— Девушка! — обрадовался он. — С Украины сбежала?! Садись! У нас тут поезд-ресторан!

Когда наконец включили свет, в кассе ей вернули меньше четверти стоимости билета. Снова захотелось расплакаться. Но времени не было.

— Поезд уже у платформы, через пять минут отбывает, — подмигнула кассирша.

Томка подхватила с пола сумку, пошатнулась от тяжести и с максимально возможной скоростью понеслась обратно на вокзал. Чуть не сбив прибывающую электричку (с утяжелителями из бабушкиного повидла Томка представляла реальную угрозу), по путям доковыляла до поезда «Москва — Адлер», который должен был подбросить ее до Ростова. В плацкартном вагоне было пусто, а поезд резвым галопом скакал вдоль заснеженных берегов Азовского моря.

Ростовский вокзал, весь из синего стекла и хромированных ручек, выглядел крайне неприветливо. Кондиционеры не спасали от холода, дорогие бутерброды с тухлой осетриной — от голода, и довольно скоро Томка поняла, что с такими скудными финансами можно разориться на оплате туалета. Очередь в кассу вокзала отстояла зря: никто не собирался довозить ее до Москвы за пятьсот рублей, которые вернули за старый билет. Положительный момент, правда, тоже был: в Ростове заработал мобильник, но пользоваться Томка им не спешила — не хотелось давать маме еще один повод для расстройства.

Выход пришел сам в образе мальчика лет семи в ярко-оранжевой куртке, которая была ему велика размеров на десять. В руках у мальчика был клетчатый носовой платок и картонная табличка «Ростов — Москва, рейсовый автобус». На Томкин вопрос он шумно высморкался и махнул рукой куда-то в небо. Но у автобуса ее ждал еще один неприятный сюрприз — на билет по-прежнему не хватало. Пухленькая тетенька-диспетчер была непреклонна и на просьбы доплатить недостающую сумму в Москве с постоянством отвечала: «А если ты по пути из окошка выпрыгнешь?» Собственно говоря, Томка так и думала поступить. Водитель автобуса с сочувствием косился из своей кабинки, но не вмешивался. Томка уже собиралась позвонить маме и закатить истерику, но тут сзади кто-то протянул ей билет:

— Держи, путешественница!

Будь дело при других обстоятельствах, Томка, наверное, стала бы кокетничать и мило улыбаться, но теперь вместо этого строго нахмурилась.

— Я обязательно отдам.

— Конечно, отдашь, — заулыбался парень; у него были удивительно пушистые ресницы и добрые карие глаза. — Меня Лёшей зовут.

В автобусе Томка с Лёликом сидели рядом. Напротив, на двух креслах сразу, устроилась пожилая дама с книжкой Фицджеральда «Ночь нежна» и огромным пакетом печенья «Зоопарк». Она шуршала страницами, время от времени всхлипывала и откусывала головы слонам и тиграм. Человек — царь зверей, да… Лёлик продолжал улыбаться, но упорно молчал. Томка нервно вытащила зеркальце — конечно, могло быть и лучше, но в принципе нормально…

Ночью в автобусе было безумно холодно, но Томка основательно замерзла, прежде чем решилась к Лёлику прижаться. Он обнял ее за плечо, отчего стало совсем тепло.

Проснувшись, Томка с удивлением обнаружила, что лежит поперек двух сидений, укрытая чужой курткой, и только потом сообразила, что автобус едет, а Лёлика рядом нет. Быстро оглядев салон, бросилась к водителю.

— Мы потеряли пассажира! Он, наверное, отстал по пути! — паниковала она. — Нужно срочно вернуться, у него даже куртки нет!

Надо отдать должное водителю, он на Томкину истерическую тираду даже не обернулся и не отвлекся от дороги ни на минуту.

— У вашего соседа был билет до Воронежа. Он вышел на своей остановке.

— Это он к бабушке ездил! — догадалась я. — У Лёлика бабушка в Воронеже! Но только почему он не дал тебе свой номер телефона?

— Может, я ему не понравилась? — всхлипнула Томка.

Если Лёлик — Парень-из-Автобуса, то Томка точно в него влюблена. А Варя сейчас знакомится с его мамой. А я, как всегда, буду утешать обеих. Черт. Черт. Черт. Упросила Томку позвонить мне вечером. Во мне внезапно проснулась невероятная тяга к знаниям, и я не отрываясь конспектировала все лекции. Правда, с семинара сбежала (о, прости меня, великий и могучий бог фотожурналистики!), чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть от чужих проблем.

Но дома (господи!) уже сидела Варя в слезах, а бабушка отпаивала ее своей иранской валерьянкой. Кажется, я сейчас тоже заплачу…

— Ну, как все прошло? — попыталась я улыбнуться.

— Ужасно, — вздохнула Варя. — Лёлик, наверное, теперь и говорить со мной не захочет.

Мамуся оказалась на удивление субтильной женщиной (Варя ожидала что-то вроде Годзиллы) с кривыми ножками и злыми глазками. Короче, до смеха напоминала своего французского бульдога. Бульдога звали Элвис, Мамусю — Лидия Михайловна.

Кроме собак, Мамуся выращивала целую оранжерею кактусов, а кроме Лёлика — отвратительную девочку по имени Милочка. Варя сразу после официального знакомства получила сомнительное имя Вавочка, и называли ее весь вечер только так. Подношение в виде собачьего ошейника было решительно отвергнуто:

— Вавочка, у тебя нет ни малейшего понятия о сочетании цветов!

— Как же! — справедливо возмутилась Варя. — На нем ведь есть черные пятна?

— Пятна бывают на грязной скатерти, а не на собаках. Если уж очень хочешь сделать что-нибудь хорошее, помоги в оранжерее…

Ей совсем не хотелось «делать что-нибудь хорошее», но ради Лёлика можно и потерпеть. «Оранжереей» называлась просторная кладовка с искусственным освещением, создававшим полную иллюзию пустыни. Картину дополняли стройные ряды кактусов всех форм и размеров. Варежку отдали под начало шестнадцатилетней Милочки и поручили сажать какие-то экзотические колючки с непроизносимым названием. Пока она, скрючившись и пачкая свои лучшие кружевные колготки, колола себе пальцы маленькими кактусами, Мила рассказывала ей о своих любовных похождениях и ловко вязала крючком ярко-зеленую салфетку.

— Я встречалась с тремя парнями одновременно, и двое из них учились в одном классе, представляешь? Мамуся говорит, большинство мужчин слишком тупы, чтобы замечать такие вещи…

Она закатила глазки и поджала губки. Варежке безумно хотелось кинуть в нее кактусом. Это надо же — стоя вязать салфетку! Это надо же — называться Милочкой с большой буквы, не имея на это никаких видимых прав! Короче, Миле досталось бы по полной, если бы Мамуся не заглянула в дверь:

— Вавочка, ну я же ясно с казала, с интервалом в пять сантиметров, а тут и четырех нет. (Ничего себе у нее глазомер!) Оставляй все это, я сама потом все сделаю. Ничего нельзя доверить чужому человеку!

Это Варя-то чужой человек? Да она свой в доску! Главное, доказать это Мамусе. С этой благородной мыслью Варя засела за альбом с семейными фотографиями. Все шло более-менее гладко, пока Варя не увидела на снимке мальчика лет пяти с рогаткой и синяком под глазом.

— Ой, это Лелик?! — радостно спросила она.

— Это Милочка! — возмутилась Мамуся. — Ты же видишь, у нее сережки! Вавочка, ты же журналистка, должна быть наблюдательной!

Варя не придумала ничего лучше, как спросить, когда Лелик сказал свое первое слово, изобразить острый приступ умиления и сбежать в туалет.

Обед прошел еще хуже: Мамуся с Милочкой наперебой спрашивали ее, что она любит готовить, а Вари даже сыр не умеет ровно нарезать. Самое страшное, что все это время Лёлик вообще не вступал в разговор и только время от времени кивал, подтверждая Мамусины слова.

— Лёлик очень любит блинчики, правда, Лёлик? — Он нервно затряс головой. — Ты умеешь готовить блинчики, Вавочка?

— В «Шоколаднице» очень вкусные блинчики… — робко предположила Варежка и тут же поняла, что лучше было промолчать.

Милочка исполняла завораживающий номер — умудрялась одновременно пить кофе и вязать крючком кружевную салфетку. Варя вдруг поняла, что белая скатерть на столе тоже связана, и в полной мере почувствовала свое ничтожество.

— Я его недостойна! — всхлипывала Варежка, глотая валерьянку. — Я не умею вязать крючком салфетки! Я не умею готовить блинчики! Я не встречалась с тремя парнями одновременно! И я ничего не понимаю в кактусах…