25 ноября, пятница.
Утром являлась Пашинька и подала письмо с приглашением на бал в субботу. Вечером был у нее, узнал об условиях и плане, а на вечере у Краевского завербовал охотников. Утром не ездил никуда, переводил «Лира», — дело идет медленно и не скажу, чтоб удовлетворительно. Обедал дома, перед обедом была у нас б<аронесса> Вревская. Ей кто-то наговорил об убийствах каких-то в городе, и она трусит до нелепости. Серг. Ф. Арсеньев в Петербурге и здоров, чему я рад очень.
Конец дня у Краевского, где было народу немного. Зотов с женою, скрипач Афанасьев idem[927], Тургенев, Дудышкин, Заблоцкий и другие. Играл в бильярд очень хорошо. Приступлено к проделкам насчет Шахматного клуба[928]. Известие о Марье Александровне Л. Буду у ней во вторник.
Суббота; 26 нояб<ря>.
Сегодня, как кажется, будет день, обильный приключениями — приятными или неприятными, о том поведаю завтра. Сегодни обед у меня и бал у Паши. А вчера день был глупый — визиты, дремота и вечер без пользы. Был утром у Вельяминова, Некрасова, О. И. К<ильдюшевской>. Обедал у брата, дети его хворают. С нами обедал доктор Фома Осипович. Отлично и сладко дремал после обеда. А. П. Евфанов заставил меня потерять вечер, знакомя меня с какой-то стерьвой Марьей Давыдовной и другими непривлекательными особами, Ольгой Федоровной, Прасковьей Петровной и т. д. Как следует хорошему охотнику, я не роптал на неудачу, хотя дома нашел приглашение от графини Ростопчиной, где мне было бы, конечно, веселее.
Воскр<есенье>, 27 нояб<ря>.
Как ни стараюсь я противустать урагану обедов, собраний и вечеров с мотовством — ничего не выходит. Сегодни обед у Краевского и вечер у Плетнева, послезавтра обед у Некрасова, завтра раут у Паши с избранными доннами.
Вчерашний день был чернокнижен, разнообразен и, надо прибавить, — счастлив. Утром получил я письмо от Ливенцова, который здоров и невредим. Потом делал визиты, видел Сатира и Карпова. Узнал насчет бала. Обедали у меня Панаев, Языков, Григорий, Тургенев и Каменский. Все были веселы. Узнал о назначении Дрентельна командиром Литовского полка — вторая радость. К 9 часам съехались приглашенные на дачу Галлер: Толстой (Лев), Краевский, Тург<енев> и Дудышкин. После долгих хлопот с экипажами — выехали. Болтали всю дорогу. Дача недалеко от заставы. Бал весьма хорош. Нас приняли как родных. Лиза, Соня, Авд<отья> Мих<айловна>, Саша Жукова (Марья Петровна приехала под конец). Мои старцы разгулялись, chacun a choisi sa chacune[929]. Тург<енев> врезался в милую польку Надежду Николаевну. Дудыш<кин> в Луизу Ивановну, причем стал похожим на влюбленного медведя. Краевский и Толстой пленены Ал. Ник. Едва мог я их извлечь с бала. Все были довольны. Было много ерыг и хлыщей — Мацнев, Соломка, гусары, кавалергарды. Залы были чисты и вино хорошее. Домой пришел я в 4 часа и долго не мог заснуть.
История с литер<атурным> клубом двинута отлично. 16 человек, в том числе и я, выбраны членами Шахматного клуба.
Понед<ельник>, 28 нояб<ря>.
Вчера спал долго. Не работал почти ничего. Никто не был поутру. В 4 часа выехал из дома, причесывался, покупал перчатки, был у Некрасова и все-таки явился рано. Глупейшая привычка поздно обедать! и как она не подходит ни к нашему климату, ни к нашему образу жизни! Ермил явился первый. Пришли потом сам хозяин, Тургенев и Толстой, Дудышкин и еще кн. Долгорукий, известный тем, что был медиком в Севастополе. Обедали хорошо и пили много. Было весело. Рассказы Долгорукова занимательны, хотя печальны. Севастопольские bon mots[930] просто прелесть. Когда Долгорукий рассказывал, как государь нынешний заплакал, узнав о неустройствах в Крыму и страданиях солдат (по неимению медиков), мы единодушно и восторженно выпили здоровье Александра Николаевича. Дай бог ему долго царствовать и хранить свои теплые чувства, принесшие столько отрады и облегчения всем нам за этот год. Никто более его не имеет шансов быть любимейшим и популярнейшим государем. Война пройдет, говорит поэт, но хлеб и правда вечно нужны! И милосердие, и человечность, и доброта духа, — прибавлю я от себя.
После обеда было пение и музыка. Долгорукий хорошо пел французские и цыганские песни. Он мне нравится, но я еще ему не доверяю — все разнообразно-блистательные люди, каких я знал, оказывались с каким-нибудь грешком. Сол<л>огуб, Булгаков, Самойлов. От души желаю ошибиться. Было уже около 9 и поздно идти к Плетневу, оттого прошел пешком к Марье Львовне. Были Семевские, Луиза Федоровна и т. д. Известие о m-me Граве и Надежде Ивановне, ее сестре. Неизбежное лото, ужин и опять шампанское, — вероятно, по случаю приезда персидского посланника. Отыскался домой во 2 часу, тотчас заснул и крепко спал до 9.
Вторн<ик>, 29 нояб<ря>.
Утро вчерашнего дня провел в работе, но сделал мало. Гончаров не поддается разбору, и статья о «Русских в Японии» идет вяло[931]. Около 2 часов еще мне помешала О. И. К<ильдюшевская>. Она уезжает, и я не мог не провести некоторого времени в беседе с нею. От переплетчика принесли портреты и Чернокнижие, пустой великолепный футляр в виде книги, с замком. Туда будут вкладываться нелепые стихи, смешные письма и проч.
Обедал дома и на этот раз нехорошо, что со мной бывает редко. Обед не был по вкусу. Зато выспался днем и отдохнул от треволнений. Написал письмо Ливенцову. Краевский заехал за мной позже 9 часов, и мы, взявши вино у Рауля, заехали к П. И. Там были уже Писемский, Дудышкин, Алекс<андра> Ник<олае>вна, Соня, Лиза, новое лицо Варвара Михайловна, и Надежда Николаевна, царица всего вечера. Пили, варили жжонку, пели, цаловались. Явились Тургенев, Ковалевский, Долгорукий, Толстой. Ужинали. Было недурно. Вечер заключили у Долгорукова — я, Надя и Тург<енев>. Ермил напился, как сапожник. Все почти разъехались парами, я же один не опарился. Долгорукий пошел dans un bouzin[932]. Я промотался дотла. Вообще, в подобных собраниях кошелек мой страдает сильней, чем у других. Пашинька получила особый гонорарий за хлопоты.
Четверг, 1 декабря.
Во вторник было несколько гостей поутру, и помеха в работе. М. К. Кл<именко> с дочерью, довольно миленькою. В. Н. Семевский. Весьма ерыжен В. Н. Семевский! Обедал у Некрасова с Каменским, Тург<еневым>, Толстым и Языковым. Толстой занемог и остается в Петербурге, болезнь его внушает нам опасения за него и за одну юную особу. После обеда мы с Языковым дремали, остальной народ играл в карты. По беспутству Тургенева, совсем отуманенного Надей, мы не могли ехать к Марье Ал<ександро>вне, Тургеневых (где хотели провести вечер) не застали, и день мой я кончил у Григория, с Софьей Николаевной, Болотовым и прочими.
Вчера поутру работал и, кажется, хорошо. Мне удалось поймать за хвост сущность таланта в Гончарове — статья будет ему полезна, как я думаю. До обеда никого не видал у себя и сам никуда не ездил. До 4 часов выехал, думал покупать теплые перчатки, но не нашел себе на руку. К Тургеневу, и обедал у него с Надей, Толстым и Долгоруким, после явились Фредро, довольно милый юродивый, и Иславин, менее мне полюбившийся. Пели, врали, слушали рассказы о Севастополе и засиделись до полночи. Надя очень мила, но мало меня возбуждает. В субботу она дает нам вечер.
2 декабря, пятница.
Утром в четверг встал ранее, а около 10 часов уже был за работою. Написал, однако, не очень много (о фламандских художниках по поводу Гончарова[933]). Потом читал «Athenaeum Francais», журнал недурной, но отчасти бесхарактерный. Обедал дома и отсыпался за прошлые дни. Вечер у Краевского, и игра на бильярде. Народу было мало. Слышал, что по цензуре большие преобразования и что Гончаров поступает в цензора. Одному из первых русских писателей не следовало бы брать должности такого рода. Я не считаю ее позорною, но, во-первых, она отбивает время у литератора, а во-вторых, не нравится общественному мнению, а в-третьих, ... в-третьих то, что писателю не следует быть цензором[934].
