— Мы просим средства массовой информации помочь руководству страны.

— Но как помочь? — спрашивал Попцов. — Что мы можем тут сделать? Мы обязаны давать объективную информацию о том, как будут развиваться события, что там будет происходить.

Короче говоря, расстались мы, ни о чем не договорившись. Я задержался у Черномырдина. Спрашиваю его:

— Виктор Степанович, что происходит? Вы все там просчитали?

— Откуда я знаю. Я сам об этом узнал три дня назад.

На том наш разговор и закончился. На второй или третий день после начала войны на нашем канале появился резкий комментарий Генриха Боровика, в котором говорилось о бессмысленности этой войны и неизбежности тяжелых последствий. Утром раздался звонок из администрации президента, выразили резкое недовольство этой передачей. Где-то вечером позвонил Черномырдин, был весьма суров в оценках и упреках по этому же поводу. Через несколько дней он снова позвонил по домашнему телефону и в раздраженном тоне возмущался одной из вечерних передач о войне в Чечне. Передача была на самом деле тенденциозной, обвиняла в военных провалах правительство, а не конкретных военных. Тут Виктор Степанович был прав. Как потом оказалось, эта передача появилась при активном содействии и "финансовой помощи" Минобороны.

Новый режим увязал в интригах, слухах, нашептываниях и подсиживаниях, которые по своим объемам и бессовестности превосходили все мыслимые границы. Хочу определенно сказать, что в составе перестроечного Политбюро подобного размаха мерзостей и представить было невозможно. Дворцовые интриги, конечно, существовали и тогда, но они были утонченнее и не столь наглые. Существо то же самое, но нынешние формы номенклатурных игр настолько подлые, что вера в человека испаряется еще быстрее, чем раньше.

В середине 1994 года меня пригласил Ельцин. Встретил сурово. Попросил рассказать, как идут дела. Я откровенно поведал ему о своих тяготах и переживаниях. Пожаловался на то, что в коллективе еще немало людей, не желающих создавать добротные передачи о реформах. Я думал, что Ельцин хмур со мной из-за Чечни. Однако об этом не было сказано ни слова. И вообще, к чести Ельцина должен сказать, что за время моей работы на телевидении он ни разу не выразил ни одной претензии к передачам, хотя поводов для этого было достаточно. Лишь однажды он позвонил мне и попросил повнимательнее относиться к освещению отношений между ингушами и осетинами. Говорил о взрывоопасности этой темы.

К концу беседы он оттаял, вынул из папки страничку текста и передал мне:

— Почитайте!

Содержание записки было явно провокационным. В ней говорилось о том, что первый канал телевидения занял антиреформаторские позиции, очень часто появляются антиельцинские программы, что этот канал не является помощником президента. Записка без подписи, но явно готовилась в президентской администрации. Бумажка беспредельно глупая и лживая. Я даже не мог сразу сообразить, как прокомментировать эту демагогию. Молча смотрел на президента. Борис Николаевич улыбнулся и сказал:

— Смотрите, будьте осторожны, вас не только друзья окружают.

На том мы и расстались. Потом я спросил у Сергея Филатова и Вячеслава Костикова, откуда ветер дует.

— Кому-то хочется поставить на телевидение своего человека, — ответил Сергей Александрович.

Ни тот, ни другой о записке ничего не знали, но считали, что она рождена в президентских спецслужбах.

Если продолжить чеченскую тему, то, к сожалению, на этой почве у меня получилась размолвка с некоторыми моими добрыми друзьями, к счастью не очень долгая. Они упрекнули меня в том, что первый канал мало информирует людей о жертвах этой войны с российской стороны. Мой ответ был очень простым. Разрубленные или разорванные тела буду показывать только один раз, а не повторять одно и то же по 5–6 раз в сутки. Как участник войны 1941–1945 годов, заявляю, нельзя показывать матерям изуродованные трупы их детей. Жестоко это.

Демократические силы расползлись к этому времени в разные стороны. Только "Демократически выбор России" и "Яблоко" выступили против чеченской войны. Но дело ограничилось словами, а не массовым движением. Псевдопатриотические интересы военных, военно-промышленного комплекса, карательных служб возобладали, взяли верх.

Работа на первом канале телевидения давала мне возможность наблюдать, сравнивать, анализировать настроения в разных слоях правящей элиты. Но почувствовать и то, что для многих представителей старой и новой бюрократии я был лицом явно нежелательным. Не обнаружил и поддержки со стороны демократов. Когда председатель Думы Иван Рыбкин пригласил меня на своеобразный отчет перед депутатами, там собрались только представители коммунистов и элдэпээровцев. Из демократов, кроме Ирины Хакамады, я никого там не увидел. Коммунисты воспользовались случаем, чтобы устроить мне очередную политическую проработку. Само телевидение их мало интересовало.

В телевизионный этап моей жизни я встречался с президентом Ельциным несколько раз. Расскажу об одной из таких встреч. Где-то осенью 1994 года я изложил ему свое видение обстановки в стране. Сказал, что практически идет к концу второй этап демократического развития, начавшийся в августе 1991 года, но теперь уже не в СССР, а в России. Он требует политического обозначения. Необходима, как никогда, консолидация демократических сил. Президенту нужна социальная опора, ядром которой может стать партия социал-демократического направления.

Либеральная идея, блестяще сработавшая в политике, начала спотыкаться в экономике. Поэтому необходимо скорректировать экономическую политику в сторону социальности. Сказал, что в этих целях необходимо создать партию социальной демократии. Изложил ее основные принципы. Кроме того, было бы целесообразно созвать общероссийский Демократической конгресс с докладом президента, в котором обозначить основные цели и параметры дальнейшего демократического развития России.

Заинтересованность Ельцина была очевидной. Он что-то записывал. Спросил, что я имею в виду, когда говорю о социальности. Сказал ему, что в рыночной экономике неизбежно социальное расслоение, но в этот переходный период надо позаботиться не только о том, чтобы появились обеспеченные люди, но и поставить барьер нищенству. Реформы должны служить людям, а не реформам. Иначе скатимся к советскому принципу: "производство ради производства". Кажется, убедил его. Он поддержал идею о создании партии и созыве Демократического конгресса. Попросил зайти к его помощнику Сатарову, рассказать ему о разговоре и подготовить предложения.

В это же посещение я сказал Борису Николаевичу, что перепалка между ним и Горбачевым производит крайне негативное впечатление на общественное мнение. И вообще надо менять отношение к предшественникам. Борис Николаевич долго молчал. А потом сказал:

— Вы, пожалуй, правы. Я обещаю больше не упоминать публично его имя в критическом плане.

Он выполнил свое обещание.

Затем неожиданно спросил:

— А что это у вас за ночная передача под руководством Егора Яковлева?

Я объяснил ему, что никаких федеральных денег на эти ночные передачи не тратится, что передачи рассчитаны на полуночников, демонстрируются фильмы.

Борис Николаевич слушал внимательно. Трудно было понять, верит он или не верит моим объяснениям, одобряет или нет. Продолжал молчать. И вдруг после затянувшейся паузы ошеломил меня вопросом:

— Скажите, а Егор Яковлев порядочный человек?

— Безусловно.

И опять долгая пауза, а затем реплика:

— Да, пожалуй.

На том мы и расстались. Для меня стало еще очевиднее, что есть люди, которые внимательно следят за каждым моим шагом. Честно говоря, надоело быть под колпаком — будь то при тоталитарном режиме, будь то при демократическом.

Итак, я начал создавать партию. Саму идею многие встретили с энтузиазмом. Провели съезд. Получили приветствие от президента. Но тут кому-то в окружении Ельцина прискакала в голову сумасбродная идея создать две верхушечные партии, организуемые властью. Одну — во главе с председателем правительства Черномырдиным, другую — во главе с председателем Думы Рыбкиным.