- Такого врага опасно иметь, - лицо Вассария исказила на несколько секунд хищная улыбка. - А мы с вами, к большому сожалению, друзьями называть друг друга не можем. Может быть, сейчас Иинан Третий вам и благоволит, но он все же не сможет еще долго управлять королевством. Люди не вечны, впрочем, как и титулы...

- Постараюсь запомнить сказанные вами слова, - кивнул Эдвард, вспоминая недавний разговор с остезейцем и невольно улыбаясь, - но и найду себе смелость и вам посоветовать сначала решить свои проблемы с теми, кого вы называете друзьями, и только после этого уже начинать искать себе врагов.

- Что вы этим хотите сказать? - Вассарий не ожидал подобного ответа, но он ему явно не понравился. Может быть, еще несколько сказанных фраз, и их и так натянутый диалог перешел бы к уже конкретным угрозам, если бы в этот момент не раздались слова церемониймейстера о первом танце. Рядом с Эдвардом снова возникла улыбающаяся Изабелла и, извинившись перед Вассарием, за то, что прерывает их общение, потащила новоиспеченного герцога к танцевальной площадке, освобожденной гостями для собиравшихся пар, аргументируя это тем, что он обещал ей весь вечер. Эдвард же был рад уйти от этого разговора, да еще с таким хорошим поводом, а потому почти не упирался.

- Ты можешь хотя бы на несколько минут забыть о политике? - обиженно поинтересовалась его невеста, когда они закружились в танце. Легкая музыка оркестра настраивала мысли на соответствующий лад, и тристанскому барону действительно хотелось думать только о человеке, которого сейчас держал за руки, и уж тем более, не хотелось его волновать.

- Я могу, но политика не может, - улыбнулся он в ответ, - Ты же видишь, что я вроде как главное лицо сейчас, не считая короля, а это накладывает очень много обязанностей, с какими и приходиться считаться.

- А со мной надо считаться? - уже более серьезным тоном спросила она, улыбнувшись Рокфору, который стоял среди остальных и о чем-то разговаривал с графом Фларским. - Ты исчезаешь на целые месяцы, оставляя меня только ждать и надеяться, а когда возвращаешься, то я все равно почти не вижу тебя... неужели так и будет?

Изабелла задала этот вопрос уже совсем грустным тоном, понимая, что Эдвард не специально поступает так, но все же не желая мириться с тем, что ее будущий муж вынужден посвящать работе практически все свое время.

- Нет, - пообещал ей Эдвард, - В моей жизни нет ничего важнее тебя. Все, что я делаю или буду делать, только ради тебя, ни для кого больше. Как только мы поженимся, ты отправишься со мной, и дальше мы будем только рядом. Я обещаю тебе... - он даже улыбнулся честно и искренне, - хочешь, я поклянусь тебе в этом? Клятва дворянина нерушима...

С этими словами показал свою ладонь, где пунцовой линией отмечался недавний разрез, но принцесса только закрыла его своей рукой. Ее ладонь была тонкой и нежной, как бархатная ткань касаясь руки Эдварда, привыкшей к броне и оружию.

- Я верю тебе, - положив голову ему на плечо и продолжая танец, сказала Изабелла, - и понимаю, что тебе тоже нелегко, и просто хочу быть рядом с тобой, не смотря ни на что, в горе и в радости, в богатстве и нищете. Ты же понимаешь это?

Эдвард остановился, больше не обращая внимания на музыку и другие пары танцующих. В этот мир ничего другого для него просто не существовало, только они двое и первозданная вселенная, в которой каждое слово оставалось навеки, и только те чувства, что испытывал к ней, старшие сейчас более реальными, чем все остальное, закрывая другие проблемы и мысли. Барон смотрел на нее и чувствовал, что и его невеста испытывает те же самое эмоции. Наверное, именно это и называется любовь - те краткие моменты, когда два человека понимают друг друга без слов, а их души словно сливаются вместе, не оставляя места ни для чего другого.

- Я никогда не оставлю тебя. Никогда. Ни в этом мире, ни в другом, - Эдвард взял ее раз руки и прижал к себе, - Что бы ни случилось, всегда буду рядом с тобой, и нет ничего, что сможет разлучить нас...

Барон почувствовал, как из глаза по щеке сбежала слеза, какую стремился удержать, но так и не смог. И видел, что его возлюбленная тоже едва сдерживает слезы радости, и не было в жизни его прекраснее этого момента.

Смерть - зло лишь в силу того, что за ней следует.

Аврелий Августин

Неделя, прошедшая с того знаменательного момента, как Эдвард стал герцогом Аверийским, пролетела совершенно незаметно среди многочисленных и чрезвычайно важных забот, связанных с подготовкой свадьбы и всех свадебных торжеств. До этих дней даже и представить себе не мог, как много всего, оказывается, надо сделать, начиная от подготовки списка будущих гостей и заканчивая организацией праздничного бала. Решено было провести основные торжественные церемонии в парадных залах старого Тристанского замка, и только после всей официальной части новобрачные должны будут отправиться в новую резиденцию Тристана, уже построенную бароном специально для своей будущей жены, меньшую по размерам и не столь укрепленную, как замок. Ее можно было в полной мере назвать дворцом, где молодожены могли провести свой медовый месяц, более уютный, домашний и подходящий для такого счастливого для них обоих момента.

Большую часть всех обязанностей по организации торжества взяла на себя Изабелла и ее мать, оставив Эдварду и Рокфору, несколько контуженных всем происходящим и порой даже не понимавших, что именно от них требуется, более простые обязанности. Лишь изредка взявшиеся за дело женщины спрашивали у своих мужчин совета, что стоит сделать, а что вовсе необязательно, но, тем не менее, желательно. Молодой барон уже уверился, что Изабелла хотела самой запоминающейся и красивой свадьбы на Рейнсвальде, и сам не собирался ей отказывать в подобном, тем более, что на Аверии, куда он мог снова отправиться, места для подобной роскоши уже не было, условия колонии в плане быта были гораздо проще. Эдвард считал, что его будущей жене будет тесно и неуютно в новой колонии, но она упорно отказывалась даже допускать мысль о том, что останется здесь, если ее муж будет вынужден покидать родные земли для того, что лично следить за своим новым феодом. Самой Изабелле было все равно, куда лететь, лишь бы вместе с ним, и уже не раз она ему об этом заявляла.

Наконец, столь долгожданный день настал, и Эдвард, волнуясь так же, как когда-то впервые вышел в официальный свет, прибыл к Хаморскому храму, самому древнему сооружению на Рейнсвальде. Это был самый первый храм, построенный Культом Неба на острове еще в те времена, когда сюда только прибывали корабли колонистов для его освоения. Относительно небольшой собор, возведенный на высокой скале, возвышался над пепельной пустошью, с уже изъеденными ветром и временем стенами, но все же сохранивший какое-то свое первобытное и первозданное величие. Толстые каменные стены с узкими окнами-бойницами и арочными проходами поодерживали тонкие и высокие башни, поднимавшиеся над центральным сводом. И вершину центральной башни, возвышавшейся над всеми, венчал знак Неба, изображенный здесь в виде геральдической птицы с четыремя крыльями. Выветренные украшения и каменная резьба, когда полность покрывавшие стены собора, теперь были едва различимы, лишь оттеняя новые статуи святых и мучеников Рейнсвальда, установленных и встроенных в общий рисунок уже потомками.

Именно здесь проходило большинство дворянских свадеб, как в месте сосредоточения человеческой веры и энергий, и как дань памяти истории их предков, построивших храм своей веры, до сих пор остававшейся официальной религией королевства. Потому здесь и должна были пройти церемения венчания тристанского барона и карийской принцессы, чтивших традиции своего народа.

Уже сейчас посадочные площадки вокруг его территории были забиты прибывающими шаттлами гостей, а на всех дорожках, ведущих к воротам храма, через каждые пять шагов стояли тристанские и карийские гвардейцы в церемониальных мундирах и вооруженные церемониальными винтовками. На расчищенных площадках на них смотрели обветренные статуи древних святых и мучеников с закрытыми лицами, возвышаясь среди мертвых деревьев, истощенных местным климатом, но так и не вырубленных. Общая торжественноть и древность этого места создавали атмосферу суеверного страха и восхищения, никак не подходившую к этому празднику, но все же столь сильную, что все остальные мысли вылетали из головы, оставляя только восхищение и благоговение.