Как только пожилой господин расправился с внушительным количеством сандвичей, он заговорил о возвращении в Лугано Я понял, что он решительно не желает еще раз карабкаться на гору, а только таким способом можно было добраться до Каприно, ближайшей пароходной пристани. Вот бы они удивились, если бы к ним подошел рыбак и, слегка улыбаясь, величественно сказал по-английски: «Вам нужна лодка, синьорина? Удовлетворит ли вас рыбак в качестве лодочника? Прикажете доставить вас на the oval mirror of the glassy lake?[116]» Нет, это было бы слишком глупо! Что бы я стал делать, если бы девушка рассмеялась мне в лицо? Ответил бы: «А знаете ли, синьорина, что вы смеетесь над строчкой из стихов Байрона?» Нет, нет, это было бы еще глупее! Итак, я собрал удочки, отнес их в лодку, спрятал томик Гейне, который был у меня там, потом вернулся, подошел к пожилому господину и, небрежно прикоснувшись к шляпке, спросил по-итальянски, не нужно ли доставить его в Лугано.

Господин посмотрел на старшую дочь, и она перевела ему мой вопрос. Он, казалось, страшно обрадовался и сразу ответил: «Yes, yes[117], Лугано, Лугано!»

— Взглянем сперва на лодку, папа, — сказала своим нежным голосом девушка. — Не нравятся мне эти рыбачьи лодки. Они такие грязные! Может, там все пропахло рыбой.

Какой иронией прозвучало это для меня, еще недавно проклинавшего судьбу за то, что рыба в тот день отказывалась клевать!

Вторая девушка стрелой помчалась к берегу и вскоре оттуда донесся ее зов: «Харриет! Харриет!»

Она не могла ошибиться, так как на берегу не было других лодок, кроме моей.

Мисс Харриет была поражена, увидев элегантную дубовую лодку с кожаными подушками на банках и ничуть не пахнущую рыбой. Пожилой господин также был очень доволен.

— Харриет, спроси, сколько он с нас возьмет? — сказал он. — Лодочники здесь настоящие грабители.

Такое замечание не могло не смутить меня, но еще больше я смутился, когда мисс Харриет ответила:

— Нет, папа, этот не похож на грабителя. Он производит впечатление вполне порядочного человека.

Потом она обратилась ко мне по-итальянски с прелестным английским акцентом:

— В Лугано. Сколько?

Заговорив по-итальянски, она тоже слегка покраснела. Смотреть на нее, в то время как она, залившись румянцем, в свою очередь смотрела на меня, было так приятно, что я довольно долго не мог произнести ни слова. Потом выпалил наобум:

— Пятьдесят чентезимов.

— Сколько он запросил? — вмешался отец. — Скажи ему, Харриет, что это дорого.

— Но это не дорого, папа. Это сущие пустяки. Меньше шести пенсов.

Они сели в лодку; втаскивать на борт красноносого господина было не слишком приятно, зато я почувствовал себя вполне вознагражденным, когда маленькая ручка мисс Харриет на мгновение оперлась на мою руку. Вторая девушка прыгнула в лодку без всякой помощи.

Озеро было гладко как зеркало. Из Каваллино в Лугано можно без труда добраться за полчаса, но, признаюсь честно, я не торопился. Никто не обращал на меня внимания, и я мог в свое удовольствие разглядывать мисс Харриет. Мне казалось, что я уже влюблен в нее, что могу грести хоть месяц, только чтобы шепнуть словечко в маленькое розовое ухо и быть выслушанным; хоть год, чтобы поцеловать нежную щеку и не получить отпора; хоть целую жизнь, чтобы добиться поцелуя этих прелестных губок и ответить на него.

— Вот наказание! — ворчал папаша, пока я производил эти сложные математические расчеты. — Этак мы и к завтрашнему дню не попадем в Лугано. Харриет, прикажи этому лентяю грести как следует.

К моему великому удовольствию мисс Харриет ответила, что озеро очаровательно, а в Лугано слишком шумно. Потом спросила меня, как называется отвесная скала над Вальсольдой.

— Пик Крессоньо, — ответил я.

— Крессоньо? А что значит Крессоньо?

Она не поняла моего ответа, и ее сестренка рассмеялась. Улыбнувшись, я сказал ей по-французски:

— Крессоньо — c’est le nom du village, que vous voyez là-bas[118].

Мисс Харриет удивленно взглянула на меня, и я поспешил объяснить ей, что мне доводилось служить лодочником на Женевском озере.

Завязался оживленный разговор. Старик не знал по-французски ни слова, мисс Берта, младшая из сестер, изъяснялась с трудом, зато Харриет говорила превосходно. Она забросала меня вопросами об озере и горах, и я, желая произвести на нее впечатление, вышел из своей роли и стал говорить скорее как поэт, чем как лодочник. Я указал ей на мою Орию, видневшуюся вдалеке, добавив, что в одном из домиков на самом берегу Луганского озера, у подножия горы, заросшей оливами, лаврами и виноградными лозами, живет молодой итальянский писатель, что мне случалось катать его по озеру и это было очень приятно, особенно в грозу. Я постарался описать своевольную красоту грозы, ярость вспененных волн, изменчивые оттенки гор и воды, сверкание молний над скалой Крессоньо.

— Харриет, — прервал меня папаша, — как будет по-итальянски «to row»?[119]

Он повернулся ко мне и буркнул!

— Remare, remare![120]

Я не мог сдержаться и от души рассмеялся; девушки присоединились ко мне.

Он пришел в бешенство, прикрикнул на дочерей и заявил, что я — несносный грубиян.

Несколько минут никто не решался заговорить, и я приналег на весла. Младшая сестра с любопытством смотрела на меня, но, к моему огорчению, мне ни разу не удалось встретиться глазами с мисс Харриет. Казалось, она избегает моего взгляда.

Первой заговорила Берта.

— По-моему, он очень неглуп, — сказала она вполголоса.

— Может, и не глуп, но, безусловно, болтлив и нахален, — ответил отец.

Я страшно забавлялся, слушая этот диалог и последовавший за ним спор, во время которого мисс Харриет не раз поглядывала в мою сторону.

— Типичный лодочник, — сказал отец. — Смотрите, какие у него оттопыренные уши.

Затем он сделал явно неблагоприятное для меня открытие, что я похож на «нашего Джека». Кто такой «наш Джек»?

Судя по негодующим восклицаниям девушек, у меня были все основания заподозрить Джека в том, что он — обезьяна. Особенно горячо защищала меня младшая. Мисс Харриет подвергла сдержанной критике искусство природы, сотворившей мое лицо, и сказала, что в целом я произвожу довольно приятное впечатление, но что во мне есть какие-то черты, и располагающие к себе и вместе с тем заставляющие насторожиться.

Я не знал, куда смотреть и что делать, и страшно боялся себя выдать. Мы уже приближались к Лугано, и я спросил мисс Харриет, где их высадить.

— У виллы Черезио, возле гостиницы «Парк», — ответила она.

Тогда я осведомился, не собираются ли они завтра совершить прогулку на лодке и не прикажут ли мне явиться за ними. Мой вопрос послужил поводом для препирательств между мисс Бертой и ее отцом: она настаивала на том, чтобы принять это предложение, а он был не расположен воспользоваться моими услугами.

— Папочка! — умоляла девушка. — Такая прелестная лодка!

Казалось, она вот-вот расплачется. Мисс Харриет спросила, куда я рекомендую им поехать. Я предложил отплыть из Лугано в девять утра, добраться до Сан-Маметте, посетить живописную Вальсольду, вернуться к завтраку в Сан-Маметте и оттуда возвратиться в Лугано.

Папаша сдался.

— Мы могли бы пригласить на прогулку и Робертсов, — сказал он.

— Ну, конечно, пригласим Робертсов, — обрадовалась мисс Берта.

Мисс Харриет промолчала. Вид у нее был недовольный.

Я мысленно заверил ее, что не питаю никакой симпатии к этим докучным Робертсам и что, на мой взгляд, они вполне могли бы оставаться дома.

Когда мы подплывали к вилле Черезио, мисс Берта вдруг захлопала в ладоши и закричала:

— Вот и они! Вот Робертсы!