Стоял чудесный апрельский вечер, когда воздух умиротворял чистотой и прозрачностью, природа готовилась к таинственной инициации и приятным холодком веяло от затаившегося в низинах снега.
Вооружившись тростью отгонять деревенских собак, Сергей Леонидович не спеша пошел по желто-бурой сухой траве между бугристыми колеями уличной дороги. У изб на завалинках, заложив руки под передники, сидели пожилые бабы, беседуя о разных деревенских новостях и оглядывая с головы до ног проходящих и проезжающих. На бугре, на припеке дети играли в свайку.
На обратном пути попался ему навстречу старик Шароватов. Василий Прохорович слыл за кулака, мирского объедалу, – зимой, как слышал Сергей Леонидович, не постеснялся забрать у одного из своих должников сенцы, и Сергей Леонидович не питал к нему добрых чувств, но разговора избежать не удалось.
– На лёгкий воздух вышел, Сергей Леонидович? – сладко улыбаясь, спросил Шароватов.
– Да, Василий Прохорович, – скупо ответил Сергей Леонидович, хотя этот чедесный вечер смягчил его и озарил благодушием.
– Я с тобой поговорить пришел; вишь, Господь какое тепло послал! Говорят – все лето такое сухое будет.
– Почему ты знаешь?
– Примета большая: коли журавли летели, да снегу толсто, то и земля просохнет глубоко.
Василий Прохорович вынул из кармана трубку, выколотил из нее нагар, не торопясь насыпал её махоркой:
– Что новенького в газетах пишут? Сказывают – Китай на нас идет. Двадцатого числа будто огонь вскроют?
– Новенького в газетах много, Василий Прохорыч, – возьми, сам прочтёшь. О войне с Китаем пока ничего не пишут.
Василий Прохорович крякнул и принялся скрести бороду.
– Слух был, что дескать любопытно вам узнать про наши мирские распорядки? Известно, чудного в них бывает много, потому что мир-то ослаб, некому им займаться, а всяк свое только дело правит, свое только и видит, а с мира, что с паршивой овцы, хоть шерсти клок и то рад сорвать… Кому какая охота с мирскими нуждишками возжаться, коли у него дома своя кровная нужа сидит, свое дело стоит, копейку выгнать надо, деться окромя этого некуда? Ну, известно, придет такой-то на сходку, – ему бы только стакана два мирского вина выпить, своего он месяца по два и в глаза не видит, а тут случай упускать жалко: ну, сойдет с него, скажем, за какое-нибудь дело двумя копейками больше, да он за то вина выпьет на гривенник, да и от мирского дела ослобонится, – сарай чинить, или гать подправлять. В старину бывали семьи больше: по трое, по четверо женатых сыновей или братов было. Ну, старшому-то и вольготно: сыновья, али меньшие браты на работе, а старички соберутся и как следует быть, не торопясь ни Боже мой да не кривя душой, потому из чего же им кривить? – все мирские дела порешат. А теперь поразделились все, редко-редко, где два работника в семье, а коли три, так это уж на диво. Это уж вот как сейчас у Скакуновых. А так все больше одиночки стали жить. Вот таким-то одиноким, али сам-друг, в мирские дела и нет никакого расчета соваться: он на мирском копейку себе выгадает, а дома на рупь упустит, так как же тут от мира не отслониться? Ну, и займаются мирскими делами старики из больших семей, либо побогаче кто, рукомесло который имеет какое, землю ли снимает, картофелем ли займается, а то подряды берет какие. Эти, известно, мирские люди – всегда на миру и живут…
– Ах, сова на церковь села, – обеспокоился вдруг Василий Прохорович.
– Да что же здесь такого? – удивился Сергей Леонидович.
– Плохо, – сказал Василий Прохорович и покачал головой.
– Когда сова сядет на церковь и прокричит на ней, – предзнаменование, что священника скоро сменят, либо он умрёт.
– Ну уж этого нам не надо, – решительно возразил Сергей Леонидович.
– Да уж, батька у нас справный. Бывает, что требы и даже молебны служит в долг, а долг сам знаешь – ищи его потом. Да ещё смеются над Восторговым: "А, черт с ним! Какой рублишко и пропадет, так, право, не обеднеет. Ведь ихнее житье-то – не наше! Мы вот ведь оброки платим, а они что? Так их и надо надувать завидущих. Ведь все им мало! Кажну славу в кажном доме дадут копеек по пяти, а мало-ли всего домов-то? Сколько он насобирает, а мы-то откуда деньги возьмём?
* * *
Михаил и Вячеслав сошлись легко и просто, точно были старыми знакомыми. Оба они были в том возрасте, когда друзей больше теряешь, чем приобретаешь новых, но общность воспитания, образования, опыт прошлой жизни и любопытные обстоятельства, приведшие к их встрече, сделали исключение из этого невеселого правила. Поскольку пристанища на своей земле у Вячеслава не было, то Михаил отдал ему ключи от дома, и теперь этот дом превратился в штаб-квартиру просвещенного землевладельца.
– Сделаем дорогу, поправим мост этот злосчастный, – по-маниловски рассуждал Вячеслав, который ещё целиком был захвачен своим новым поприщем.
– Тогда это будет уже не Россия, – рассмеялся Михаил, – а что-то другое.
– А ты, я гляжу, хочешь, чтоб все оставалось как на картинах Венецианова, а мы бы только чаи трескали да умилялись, оставляя всю грязь и тяжесть работы за пределами своего мировосприятия.
Михаил и сам не знал, хочет он этого или нет. Единственное, чего он желал, так это оформить землю. Возникшие препятствия, с одной стороны, чрезвычайно его раздражали, с другой же, только усиливали его упрямство.
– Я не понимаю свою собственную страну, – сетовал он Вячеславу, – а ведь я здесь родился да ещё вдобавок прожил уже несколько десятков лет, – усмехнулся он. – Я не понимаю этих людей, и не думаю, что и ты их понимаешь. Мне отказывают в очевидном, а почему? Потому что работу себе выдумывают. Государство – это и есть их личная жизнь. Им бы только крутиться да крутиться, чтобы оно их не разлюбило. Теперь вот полисы медицинского страхования решили поменять. Это так и будет без конца. Им надо изображать деятельность. Заговоры открывать в том числе.
Вячеславу нечего было ответить на справедливый гнев своего приятеля, и большей частью он хранил молчание просто потому, что говорить ещё что-то значило опять толочь воду в ступе.
* * *
На следующий день в Сараях Михаил встретился с адвокатом, которому предстояло в судебном порядке установить право собственности на землю, оформил нотариальную доверенность на ведение этого дела, после чего отправился в архив к Усачеву, но неожиданно встретил его на улице. На машину Михаила Усачёв глянул мрачно, но всё ж не удержался:
– Ишь, машина у тебя какая. Хорошо вы там в Москве живёте.
– Ну да, кровь со всей земли собрали, высосали, теперь сидим, пьём её, – отшутился Михаил, но от Сашкиного замечания ему сделалось не по себе.
– Ну, в общем, дела такие, – Усачёв сменил тон. – Метрических книг после тысяча восемьсот девяносто пятого года у них нет.
– Где ж они могут быть?
– Да где угодно, – ответил Усачёв. – А может, их вообще уже нет…
– Ну, а какие-то другие документы были или нет?
– Да были. Посемейные книги это называется.
– Может их поднять?
Усачёв подумал.
– Можно, конечно, глянуть… – сказал он и тут же резонно заметил: – Только что оно вам даст? Она же с семнадцатого? Если в восемнадцатом году выписывали, так у ней на руках и должно быть, уже тогда ЗАГС-ы были. Это уж дома ищите.
– Да, это верно, – задумался Михаил. – Ни к чему это все… Ну, спаси Бог, Александр Михайлович, – так Михаил от избытка чувств повеличал Сашку, и Усачёву это понравилось.
– Пока не на чем, – важно ответил он. Весь его вид изображал удовлетворение хорошо, со смекалкой сделанной работой.
Между тем наступил совсем вечер. Главная улица районного центра опустела, рынок свернулся ещё около пяти, теперь только несколько таксистов на старых расхристанных иномарках скучали у газетного киоска, из двери единственного незакрывшегося продовольственного магазина в синеющий воздух вываливался жёлтый вытянутый ромб электрического света и обросшая собака в репьях трусцой пересекала опустевшую проезжую часть.
