Граф Фларский последние дни как раз и был занят тем, что собирал собственных союзников и переманивал таковых у своих противников, но оставить без внимания слова Эдварда, из-за которого, во многом, и вырос его политический авторитет, тоже не мог, прибыв к нему, как только стало несколько легче дышать от постоянных переговоров и приемов.

- Барон! Мы с вами уже давно последний раз вот так просто разговаривали! - Граф крепко пожал его руку. - Жаль только, что сейчас это происходит при столь ужасных обстоятельствах. Примите мои искренние соболезнования по поводу всего произошедшего. Респир поступил как совершенно бесчестный человек, нарушив все возможные правила и законы. На Рейнсвальде места ему больше нет...

- Граф, - Эдвард кивнул головой, будучи еще не в состоянии встать и приветствовать его как должно. - Я рад, что вы все-таки прибыли. У меня к вам очень важный разговор, который, к сожалению, может повлиять на наши дальнейшие отношения.

- Друг мой, я уже просил вас называть меня просто Дэлай, когда мы одни. - Граф улыбнулся, хотя только что услышанное заявление Эдварда ему вряд ли понравилось, - Так говорите же скорее, что случилось или должно случиться, если вы столь этим так сильно обеспокоены.

- Граф... Дэлай, - поправился тристанский барон, - Мне нужна голова Респира, я думаю, вы уже это понимаете, но та политика, что сейчас складывается здесь, требует моего постоянного присутствия... - Эдвард вздохнул: - Я не могу покинуть мой родной феод в поисках этого человека, не будучи уверен, что все это время он будет в безопасности...

- Эдвард, я понимаю вас, - кивнул граф Фларский, - Вы такой же, как и ваш отец, спокойный и логичный, но при этом же способный сорваться на любое безумство, если вас действительно зацепить. И мне жалко Респира в том плане, что своими выходками он нажил себе смертельного врага в вашем лице. Уверен, вы его найдете и призовете к ответу, но мне сейчас так же необходима ваша помощь...

- Вот именно об этом и хочу с вами поговорить, - сказал Эдвард. - Когда начнется борьба за престол, я буду рядом с вами, но до этого мне необходима ваша поддержка. Тристан не будет участвовать во внутренней политике Рейснвальда, а сам я, как поднимусь на ноги, отправлюсь обратно на Аверию, на поиски Респира. И прошу вас не втягивать баронат в противостояние с кем-либо до смерти самого короля, когда моя помощь действительно станет необходимой.

- Эдвард, это вполне разумное требование, - кивнул граф Фларский, - но вы сейчас должны мне так же, положив руку на сердце, честно ответить. Вы поддержите меня, если кто-то попытается оспорить мое право на престол Рейнсвальда?

Барон Тристанский внимательно посмотрел на Делая, стоявшего прямо перед ним, собираясь с мыслями и думая, что стоит ответить. Ведь, чтобы он не сказал, это уже будет бесповоротным решением. И это будет выбором, от которого отказать потом так просто не получиться, если только хочет хоть что-то сохранить от собственной чести. Мысль бежала вперед с бешеной скоростью, за те несколько секунд, что позволил взять себе на осмысление всего сказанного, в голове появился первый, еще только очень примерный, с податливыми рамками, но все же план.

Как говорили старики, что там, где каждый плетет свою паутину интриг, правда и ложь становятся лишь инструментом, который можно менять так, как необходимо. И истина сохраняется лишь в том, что говоришь и делаешь ты сам. Бесчестный подход, но Эдвард неожиданно даже сам для себя почувствовал, что ему все равно. Нет уже такого глубоко чувства убежденности, что было раньше, вселявшее в него уверенность и желание двигаться дальше. Остался лишь спокойный и холодный расчет, не ограниченный теми принципами чести, что были у него раньше.

Зачем они вообще были нужны, если мир все равно не такой, каким должен быть? Мир, где каждый говорит о чести и справедливости, но поступает лишь так, как выгодно ему, не стесняясь любых средств и путей. Мир, в котором твою любимую расстреливают прямо у тебя на глазах, но ты не можешь отомстить убийце лишь потому, что ты нужен остальным для их собственных дел. Мир, где к твоей чести призывают лишь для того, чтобы заставить тебя сделать то, что выгодно этим людям, где выгода и жажда власти перевешивает на чашах весов понятие истины и справедливости. Один раз он пошел этим путем, и чем все это закончилось...

Перед внутренним взором Эдварда снова всплыло перекошенное злобой лицо Респира, смотрящего на него через прицел штурмовой винтовки. Если бы он только раньше поступился бы со своими столь важными, как ему тогда казалось, принципами и идеалами, то сейчас Изабелла была бы жива, а сам он вместо планов мести наслаждался бы еще одним прекрасным днем в своей жизни, видя впереди что-то хорошее, а не ту сплошную кровавую пелену, что раз за разом застилала ему глаза.

Кажется, это промелькнуло и в его взгляде, поскольку граф Фларский даже отступил на шаг, когда Эдвард снова поднял на него глаза.

- Конечно, господин, - судорожно втянув в себя воздух, согласился барон Тристанский и герцог Аверийский в одном лице, кивнув головой: - Я признаю вас королем и помогу вам взойти на престол, но после этого я отправлюсь за головой Респира.

- Я очень рад, друг мой, - кивнул он в ответ и еще раз пожал ему руку, - Вместе мы спасем Рейнсвальд и изменим его историю. Наш путь будет славен и благороден.

- Золотые слова, граф, - кивнул Эдвард. - Ждать только больше нельзя...

Именно в этот момент в нем и произошел перелом. Тот старый барон Тристанский, наивный и благородный, окончательно умер, не способный пережить боль от гибели своей возлюбленный, сходивший с ума от отчаяния и бессильной ярости, разрываемый между долгом и честью. Он никогда не смог бы выжить в этом мире один, без своего отца, который все же, как щитом, закрывал его от истинной изнанки этого мира, но пропал бесследно, оставив сына одного принимать все новые удары. И его наследник не мог бороться с этим бесконечно, и теперь отошел в мир теней, куда-то в самые глубины души, где голос его уже не был слышен. Сейчас должен был встать с колен, на которые его поставили, уже совсем другой человек, способный изменить этот мир и выдержать все то, что ему приготовили. Честь, долг и слова верности уже не имели такого значения для нового барона, как прежде, ведь они всего лишь обман, тонкая пленка лжи, прикрывающая то змеиное гнездо, что на самом деле извивалось под внешне ярким и богатым фасадом Рейнсвальда. Они вырастили Респира, дали ему в руки оружие и указали на цель, а он не смог сделать ничего, чтобы остановить его. Теперь же он вгонит меч в самое сердце этого гнезда, отомстив и за себя, и за нее. Иначе не сможет даже спокойно дышать.

***

Этой ночью она впервые пришла к нему снова, такая чистая, добрая и ласковая. Изабелла улыбалась, радуясь новой встрече, и он сам не мог сдержать слез, глядя на нее. Повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, прижал к себе и обнял, как в последний раз, чувствуя тепло ее тела и стук ее волнующегося сердца. Боль не проходила, она стала только еще сильнее, но Эдвард не мог заставить себя отпустить ее, ту девушку, ради спасения которой был готов пожертвовать всем, в том числе и собственной душой.

Он чувствовал ее губы, как она целует его, словно снова ощущал тот раз, что был в храме, и прекраснее этих моментов ничего не могло быть. И его губы сами шептали слова, вырывая из глубин души самые потаенные мысли, выбрасывая их наружу сплошным потоком, поскольку скрывать от нее он ничего не мог, да и не хотел.

«Я отомщу за тебя... отомщу... клянусь всем, что у меня еще осталось...»

Говорить было тяжело, голос срывался на плач, но она смотрела на него своими большими и нежными голубыми глазами, и от этого взора нельзя было оторваться.

Она молчала, но он все равно понимал каждое ее слово, что хочет ему сказать. Ей не нужна была месть, она все равно ничего не изменит, как не нужны и те потоки крови, какие готов пролить лишь в память о ней. Ей нужен был покой, но она не могла отступить, не могла окончательно исчезнуть, пока и в его душе не наступит покой. Даже теперь Изабелла Карийская все еще любила его, несмотря на ту невидимую, но непреодолимую черту, пролегавшую между ними...