновенный хлеб.

– Довольно! – остановила его Лиза.

– Ах, Лиза, – несколько раздраженно прервал её отец. – Не то ты говоришь.

Лиза метнула на отца быстрый, как молния, взгляд, в котором смешивалась и досада на свою запальчивость, и досада на отца, указанная ей не очень деликатно.

– Но наша совесть страдает, – отвернув лицо в сторону, сказала она.

– То-то и гнетёт меня, поверьте, – поднял на неё глаза Сергей Леонидович, и в них можно было различить подлинную муку, и Лиза считала её.

– Пушной, – мне казалось, – неуверенно проговорила она, – это лучший. Так, во всяком случае, это звучит… Пушистый… – ещё тише сказала она.

– Да, готовится из неотвеянной ржи – вот и пушной, – развеял её недоумение Сергей Леонидович, – а то есть ещё добавочки, из лебеды, например, или из льняной мякины, или из дерева гнилого, – тоже, доложу вам, у Бореля не подадут ни за какие деньги.

– Ах, Сергей Леонидович, – недовольно, капризно возвысила голос Лиза. – Экой вы мастер делать всем неудовольствие. – Она сорвала с груди букетик колосьев и бросила его на свою тарелку.

Ланович-старший чуть откинул корпус, выпятил и поднял нижнюю губу и, благодушно уставившись на Сергея Леонидовича своими голубыми навыкате глазами, словно хотел сказать: "Ну, что тут поделаешь! Кипит молодая кровь!"

"Г-н Чудновский сообщает нам, – писал Сергей Леонидович, – что уголовный закон радикально и, так сказать, принципиально расходится с обычным воззрением народа в основном отношении к преступлению и преступнику: в то время как уголовный закон в преступнике видит «злую волю», сознательно стремящуюся нанести вред целому обществу и отдельным его членам, обычное мировоззрение видит в преступнике главным образом «несчастного», жертву несчастно сложившихся обстоятельств. Первый исходит из того, что общество не только вправе, но и обязано карать преступника, отомстить ему за содеянное им преступление, народ же в своём обычно-правовом мировоззрении полагает, что общество должно и вправе ставить преступника в такое положение, чтобы сделать его безвредным для общества и при этом не столько карать его, сколько исправлять и наставлять. Подход с позиций нравственности к рассмотрению разного рода правонарушений характерен для крестьянской судебной практики». Общия юридическия воззрения народной массы, поэтому, до сих пор смешиваются с краеугольными принципами древнего права, как оно нам известно.

"С точки зрения юриста-криминалиста многое нравственное может быть преступным, и не всё, что преступно, должно быть безнравственным; с точки зрения обычно-правовых понятий народа, всё преступное обязательно безнравственно; всё, что нравственно, не может быть преступно".

Нет сомнения в том, что право и нравственность и по сию пору шествуют рука об руку, однако там, где право обычное не приведено в согласие с государственным законодательством, там, где положительное право будет подменяться Высшей правдой, люди не станут дожидаться Божьего суда, а впадут в соблазн устроить его сами. "По отношению к славянским общинам, – писал Мэн более тридцати лет назад, – освобождение крестьян в европейской России послужило стимулом для новых исследований. Мы уже знаем, с гораздо большей достоверностью, чем прежде, что в древнейших областях российской империи земля, с незапамятных времен была распределена между группами мнимых родственников, живших вместе в земледельческих сельских общинах, которые имели свою собственную организацию и самоуправление. Со времени великой реформы настоящего царствования коллективные права этих общин, равно как и права их членов по отношению друг к другу, уже не заслоняются и не ограничиваются привилегиями главного собственника – помещика. Мы имеем теперь доказательства, что и наиболее отдаленные славянские общины в существенных чертах устроены по тому же образцу; и западный мир, когда-нибудь, без сомнения, должен будет испытать на себе влияние того факта, что политические идеи такой огромной массы людей, так же, как и идеи, касающиеся собственности, неразрывно связаны с понятиями о взаимной семейной зависимости, о коллективной собственности и о естественном подчинении патриархальной власти".