– Куда же положить? – пробормотал доктор, растерянно стоя посреди комнаты с грудой этих бумаг в руках. – Ах, совершенно не хватает места!

Обе комнаты, которые отдавала доктору мещанка Рахманина, были буквально набиты разнообразными старинными предметами.

– А у меня радость! Вот, сегодня получил. – Он протянул Сергею Леонидовичу письмо.

"Милостивый государь

Гавриил Петрович! – прочитал Сергей Леонидович. – Рязанская учёная архивная Комиссия имеет честь уведомить, что в заседании 8 июня 1911 года Вы, милостивый государь, единогласно избраны в число членов-сотрудников Комиссии.

Товарищ председателя Ив. Проходцев".

Гаврила Петрович крикнул самовар и стал демонстрировать гостю предметы своей коллекции.

– Патриаршее Евангелие из церкви села Канино, перешло туда от князя Дадиана Мингрельского…

Осторожно перелистывая Евангелие, Сергей Леонидович, пропуская доктора, тащившего из соседней комнаты какие-то военные знамена, сделал шаг назад и натолкнулся на массивный деревянный столб.

– А это так называемый светец церковный, нечто вроде подсвечника, – пояснил Гаврила Петрович. – Вот сюда – видите? – вставлялась лучина вместо свечи. Кто теперь и помнит об этом?.. Личное знамя "Белого генерала", – продолжал перечислять свои сокровища Гаврила Петрович… – Он ведь наш, рязанский.

Сергей Леонидович был под впечатлением и только качал головой.

– А это уже турецкое знамя, взятое им под Плевной.

Коллекция Шахова поражала. Здесь были земельные планы уездов, выписки из писцовых книг, ржавые шпаги, несколько пистолетов эпохи 1812 года и даже средневековая кольчуга.

– А это откуда? – изумлённо спросил Сергей Леонидович, пробуя кольчугу на вес.

– От Лызловых, – сообщил доктор. – Вы представляете, какая древность?

– Вот люди-то были, – заметил Сергей Леонидович. – Этакую тяжесть на себе таскать. Да-с, "богатыри – не вы".

– Кстати, – осторожно проговорил доктор, – есть и у вас одна чрезвычайно интересная вещь.

– Неужели? – заинтересовался Сергей Леонидович.

– А карта залива Бока ди Катарро, венецианская гравюра, 1712 года.

Сергей Леонидович удивлённо поднял брови. Кабинет Павлуши всегда стоял под замком, кроме него и Гапы доступа туда быть никому не могло.

– Вы в недоумении, откуда мне известно? Да вот… когда брат-то ваш… Я тогда… Одним словом, я же тогда со следователем Мельчинским экспертизу делал. Осматривали все помещения.

Сергей Леонидович замешкался.

– Не примите за обиду, – как можно учтивее сказал он, – а с предметом этим я расстаться не готов. Это произведение иностранное, к вашей коллекции оно не подходит, а мне память.

– Помилуйте, да я и не настаиваю, – успокоил его доктор, но всё же немного расстроился отказом. – Что ж, я понимаю вас отлично: на такой вещи приятно остановить взгляд.

– Кстати и я вас спрошу уже, – спохватился Сергей Леонидович, услышав про экспертизу. – Не обнаружили ли вы тогда какой-либо записки? Мотивы брата мне, признаться, непонятны и до сих пор.

– Ничего, – отрицательно покачал головой доктор. – Сами мы все тут ничего не могли понять. Уж грешным делом думали, не женщина ли здесь замешана.

– Женщина? – с сомнением повторил Сергей Леонидович. – Кто его знает. – Он помолчал. – Возможно, какие-то денежные дела.

– Нет, – решительно возразил доктор. – Если б что-то было, с деньгами связанное, то уж непременно стало бы известно.

– Ну да что теперь гадать. Кто теперь скажет? – Давая понять, что этот вопрос себя исчерпал, он еще раз обвел глазами комнату, в которой они находились.

– Где же вы все это набрали?

– Хм, – усмехнулся Гаврила Петрович. – Да всё ведь езжу по помещикам, вот сейчас с князем Щетининым никак докончания не сведу. Архив у него беспримерный – да и чему удивляться – рюрикович. Акты есть рукописные семнадцатого еще столетия, а вот всё упрямится, не находит возможности передать их Комиссии хотя и во временное пользование, для копирования. Эдак дрожит над ними. Департаментом Герольдии некоторые переведены, но много осталось неразобранного. Да и у вас-то должно быть, – встрепенулся Гаврила Петрович.

– Право, не знаю, – искренне отвечал Сергей Леонидович. – Возможно, и есть что. Матушка-то знала, – вздохнул он. – Что же вы со всем этим богатством намереваетесь делать?

– Документы издаём по мере сил и средств, а для предметов материальной культуры я предполагаю создать музей.

– Музей? – присвистнул Сергей Леонидович.

– Здание нужно, а подходящего нет.

– Что же, управа денег не даёт?

– И управа не даёт, и дума Сапожковская не даёт, – сокрушённо выдохнул Гаврила Петрович. – Потом и персонал какой-никакой потребен. Сторожу платить. Да я их понять могу: какой там музей, баловство, когда по деревням хлеб с лебедой жуют.

Сергей Леонидович помрачнел.

– Да, – заметил он, – для меня это стало откровением. Оказывается, что мы страдаем хроническою болезнью – недоеданием.

Лицо доктора исказила страдальческая гримаса.

– Я вот врач, моё дело лечить, – сказал он. – Но приглядишься и понимаешь: не лечить надо его, а кормить.

Впрочем, разговор опять свернул на старину.

– Во время пахоты крестьяне находят монеты, целые клады. И, представьте себе, попадаются даже хана Узбека, – сказал Шахов. – Третьего дня получил от исправника письмо, что он выслал мне пятьдесят семь монет, отобранных приставом третьего стана у крестьянина в Чёрной речке, и ещё одиннадцать из деревни Глинищи.

– Ох, Гаврила Петрович, – с укоризной сказал Сергей Леонидович. – Хорошо ли так-то?

– Помилуйте, – обиделся доктор, – не себе же я всё это собираю. Для них же, для их же детей. В комиссию отсылаю. Да ведь там есть такие, которые чеканены Тохтамышем, рязанским князем Василием, а им-то всё одно – серебро, ну и ладно.

Всё же Сергей Леонидович с сомнением покачал головой.

– Вы уж посмотрите, – попросил на прощанье доктор. – Не сочтите за труд.

Вернувшись домой, Сергей Леонидович предпринял кое-какие розыски, но ничего стоящего на глаза ему не попалось. В столе у Павлуши разве нашел он наградной лист прадеда.

"Нашего флота капитану Казнакову

Во изъявление Высочайшаго благоволения Нашего к ревностной вашей службе и трудам во исполнении вам порученного Всемилостивейше пожаловали Мы вас кавалером ордена нашего Святыя Анны первого класса, коего знаки препровождая при сем к вам, повелеваем возложить на себя, надеясь при том, что вы впредь потщитесь заслужить большую Нашу милость.

Дан в Санкт-Петербурге генваря 29 1813 года

Александр".

Самих знаков, впрочем, не нашлось, и даже собственноручная царская подпись произвела малое впечатление на Сергея Леонидовича. Гораздо больше беспокоило его градобитие, но скоро выяснилось, что каким-то чудом буря Соловьёвку пощадила.

Через два дня собрание возобновилось. Доклад управы был выслушан гласными и многочисленной публикой, наполнившей залу собрания, в абсолютной тишине и с глубочайшим вниманием. Память о знаменитом девяносто первом годе жива была ещё у всех. Положение гласные нашли удручающим. По случаю всех этих экстраординарных сельскохозяйственных происшествий, отложив на время свои карты, пожаловал в собрание и Александр Павлович Нарольский.

Когда председательствующий князь Волконский попросил высказаться, одни ораторы предлагали не только закупать рожь до полного размера высчитанной потребности в прокормлении населения, но ещё и бороться с возможностью спекуляции цен на базарах в течении зимы. В этом случае ссылались на пример борьбы земства в девяносто первом году, которую вели на суммы благотворительного комитета. Мука на сельских базарах доходила тогда до одного рубля тридцати копеек за пуд. Земцы начали отправлять на эти базары муку, продавая её по девяносто копеек, и в базар расходилось от одного до двух вагонов, но даже такая малость вынудила частных торговцев продавать муку по цене управы. То же самое предлагалось устроить и нынче.