— Этот бюст киски я вам привезла аж из нашего поселка. Думаю: может, в Москве и не найдете такой…

Тут же тетя осмотрелась взглядом артиллерийского командира, который выбирает наиболее выгодные позиции для установки своих орудий, и поставила кошечку на верхнюю грань телевизора.

Супруги переглянулись. Недоумение, смешанное с грустью, мелькнуло в их глазах. Но тетя истолковала это по-своему.

— То-то! — самодовольно произнесла она. — Живете вы, как я посмотрю, бедновато… художественных ценностей еще не накопили… Ну ничего… я вам обставлю квартирку — не узнаете даже!

Произнося эти слова, тетя уже ворошила вещи во втором мешке. Появилось на свет нечто среднее между ковриком и картиной. Это произведение изображало все то, что на подобных «полотнах» должно быть изображено: нагло-голубой пруд, в котором плавают белые закорючки, означающие лебедей; гряда темно-зеленых веников, поставленных рукоятками книзу, — то есть «лес»; ярко-желтая дорожка между ядовито-зеленых газонов; оранжевый кружок солнца на бледном небе с курчаво-белыми облачками; очертания «замка», более похожего на соединенные воедино четыре пивных киоска… Но кто же не знает содержания таких картин?!

Вова и Ляля, узрев эту красоту, покачнулись, словно по команде: оба сразу и в одну и ту же сторону… А тетя крякнула от удовольствия.

— Здорово? — спросила она. — Вот я вам что отдаю!.. Гвоздочки у вас найдутся? Нет?.. Ну, я пошарю у себя…

И вот тетя Паня стоит уже на стремянке. Во рту у нее — гвозди, которые она поштучно вбивает в стенку прямо через плотную ткань своей «картины». А попутно рассказывает, не совсем, правда, внятно по причине того, что гвозди несколько искажают ее дикцию:

— Я шама прошто аахнула, как вышмотрела такую прелешть у наш на базарщике…

Правда, вше бабы шражу кинулишь на этого продавша, как только он ражвернул такой пейжаш…

И, внезапно обретя правильный выговор (поскольку все гвозди уже были забиты в стенку), она заканчивает:

— Теперь у вас стало, как все равно в этой… ну, в Третьяковке…

Короче говоря, к концу дня вся квартира приобрела новый оттенок в смысле убранства. Первая кошечка из гипса привела за собой, как говорят докладчики, целый ряд скульптур того же стиля: собачку, двух медведей, трех аистов и несколько других птиц, младенца и балерин в соблазнительных позах. Эти сокровища заняли все поверхности, пригодные для установки на них скульптур. Пейзаж с лебедями (летний) был дополнен зимним вечером со светящимся вдали желто-пегим окошком и аккуратно падающим в заданном направлении снегом (снежинки были толстые и жирные, как галушки); вместо лебедей фигурировали здесь олени с рогами наподобие вешалок. Затем была картина, на которой, развратно развалясь по первому плану (на тахте), лежала восточная красавица в ярко-красных шальварах и курила из кальяна; а по-над красавицей был распущен павлиний хвост — один только хвост, самого павлина не было. Появились на стенах и украшения из тисненого картона, где методом барельефа воспроизведены всё те же персонажи — лебеди, олени, медведи, кони, красавицы, павлины, арлекины, пьеро, лилии и маки на длиннющих стеблях… А тетя еще ходила по комнатам и выискивала свободное местечко для нового очередного украшения. И находила!..

— Чего нам теперь еще не хватает? — рассеянно спрашивала самое себя тетя, почесывая затылок и закуривая тридцать пятую папиросу «Беломор». — Ах, ну да! Я же ж еще вышивок не начинала даже раскладывать…

И из очередного вместилища извлекались новые шедевры прикладного искусства, выполненные иглою и нитями на холсте, на бархате, на шелку и даже на дерюге. Свежий отряд красавиц восточного и западного стиля, а также и боярышень в высоченных кокошниках, ну и, разумеется, непременных арлекинов, мушкетеров и т. д. появился в квартире. Были здесь также и вышитые вишни, сливы, яблоки, груши, виноград, в которые под разноцветные нити «мулине» вставлены были округлые чурки, дававшие реалистический рельеф всем этим плодам. Были и вышивки «болгарским крестом» из гаруса. Были «дорожки» и «салфеточки», «скатертки» и настенные «карманчики» из крученых белых нитей. Были изделия типа «ришелье», «мережки», подушки диванные и постельные — квадратные, прямоугольные, ромбовидные, треугольные, круглые, шаро- и куличеобразные…

Напрасно хозяева неоднократно повторяли одну и ту же фразу (единственную, которая, с их точки зрения, не должна была обидеть щедрую дарительницу):

— Тетя, не надо!.. Зачем вы так на нас тратитесь?.. Возьмите обратно все эти ценности!..

— Нет, у нас уж так: дарить так дарить! Ане дарить — не дарить! — лихим гусарским голосом отзывалась тетя.

Часам к девяти утра рог изобилия из тетиного багажа иссяк, а сама тетя убежала за покупками. По ее словам, предстояло ей купить множество самых различных предметов, как лично для себя, так и для друзей, надававших десятки поручений землячке, когда она отбывала в столицу.

Супруги Кологривовы остались наедине в своем жилище, приобретшем такое неожиданное и своеобразное оформление. Они переходили от одного украшения к другому, рассматривали скульптуры и картины, вышивки и барельефы, все более падая духом.

Впечатлительная Ляля заплакала. Вова дрожащим голосом пытался успокоить жену, но видно было, что он и сам сдерживается из последних сил…

— Лялечка, не надо!.. Лялечка, это же — не навсегда. Она уедет дня через три, а мы всё это ликвидируем…

Супруги горевали до той самой минуты, как им надо было уходить на работу. Первой после трудового дня вернулась домой Ляля. Дверь ей открыла добрая тетя Паня и ласковым голосом сказала, пригласительно шевеля указательным пальцем (дескать, следуй за мной):

— А что я тебе покажу, Лялечка!..

Ляля, трепеща и неровно дыша, последовала за тетей в глубь квартиры. Увидев в общей комнате, рядом со своим полированным сервантом, камышовую этажерку в оранжевой бахроме по всем граням, Ляля пошатнулась. И тетя, довольная произведенным эффектом, сперва разразилась радостным хриплым смехом, а потом констатировала:

— Я так и знала, что ты от восторга на ногах закачаешься… Но это еще не всё!

— Не всё?! — с ужасом переспросила Ляля.

— Факт. Завтрашний день обещали мне достать лозунг один — знаешь, так: из блесток на фанере написано…

— Какой… какой лозунг? — еле выдавила из себя хозяйка квартиры.

— Обыкновенный домашний такой лозунг, который для гостей делается: «Выпьем по стопке и не будем робки!..» Красиво так заверчено. Даже если потушить свет, оно все равно сверкает — и буквы все, и эти вокруг… завитки… А так по-над лозунгом птички порхают. Две штуки. Тоже — наскрозь обе блёстковые… Тебе что — в глаз попало? Вытирая слезы, Ляля прошептала:

— Да, тетечка в оба глаза. Еще на улице…

Тетя прожила у Кологривовых одиннадцать дней, и конца визита не предвиделось. Существенно было также и то, что тетя с утра до ночи шныряла по магазинам, рынкам и базам как в столице, так и в ближайших населенных пунктах. Она приобретала огромное количество вещей для себя и земляков, но притом не забывала и своих милых «племяшей». Непрерывное пополнение коллекции «художественных ценностей» продолжалось…

Но Кологривовы уже махнули рукой на внешний вид своего жилища. Тетка бушевала в полную силу. И вдруг наступило освобождение от этого ига: однажды утром Прасковья Игнатьевна объявила своим дорогим «племяшам»:

— Нынешний день еду в Ленинград. Говорят, там такое есть в магазинах, что в Москве нипочем не укупишь. Вот так. Пошурую там по лавкам, напокупаюсь досыта и вернусь к вам…

Ленинградский поезд отходил в двенадцатом часу ночи. Обязательные племянники усадили свою милую родственницу в вагон и, как водится, некоторое время еще шли за тронувшимся поездом, улыбаясь и шевеля пальцами поднятых кверху десниц. Засим Вова и Ляля вернулись к себе домой.

Усевшись на диване, Ляля неотрывно глядела на ту первую гипсовую кошечку, с которой начался теткин «тайфун красоты», как назвал однажды теткину экспансию Вова. В свою очередь и он, как загипнотизированный, смотрел на восточную красавицу с кальяном. Полчаса прошло в мрачном молчании. Затем Вова шагнул к красавице с таким выражением лица, что оно испугало бы даже убийцу-рецидивиста. Ляля, во всяком случае, непроизвольно отодвинулась от мужа на полметра…