— От каких Липкиных? — спросил, морщась, Копунов.

— Да от новых жильцов. Сама сейчас поставила свой стол на кухне, а наш столик подвинула вот на столько!..

И Анна Федоровна отмерила руками метра полтора.

— Вре-ошь?!

Копунов, рассердившийся сразу и на жену и на соседей, ринулся на кухню. Здесь он пнул ногой новенький столик с чистой щеколдой и круглой шишечкой на верхнем ящике, погрозил кулаком новой жиличке, а когда явился невысокий и чернявый муж этой новой жилички — Липкин, то Копунов наговорил ему такого, что тот спасовал и скрылся к себе в комнату, захватив и свой столик.

Победа была полная.

На другой день на работе у Копунова внезапно разболелся зуб. Зуб вел себя по всем правилам зубного своего ехидства: сперва поныл, потом под влиянием горячего чая отпустил, притаился, а через полчаса опять начал ныть и отдавать в соседние зубы, в десну и даже — частично — в нос.

С трудом Копунов доплелся до ближайшей амбулатории. Как была произведена запись и регистрация, как он сидел в приемной — Копунов не помнил. Опомнился только в кабинете врача, когда сел в высокое кресло с откидным подголовником.

Над Копуновым наклонилось небольшое чернявое лицо. Лицо показалось почему-то знакомым. Не раздумывая над этим обстоятельством, Копунов широко раскрыл рот и показал пальцем на больной зуб:

— Уоот уон пвоквятый!..

— Как же это вы так запускаете? Ай-ай-ай! — сказал врач.

И голос этот Копунов тоже как будто уже слышал. Впрочем, сейчас было не до этого…

А доктор, взяв в руки металлическую палочку, легонько ударил ею по больному зубу.

— Чувствуете?

— Ой-ой! Ы-ы-ы!.. — простонал Копунов и с мольбой поглядел на доктора.

И вдруг признал его: в белом халате у зубоврачебного кресла стоял новый жилец Липкин, которого Копунов вчера обругал и выгнал из кухни.

Копунов похолодел.

«Кончено!.. — подумал он. — Попался я… Теперь он мне пропишет!..»

Переменив инструмент, доктор сказал:

— А ну, раскройте рот!.. Та-ак… Зубы разожмите… Сейчас мы тебе покажем!..

«Вот-вот, сейчас он мне покажет!» — горько подумал Копунов.

А в рот ему уже въехала страшная вертящаяся игла и врезалась в зуб. Копунов завыл странным мычащим звуком — как глухонемой. А в голове у него проносилось:

«Мерзавец!.. Вот мерзавец!.. Разве ему было так уж больно, когда я выкидывал его столик?.. Ведь то — столик, а то — мой собственный зуб!..»

— Полощите! — приказал недруг.

Копунов искоса взглянул на маленького врача и вдруг почувствовал, что очень боится его. Встать бы сейчас с кресла и объявить во всеуслышание: «Я у этого доктора лечиться не буду: он мне враг и вредитель. Он мне нарочно делает больно!..»

Но что-то мешало. Не было нужной смелости. А вдруг не поверят, засмеют…

Липкин прикрикнул:

— Хватит полоскать. Откиньте голову повыше!.. Так!.. Рот, рот шире откройте!..

— Вву-ву-вой-вой-вой!.. — стонал Копунов, а уже копошилась такая мысль: «Ладно, ладно!.. Тут ты хозяин. Зато приду я домой, не то что столик — всю обстановку тебе в щепки разнесу!..»

— Полощите!.. На сегодня — хватит. Придете ко мне послезавтра. Я вам лекарство положил, оно должно пролежать в зубе два дня.

— Какое лекарство? — машинально спросил Копунов.

— Мышьяк. Сестра, просите следующего.

И доктор отошел к умывальнику, а Копунов поплелся домой.

Растревоженный зуб болел, пожалуй, еще больше.

— Доктора эти тоже, — ворчал Копунов, медленно шагая по улице. — Только личные счеты умеют сводить… И чего он мне туда запихал?

Вспомнив ответ доктора: «Мышьяк», Копунов остановился, как пораженный молнией. В зубе возникла такая боль, что, казалось, там что-то даже задребезжало.

— Мышьяк!.. Яд!.. Ах, боже мой!.. Это же — смертельно! Отравили!

Качаясь, хватаясь руками за стены, воя от ужаса, Копунов направился прямо в милицию.

— Деж… дежурного мне! — прохрипел он у барьера в приемной комнате отделения милиции.

— Я дежурный, — ответил подтянутый лейтенант.

— Товарищ дежурный, меня сейчас… меня отравили… Помираю!

— Кто отравил? Чем? — серьезно спросил лейтенант.

— Враги мои… Один враг… Мышьяком…

— Мышьяком? — лицо у дежурного стало еще серьезнее. Он вынул из ящика бумагу, взял в руку перо и, приготовившись писать, задал вопрос: — Много выкушали вы этого — мышьяку? И как давно?

Копунов пожал плечами:

— Да минут пятнадцать назад… А сколько, этого я вам не могу сказать… Ну, сколько может войти в один зуб?..

— В какой зуб?!

— В обыкновенный зуб… Вы сами поглядите…

И Копунов, разинув рот, стал пальцами отворачивать губу, чтобы виднее было, какой именно зуб отравлен.

— Вы что, гражданин, в хаханьки играть сюда явились? — голос у лейтенанта теперь звучал сурово и сдержанно.

— Почему же в хаханьки? — робко пробормотал Копунов. — Я же говорю: в меня мышьяк ввели… Вот сюда вот… уидите?.. Уот у этот у зуб…

— Закройте, закройте рот, гражданин. И отвечайте, как положено: с закрытым ртом. Кто, я говорю, ввел мышьяк в зуб?

— Один зубной врач. Он мой неприятель. Мы с ним поссорились на квартирной почве. Вот он, значит, сводит счеты через зуб: вместо того чтобы лечить, он туда — раз! — и яды насовал…

Лейтенант поднялся и официальным голосом произнес:

— Давайте покинем дежурную комнату, гражданин. Это если после каждого лекарства будут к нам ходить, когда же работать мы будем?.. Давайте освободим помещение!..

Копунов вышел на улицу. Там он наклонил голову набок и как бы прислушался к зубу. Странное дело: зуб перестал болеть.

Копунов наклонил голову на другой бок. Боли не было. Тогда, повеселев и приплясывая, наш герой отправился домой.

Открывая дверь, Анна Федоровна Копу-нова сообщила мужу:

— Новые-то жильцы… Липкины… Сейчас ключ от чердака спрашивали. А я им: вот, говорю, видели ключ из трех пальцев?! — и она показала кукиш с таким азартом, будто перед нею еще были Липкины, а не ее собственный муж…

Копунов стукнул кулаком по двери и заорал:

— Дура!.. Сейчас отдать ключ! И если только посмеешь обидеть доктора или там его жену, работницу ихнюю… Уб-бью! Уб-бью!.. Доктор мне, может, жизнь спас, а ты… Уб-бью!..

С женой сделалось дурно…

— Одевайтесь, — сказал врач, и, пока Кошконосов поднятыми над головой руками ворошил рубашку, он продолжал: — Для начала мы с вами попробуем десять нарзанных ванн. Процедурная сестра даст вам талончик. Завтра — с богом — на первую ванну…

Кошконосов, вынырнув наконец из рубашки, солидно отозвался:

— Ну что ж! Тоже нет-нет и купались иногда на своем веку… Справимся и с вашим нарзаном…

— Вот и отлично. Попросите ко мне следующего…

Назавтра в шесть часов вечера Кошконосов вошел в светлую кабину нового здания кисловодских ванн.

Миловидная санитарка наполнила ванну нарзаном пополам с водой, пополоскала в этой смеси термометр и ушла.

Кошконосов неторопливо разделся и аккуратно разместил на вешалке платье, а на полу — башмаки. Затем развернул сверток, обернутый газетной бумагой; извлеченную из свертка простыню повесил на крюк вешалки, а мочалку и мыло взял в руку. Подошел к ванне, лихо крякнул и сел в пускающую мелкие пузырьки жидкость.

Удобно упершись ногами в стенку ванны, Кошконосов хихикнул от удовольствия. На лице его появилось растроганное выражение человека, которому легонько щекочут пятки.

— Ну и пузырики, — пробормотал он, — ишь, как стараются. Будто понимают, чего от них требует медицинская часть!..

Просидев в полном спокойствии минут пять, Кошконосов энергичным движением лицевых мускулов заменил нежную улыбку чисто деловой миной. Он сам на себя прикрикнул:

— Проблаженствовал — и будет!