— Ой, мамочки! — почему-то ужаснулась Варя.
Ладно уж, бывали и пострашнее. Одуванчикова аккуратно разложила перед собой список группы и начала лекцию таким тихим голосом, что мы были вынуждены почти читать по губам.
Со стороны могло показаться, что она — любимый педагог группы. Перед парой шла ожесточенная борьба за первый ряд, где можно было хоть что-то услышать, на лекции стояла мертвая тишина, и студенты преданно смотрели Одуванчиковой в рот. До самой сессии я так и не поняла, почему это все боятся милую старушку (не будут же они утверждать, что она специально творит тихо? У бедняжки просто слабый голос…), поэтому на экзамен явилась абсолютно спокойной, отвечать пошла первой — все остальные были в полуобморочном состоянии — и тут же брякнула какую-то непростительную глупость об экспозиции.
Результат был ошеломляющим. «Бедненькая» старушка, оскорбленно запахнув норковое манто, вскочила, с невероятной силой оттолкнув тяжеленный стол, и вылетела в коридор. То, что там происходило, я узнала от Вари, потому что хрупкая Одуванчикова прижала меня столом к стенке и выбраться было не так уж просто.
На глазах у падающих в обморок студентов, которым экзекуция только предстояла, она швырнула мою зачетку с третьего этажа вниз по лестнице и туда же богатырским голосом (где ж он был на лекциях?) проорала: «СТУДЕНТЫ! ВНИМАНИЕ! У НАС НА ФАКУЛЬТЕТЕ ДУРА!!!» Очень оригинальный способ отправить на пересдачу. С тех пор при встрече она меня только так и называет, правда, в последнее время ласково — дурочкой, но экзамен второй раз принимать категорически отказывается: с прошлого раза еще в себя не пришла, говорит.
Сегодня у меня терпение кончилось прямо на лестнице, и я галопом рванула в логово тигра. Там сидел одинокий завкафедрой и с блаженным видом пил кофе из маленькой чашечки. Не сразу поняла, что ворвалась в разгар медитации, но отступать было поздно — господи помилуй, как же его зовут-то? Господь вмешался сразу же: мой взгляд уперся в табличку на двери с именем-отчеством заведующего.
— Гавриил Петрович! Помогите мне, пожалуйста!
— Ну, только не Гавриил, а Гаврила, — уютным басом пророкотал он. — Я пока не архангел, а только завкафедрой, но все равно постараюсь. Что случилось-то?
— У нас скоро сессия…
— Кошмар! — согласно закивал огненно-рыжей головой профессор.
— А у меня фотожурналистика не сдана.
— Одуванчикова, — помрачнел он. — Сколько раз пересдавала?
— В том-то и дело, что ни разу!
— Так ты Дура? — обрадовался Гаврила Петрович.
— Ну, в общем, да…
— Это меняет дело! Дай-ка зачетку.
Я подошла к столу и протянула зачетку, изрядно потрепанную после полета с третьего этажа. Под зеленой лампой лежал толстый альбом с фотографиями холодного оружия и архангельским мечом на обложке.
— Да ты отличница!
— Была, — мрачно уточнила я.
— Ладно тебе, просто не сошлась характером с преподавателем. Такое бывает. С Одуванчиковой вообще мало кто характерами сходится, да… Она у тебя принимать не хочет, всей кафедре уши прожужжала, как ты ее чуть до сердечного приступа не довела. Сдавать будешь аспиранту, Илье Лилейко. Я напишу тебе его телефон…
В дверь ураганом влетела уборщица со шваброй и заголосила:
— Гавриил Петрович, помогите, ради бога, аспирантов унять, весь этаж жвачками залепили, спасу от них нет!
— Гаврила! — поправил ее смущенный профессор и протянул мне телефон, написанный на обрывке салфетки. — Только звони ему попозже вечером, его дома почти не бывает. У девушки живет, что ли? Ох уж эта молодежь! Правда, Олимпиада? — повернулся он к уборщице.
— Не говорите, аспиранты раньше тихие такие были, перепуганные, а теперь… Весь этаж в жвачке!
— Так это они от нервов жуют, Олимпиада Семеновна.
— Лучше бы они от нервов программу по литературе читали! — резонно заметила уборщица.
Я протиснулась в дверь, чуть не уронив швабру.
— «Гавриил Петрович, помогите, ради бога!» — хохотала в буфете Варя, давясь куском сырного торта. — А с аспирантом тебе как повезло! Лилейко! Гос-по-ди, я бы утопилась с такой фамилией, честное слово!!!
Через два дня я начала подозревать, что г-н Лилейко и правда утопился, потому что поздно вечером телефонную трубку все время брала его мама (разбуженная и злая), которая никак не могла объяснить, когда именно аспиранта можно застать дома.
Варежка на свою голову дококетничалась с Лёликом до того, что он ходил за ней как привязанный, и у нас даже времени не было, чтобы как следует поговорить. Томке тоже на судьбу не пожалуешься… Она резко увлеклась восточной философией и постоянно цитирует разные запутанные мудрости с таким видом, как будто сама их понимает.
В среду я вернулась из университета абсолютно разбитая, но пришлось собирать осколки мозга, чтобы дописать реферат с ожесточенным на весь мир названием: «Юмор, ирония, сатира и гротеск у Булгакова». Только собралась не просыпаться до летних каникул, как заверещал мобильник. Почти уверена, что звонит ИЛ — он неделю ждал самого неподходящего момента и наконец дождался. Но нет, это Томке приперло в половине второго ночи обсудить различия пяти сект дзэн-буддизма.
Интересно, удобно ли так поздно звонить аспиранту, который будет принимать у меня экзамен? Хотя… Если меня можно было разбудить после такого тяжелого дня, то точно нужно кому-нибудь отомстить. Тем более что вчера господина Лилейко не было дома в половине первого…
— Слушаю…
Прогресс! Мужской голос. Правда, немного заспанный, но пока не злой. Неужели мне повезло?
— Мне нужен Илья Лилейко.
— Да, это я, — невообразимо томным и гордым голосом отвечает он. Ошибалась Варька: не собирается аспирант топиться из-за своей фамилии, а гордости в нем хватит на все прошлые и будущие поколения Лилейко вместе взятые.
— Я из университета, Гаврила Петрович сказал…
— Гавриил, — поправил меня Лилейко.
— Он сказал, что я могу сдать вам фотожурналистику, — не сдавалась я.
— Отлично, давай завтра, в три?
— Спасибо, а…
Он бросил трубку до того, как я успела спросить, в какой аудитории мы встретимся. Перезвонила раз десять, но номер был хронически занят. Надеюсь, он зайдет на кафедру за ведомостью. И тут до меня дошел весь кошмарный смысл сказанного. Я буду сдавать фотожурналистику завтра! Нет, видимо, выспаться сегодня не суждено.
Через двести страниц учебника, пачку конспектов и литр кофе наступило отвратительное осеннее утро. Из спальни вышла на удивление свеженькая Лика, мило зевнула и испортила все впечатление, хрипло промычав:
— Черт, как же хочется спать!
— Ликусик, я тебя за ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ лет не научила хорошим манерам? — поиздевалась с кухни бабушка.
— Себя тоже не научила, — съязвила Лика и хлопнула дверью ванной. — Мне еще тридцать восемь! — донеслось сквозь шум воды.
— Выспалась, Женечка? — поинтересовалась бабушка, гипнотизируя тостер.
Ей почему-то казалось, что на всю бытовую технику, когда она включена, надо смотреть, иначе хитрющая электроника не будет работать.
— Ни фига, — мрачно ответила я, разглядывая синие круги под глазами в хромированном заварочном чайнике, как в зеркале.
— Ну вот, научилась от своей драматической мамы! Если вы обе будете так разговаривать, то никогда не выйдете замуж. Ладно ты, но Лика! ПОЧТИ В СОРОК…
— Ирина Родионовна, повторяю в последний раз, мне ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ!
На кухню, угрожающе размахивая полотенцем, зашла Лика в махровом халатике. Если она называет бабушку по имени-отчеству, значит, пора бежать, а то накроет взрывной волной.
— Послезавтра будет тридцать девять! — не без удовольствия напомнила бабушка.
Встревать в их спор было опасно для жизни, поэтому я разбудила Трюфеля (вот уж кто точно выспался!) и отправилась на прогулку. Небо висело так низко, что казалось, упало бы, не будь в Москве так много высотных зданий. Я бы, кстати, тоже упала, не будь в кофе так много кофеина. Отвратительно бодрый Трюфель как заведенный прыгал через лужу. Насчитав сорок семь прыжков, решила, что с него хватит. Дома бабушка пила валерьянку и жаловалась на незамужнюю Лику, которая ей «все нервы вымотала». Оставалось только сбежать на работу, а то Ирина Родионовна вспомнит, что и я в свои двадцать подходящего жениха не нашла.
