Приблизившись вплотную к гурии, Вова испустил нечто среднее между стоном и воплем. Он занес руку, вооруженную кухонным ножом, над белым горлом красавицы…

— Вовочка! Она же скоро вернется! — только и успела выкрикнуть жена…

И характерным треском раздираемой ткани отозвалось надрезанное панно на удар ножа… Кряхтя от ярости и от наслаждения вместе с тем, Вова произнес:

— Пускай приезжает!.. Все равно не могу больше!..

Тогда Ляля, расширив глаза и тяжело задышав, жестом Настасьи Филипповны, бросающей в горящий камин сто тысяч рублей ассигнациями (см. роман Ф. М. Достоевского «Идиот»), скинула на пол «бюст кошечки» и воскликнула голосом, исполненным чисто цыганской широты:

— Эй, будь что будет!..

Пир разрушения продолжался почти всю ночь. А утром, до ухода на службу, супруги выносили на помойку мелко нарубленные остатки статуэток, ковриков, вышивок, скатерток и прочих подарков тети Пани, вызывая тем буквально оторопь у населения соседних квартир. Дворничиха Назарьевна неоднократно повторяла в тот день:

— Ты посмотри, какие хитрые эти Кологривовы: эдакую пьянку провернули, что весь почти свой инвентарь поперебили-поперерезали, — а ни шуму, ни скандалу никто не слышал… Во — тихони! И во — алкоголики!..

А «тихони» ликовали.

Через пятидневку, открывая дверь на громкие и частые стуки любимой родственницы, Вова довольно грубо сыграл роль человека, потрясенного наглым ограблением. Он взлохматил себе волосы, закатил глаза под верхние веки и сообщил всем движениям своим некоторую неточность…

— Тетя, тетя, — глухим голосом сказал племянник, упав на грудь Прасковьи Игнатьевне, — если бы вы знали, тетя!..

— Что такое? — испуганно вскрикнула тетя. — Ну говори, не томи меня! Лялька, хоть ты скажи! Что случилось?! Помер кто? Да?

— Нас ограбили! — рявкнул Вова.

— Час от часу не легче!.. И много забрали?

— Из носильного платья кое-что. Скатерти, конечно… А главное — все твои подарки, тетечка… — Ляля, плохо изобразив неутешное горе, хлопнула себя по ляжке якобы безвольно опустившейся рукою…

Тетя также обеими руками хлопнула себя по крутым бедрам, но это был другой жест, выражавший энергию и радость:

— Ты смотри: знают, разбойники, что есть истинная красота и ходкий, так сказать, товар!.. Ну ничего, племяши дорогие, я вам накуплю взамен еще лучше статуй, бюстов и вообще произведений… А сейчас поглядите, чего я в Ленинграде добыла…

…Три дня продолжался второй заход по украшению квартиры. Тетя Паня тащила в дом не менее прелестные произведения, нежели те, что погибли в ее отсутствие. Уже знакомые и сослуживцы расспрашивали супругов Кологривовых: что с ними случилось? Отчего оба они так плохо выглядят? Почему Елена Павловна стала такая нервная — все вздрагивает, часто плачет, задумывается? Какова причина того, что Владимир Сергеевич сделался столь раздражительным? Давно ли он страдает тиком левой половины лица? Не оглох ли он? Ведь вот иной раз вовсе не слышит, о чем ему говорят…

И внезапно все кончилось самым чудесным образом. Однажды в квартиру Кологривовых, почти уже доведенную до предленинградского периода в смысле теткиных украшений, вбежала сама тетя Паня, которая имела обыкновение уходить на рынок часов в семь утра, а возвращаться — в час дня. На сей раз тетя вернулась в половине девятого. Лицо у нее было перепуганное, а волосы — растрепанные.

Не дожидаясь вопроса, она закричала сама:

— Ой, ну и натерпелась я страху… Представляете: милиционер ко мне привязался на базаре!.. Кто я, да откуда, да когда приехала, да почему скупаю товары?.. Еле-еле удрала от него… Сегодня же еду домой. Хватит! Еще того недоставало, чтобы меня арестовали — за что? — будто бы за спекуляцию!..

— Ну, почему вы так скоро, тетечка? — не умея скрыть счастливой улыбки, спросила Ляля.

— Да, да, погостите у нас еще! А? — Добрый племянник буквально танцевал от радости.

Но тетя не заметила эмоциональной окраски этих реплик. Она уже складывала вещи в свои мешки и ящико-чемоданы, повторяя:

— Так. Не забыть бы чего-нибудь! Так. Боюсь — емкостей у меня не хватит! Так. Придется докупить! Так. И главное — не забыть бы чего!.. Так. Я сейчас пойду докупать чемодан… нет: два чемодана… нет: три!.. Так. А вы… нет, ты, Ляля, начинай складывать мое белье и вообще носильные вещи! Так. А ты, Вовочка, добудь веревку метров двадцать… нет: тридцать метров… нет: все пятьдесят!.. Батюшки! А билет?!.. Билет ведь еще надо купить!

— Тетечка, билет я вам куплю с удовольствием…

— А? Прекрасно. Ты ступай за билетом, Вова! А веревку я сама как-нибудь… Так. Да!.. Харчи надо заготовить, чтобы было чего кушать в дороге!.. Так. Теперь: телеграмму надо отбить домой, чтобы меня встречали!..

И до самого отъезда на вокзал — поздно вечером — тетя Паня хлопотала как заведенная… Затем она смачно поцеловала племянников, поблагодарила за гостеприимство, сама присела и их заставила посидеть на прощание, и засим, наконец, отбыла…

На следующий день дворничиха Назарьевна неоднократно повторяла всем своим собеседникам:

— А в шашнадцатой квартире эти Кологривовы опять, видать, безобразничали всю ночь: столько битых тарелок, что ли, и разного лоскуту сегодня они на помойку вынесли, что это — уму непостижимо… И никогда раньше я за ними таких безобразиев не замечала!..

В разное время разные люди — и по разным поводам — высказывались об одном товарище. Нам пришло в голову подобрать все эти высказывания, потому что… потому что очень уж странно получалось…

Да вы посудите сами.

— Тут мне пришлось иметь дело с одним директором… Некто — Корявин. Вот подлец! Тянул, тянул, врал, врал, обманывал, обманывал… И, в конце концов, так и оставил ни с чем. Просто даже удивительно: как это так можно брехать?!..

— Мой муж (его фамилия Корявин — может, слыхали?) меня никогда не обманывал, хотя мы женаты уже скоро двадцать лет. Я его спрашиваю: «Сяпа, где ты был вчера вечером?» И всегда он прямо скажет: в ресторане — так в ресторане, на заседании — так на заседании… Мой муж не как все.

— Хватились!.. Я уже третий год как работаю с Корявиным. Кем? Его личным секретарем. Работа такая трудная… Тем более товарищ Корявин — наш директор — очень, очень нервный товарищ… Если, например, он просит, чтобы подали машину и, не дай бог, шофер там обедает или ушел сверхурочные получать, — такой крик поднимет, всех на ноги поставит… Один раз у товарища Корявина даже судороги были: я вовремя не отослала бумаги, так он прямо биться начал…

— Конечно, трудновато работать, но очень помогает, что у нас директор уравновешенный человек. Недавно я ему докладываю, что мы в срок не сдали контрагентам по договорам двадцать восемь заказов; с нас причитается неустойки двести сорок пять тысяч рублей. Представляете, что бы другой директор тут устроил?.. А наш только пожал плечами и наложил резолюцию: «Списать»…

— У тебя, конечно, губа не дура: хочешь, чтобы товарищ Корявин сделал доклад к Октябрьским дням… Только не выйдет этого: очень уж перегружен товарищ Корявин. Ведь это подумать, сколько у одного человека работы!..

— Вот ты, Вава, все говоришь, что не стоит сходиться с хозяйственниками… Мой Корявин, хотя он там распрохозяйственник и ответственный-преответственный, он еще ни разу не отказал мне поехать куда-нибудь там по магазинам или в театр… Я только позвоню к нему на работу, скажу ему: «Пусик, это я, приезжай к своей Мусечке!», и сейчас же приезжает как миленький… Жене соврет что-нибудь, в конторе объявит, что поехал куда-нибудь там в Госплан, — а мы тем временем развлекаемся полдня…