Дедушка жил один, но рядом, через стенку, — одна дочка, через несколько домов — другая. Они стирали ему бельишко, иногда готовили пищу — чаще всего суп да картошку. Пол он подметал сам, по-моему, раз в неделю. Иногда и я этим занимался. Вот так в возчиках он жизнь и прожил. Однажды замерз в санях по пути из города, лошадь привезла его мертвым.
Есть у меня небольшая иконка — подарок моей мамы, а к ней она перешла от ее бабушки. На обратной стороне написано имя владелицы иконки — «Бараева». И тут легенда. Якобы эта женщина была городской, появилась в наших местах во время народовольческого движения, да так и осталась в деревне. Никаких других подробностей не знаю. В деревне летописей не велось. Все передавалось на вечерних посиделках при свете лампы. Что-то в головах людей оседало, что-то уходило навечно в омуты памяти, а что-то превращалось в байки.
Помню, как появился первый патефон. Отец купил. По вечерам вся деревня приходила к нашему дому, и я, одиннадцатилетний мальчишка, с гордостью заводил этот патефон — а было всего-то две пластинки. Одна — «Песни Козина», другая — «Песни Ковалевой», та, где она поет «Вдоль деревни — от избы и до избы». Появился у нас и велосипед. Первый велосипед в деревне, отец разрешал мне кататься. Построил я своими руками педальный автомобиль. Дядя Федя сковал мне в кузне педали. Ездил по всей деревне и чувствовал себя на седьмом небе. Начитавшись Аркадия Гайдара, мы с ребятами построили плот на лесном пруду и лесную хижину.
Но самое интересное — первое кино. Оно появилось в нашей деревне где-то в 1936 году. Поскольку считалось, что я читаю быстрее других подростков, то мне и поручалось громко читать титры. Помню первый фильм «Абрек Заур». Демонстрировался в старом сарае. Туда приходили со своими стульями, скамейками и в лучших одеждах, как на праздник.
Не знаю почему, но меня всегда тянуло к музыке. Отец купил мне балалайку, потом гитару, а затем гармошку. На всех этих инструментах я играл, сочиняя якобы свою музыку, главным образом — вальсы. Бывало, заберусь на поленницу дров у сарая и вымучиваю разные мелодии да еще мечтаю. Нот я, конечно, не знал, а жаль. Позднее гитара помогала находить стежки-дорожки к сердцам девчат. Игрой на гитаре завлекал и будущую жену — Нину.
В школу пошел еще из деревни Королево. Записали под фамилией Потапов — по старой русской традиции. В деревне мы звались Потаповами — по отчеству деда. В школу бегал с удовольствием. Не скажу, что был очень усерден в выполнении домашних заданий, но на уроках всегда слушал внимательно. Школьных уроков хватало, чтобы потом сносно отвечать на вопросы учителей. Преподаватели в конце концов привыкли к тому, что я редко выполняю домашние задания, и отступились от меня. Вызывали к доске, задавали вопросы, я отвечал. Случалось, что выполнял и письменные домашние задания, но только если это меня самого увлекало.
Первой книжкой, которую я помню, был журнал «МЮД» — «Международный юношеский день». Это было еще до школы, мне было лет пять. Я сидел на печке, болел свинкой, на шее опухоль, словно вымя, до сих пор след остался, и читал вслух этот «МЮД», а моя мама, тетя Настя и тетя Тоня готовились к празднику. Они пекли блины из крахмала — тоненькие-тоненькие, беленькие-беленькие, вкусные-превкусные. Они мне давали блинчики, а я им читал. Слушали очень внимательно. Позднее, лет в семь, я читал им и Псалтырь по-старославянски. Как это получалось — ума не приложу, но читал, а мама и тетки слушали.
Первой большой книжкой была «Колчаковщина» Дорохова. Только недавно ее достал, она была запрещена, а автор расстрелян. Ее тоже читал вслух. Может быть, и не всю. Самое любопытное, что следующей моей книгой стал «Тихий Дон». Это, конечно, не мой выбор, просто отец приносил книжки из сельсоветовской библиотеки, которые я и читал подряд. Наверное, советовала библиотекарша или какой-то приятель. А скорее всего, он просто брал книжки, которые там были. В семь или восемь лет я с моими двоюродными братьями сфотографировался с этой книжкой, фотография у меня хранится до сих пор. На обратной стороне папина резолюция: «Три дурачка».
Когда мы переехали в деревню Опарино, я был уже в четвертом классе. Однажды зимой, в метель, мама не хотела отпускать меня в школу. Я настаивал, говорил, что надо идти, учительница рассердится. До школы было километра два. Она закутала меня в свой полушалок, закрыла все лицо, кроме глаз, я взял сумку и пошел. Идти надо было частично через лес. Когда пришел в школу, учительница, Елена Сергеевна Моругина, страшно удивилась, стала ругать папу, что отпустил меня. Я сказал, что папа в городе. Тогда стала ворчать, что мама отпустила, можно заблудиться, дороги все заметены снегом. Никто больше в школу не пришел. Посадила меня за стол, напоила чаем с черным хлебом и медом. Потом попросила своего мужа проводить меня домой, но только мы сделали 20–30 шагов от школы, как навстречу идет отец — хмурый, сердитый. Ты что это? Мать говорит — упрямничал?
Детство, мое детство. Ребята гуляют, играют, а меня больше тянуло что-то почитать. Если не было книжки, находил обрывок старой газеты, перечитывал с начала и до конца, часто не понимая, о чем там написано. Как гоголевский Петрушка, я постоянно удивлялся тому, как буквы складываются в слова, а из слов получаются рассказы.
Дружил с Сережкой Гавриловым, у него отец был агрономом, на чердаке у них — стопки книг. Одну мне подарили. Полное собрание сочинений Лермонтова в одном томе, изданное еще в начале века. Я прочитал эту великую книгу с первой страницы до последней раз пять. С тех пор Лермонтов — мой любимый поэт, самый любимый.
Сергея Гаврилова всегда привлекали всякие поделки, его тянуло к технике, он постоянно что-то изобретал. Однажды его отец привез из города какие-то детали, и Сережка на моих глазах стал мастерить радиоприемник на кристаллах. И он зашумел, затрещал, иногда прорывались отдельные слова. Сережка сказал, что это Москва говорит. Я не очень понимал, как это может быть, но впечатление было огромным. Когда рассказал об этом маме, она не поверила. Пошла к Гавриловым удостовериться, думала, что меня нечистая сила попутала. А на самом деле-то пошла из любопытства.
О чем еще надо бы сказать? Всю свою жизнь равнодушен к спиртному. Не знаю, верно ли, но объясняю это одним эпизодом из раннего детства. Осень. В бане варили самогонку. Я бегал во дворе. Дядя Женя, он еще в парнях гулял, подошел ко мне с чашкой и сказал: «Глотни». Глотнул, и в глазах потемнело. Надо же так случиться, что в эти минуты приехал из леса мой отец. Сразу понял, в чем дело, и дал дяде Жене оплеуху. То же самое сделал и дед, появившись во дворе. Меня стали отпаивать молоком, но я не чувствовал вкуса — обжегся. Чувство вкуса появилось лишь дня через три.
Не знаю, плохо это или хорошо, но я не умел, не хотел и боялся драться, однако завидовал ребятам, которые владели кулаками. А потешные сражения случались каждый день. Время от времени играли в продольную лапту или в круговую. Лопатки делали сами. Играли в костяные бабки. Нашим праздником в деревне были регулярные приезды старьевщика. Приезжал он на большой телеге, а зимой — на розвальнях. Называли его «Татарин». Только потом я узнал, что это не фамилия, а национальность. Он собирал старье, шерсть, медь, другой металл, а в обмен давал разные свистульки, игрушки из дерева — лошадок, зверюшек, всякое такое.
Окончив четыре класса, я перешел в семилетнюю школу, которая была в соседней деревне Василево, поближе к дому. По окончании семилетки получил награду — книжку «Как закалялась сталь». И этой книжки, как и лермонтовской, у меня не осталось. Зачитали ребята.
После окончания седьмого класса возник маленький домашний конфликт. Отец всегда был за то, чтобы я учился. Мама — против, она жалела меня. В детстве болел золотухой. Мама рассказывала, что часто вся голова и лицо покрывались коркой. И как мне ручонки ни связывали на ночь, я ухитрялся вытаскивать их и до крови себя расцарапывал. Мама мне говорила, что она даже в церковь ходила и просила Господа Бога взять меня, поскольку боялась, что вырасту я несчастным человеком, слепым и глухим.
