Однако и в этом движении мысли Пиранделло создавал глубоко художественные произведения. В них получила свое выражение жажда проникнуть как можно дальше в недра своего сознания, прощупать корни своей личности, вскрыть тайные процессы познания и воли, которые в конечном счете определяют поведение и самое существо человека. Пытаясь обнаружить истоки чувств, Пиранделло оторвался от тех ощущений, которые идут от внешнего мира и создают сознание. Но это чувство оторванности от реального, это одиночество сознания в непостижимом и, может быть, не существующем мире, произвольность, так же как и безрезультатность действования, — все это характерно для психологии человека той эпохи.

Постоянное сопоставление хаотического сознания с внешними возбудителями требует объективного изображения действительности, под каким бы знаком она ни была подана, а это изображение, так же как отражение ее в сознании, часто оказывается у Пиранделло поражающе правдивым. Да и сама беспомощная свобода личности, трагическое творчество «своего» мира не есть ли характеристика того индивидуализма, который превращается в беспочвенный и беспредметный внутренний анархизм, ставящий своей целью только утверждение своего произвола? Конечно, это утверждение есть отрицание закономерностей внешнего мира, которое делает свободу невозможной. Пиранделло один из первых дал почувствовать логику и трагизм этого противоречия и характеризовал психологию, к которой пришли целые поколения европейских интеллигентов. Благодаря этому он завоевал такую огромную популярность и вместе с тем явился предшественником десятков писателей и драматургов, пережевывавших те же психологические проблемы и ужасавших читателей «глубинами», которые были, в сущности, тупиком современной буржуазной философии и общественной эволюции.

Пиранделло — один из крупнейших итальянских новеллистов периода, который заканчивается с первой мировой войной. Здесь начинается новый этап в истории итальянской духовной культуры. Вместе с тем и итальянская повесть должна была пойти по новому пути, на который самому Пиранделло не дано было вступить.

Италия, позднее других европейских стран сложившаяся в национальное государство, за один век проделала большей путь общественного и культурного развития. В XIX столетии ее литература не имела того международного значения, какое приобрели литературы некоторых других народов Европы; но уже начиная с 70-х годов она занимает одно из первых мест. В конце XIX и в начале XX века итальянские писатели много переводятся и в России. В журналах печатаются статьи и рецензии: творчество Джованни Верги, Луиджи Капуаны, Матильды Серао, Грации Деледды, Фогадзаро, Габриэле д’Аннунцио, де Амичиса и многих других привлекает к себе внимание русских писателей с очень различных точек зрения, в связи с интересами, развивающимися в это время в русской литературе.

Итальянская новелла, несомненно, сохранила свое значение и в наше время. В самой Италии еще только начинается изучение и — в известной мере — художественное усвоение этого большого и разнообразного творческого наследия. Новелла, созданная между объединением Италии и первой мировой войной, обладает необычайной познавательной силой. Она изображает не только условия существования, бытовой уклад, специфическую обстановку живописных и поэтических уголков этой полной контрастов страны. Она позволяет также понять проблематику нравственной жизни и духовных исканий нескольких поколений, заглянуть в самую душу народа, раскрывающуюся в массе глубоких, трагических и поучительных историй.

Вместе с тем новелла эта помогает угадать духовные возможности и перспективы нации, сыгравшей такую огромную роль в развитии мировой культуры.

Когда Паоло приехал в Милан со своими композициями под мышкой, — в те времена солнце светило для него каждый день и все женщины казались ему красавицами, он встретил Принцессу. Девушки из магазина величали ее так, потому что у нее было миловидное личико и маленькие ручки, а особенно потому, что она была гордячка и вечером, когда ее подруги врывались в Галерею[5], словно стая воробьев, она направлялась одна к воротам Гарибальди в белом шарфе, с гордо поднятой головой, Там, в один из тех блаженных вечеров, когда человек тем легче взлетает к облакам и звездам, чем легче у него в кошельке и желудке, она и повстречалась с Паоло, который бродил по улицам, размышляя о своей музыке и мечтая о славе. Паоло с удовольствием отдавался игре воображения, наблюдая изящную фигурку девушки, которая быстро шагала впереди, подбирая серое платьице и приподнимаясь на цыпочки в испачканных грязью ботинках, когда ей приходилось спускаться с тротуара на мостовую. Так он встретился с ней еще два или три раза, и в конце концов они оказались рядом. Она весело рассмеялась при первых же его словах: она всегда смеялась, встречая его, и убегала. Если бы она с первого же раза заговорила с ним, он никогда бы не стал искать с ней встречи. Как-то в дождливый вечер, — тогда у Паоло был еще зонтик, — он взял ее под руку, и они пошли по быстро пустевшей улице. Она сказала, что ее зовут Принцессой, — свое настоящее имя, как часто бывает, она постыдилась назвать. Он проводил ее домой, они расстались в пятидесяти шагах от ее двери: она не хотела, чтобы кто-либо, и в особенности он, увидел замок, в котором за тридцать лир в месяц живут родители Принцессы.

Так прошли две или три недели. Паоло поджидал ее в Галерее у выхода на улицу Сильвио Пеллико, поеживаясь в своем убогом летнем пальтишке, полы которого, раздуваемые январским ветром, били его по ногам. Принцесса приходила быстрым шагом, уткнув в муфту румяное от холода лицо, брала его под руку, и если на улице было не больше двух-трех градусов мороза, то они шли медленно и ради забавы пересчитывали плиты на тротуаре. Паоло часто разглагольствовал о фугах и законах композиции, а девушка просила объяснить ей «про это» на миланском наречии. Когда она впервые поднялась в его каморку на четвертом этаже и услышала, как он играет на фортепьяно романс, о котором так много ей рассказывал, она, оглядывая комнату любопытным и растерянным взором, начала смутно понимать Паоло и, внезапно почувствовав, что ее глаза наполняются слезами, крепко поцеловала его; но это случилось гораздо позднее.

В магазине девушки, прячась за картонными коробками и разбросанными на большом рабочем столе грудами цветов и лент, вполголоса судачили о новом «обожателе» Принцессы и очень смеялись над «этим другом», который носит пальто, подходящее скорее для церковной паперти, и не может подарить своей милой хотя бы плохонькое платьице. Принцесса делала вид, что ничего не слышит, пожимала плечами и шила, замкнувшись в горделивом молчании.

Бедный великий композитор с такой искренностью рассказывал ей о будущем успехе и о многих других прекрасных вещах, которые принесет с собою богиня славы, что Принцесса не могла обвинить его в желании сойти за русского князя или сицилийского барона. Однажды в начале месяца Паоло вздумал подарить ей колечко — простой золотой кружок с маленькой поддельной жемчужиной. Принцесса покраснела и растроганно поблагодарила, в первый раз крепко пожав ему руку, но подарка принять не захотела. Может быть, она угадала, каких лишений стоила простенькая безделушка будущему Верди, тем более что она принимала гораздо более дорогие вещи от того, другого, не испытывая при этом ни особых угрызений совести, ни особой признательности. Поэтому, чтобы угодить своему милому, Принцесса решилась на большой расход: она купила в рассрочку новое платье на Кордузио, мантильку за двадцать лир на Корсо у Тичинских ворот и стеклянные бусы, продававшиеся в Старой галерее. Тот, другой, внушил ей склонность и стремление к некоторой изысканности. Паоло ничего об этом не знал, не знал даже, что она задолжала, и повторял: «Как ты теперь хороша!» Ей было приятно выслушивать его похвалы, и она впервые была счастлива, что ее красота ничего не стоила ее милому.