2) «Le livre posthume» par M. du Camp[686][687], прочитана не вполне, по обилию философски-сентиментальной ерунды. Это arcadie[688] Рене и Обермана[689], однако, имеющее в себе несколько умных мыслей и хороших описаний. Идея о переселении душ смешна, но то, что говорится о труде и праздности, в наш век стоит внимания. Тут тронута струна довольно новая. Вообще, «Revue de Paris» и «Revue contemporaine», которые я теперь перечитываю, отчасти помирили меня с новой франц<узской> журналистикой.
3) «Les promenades dans Rome»[690] Стендаля книга умная, странная, дурно написанная, но привлекательная для лакомок и любителей of a desultory but still a fruitful reading[691]. Много милых анекдотов и взглядов на искусство. Есть парадоксы и странные приговоры, но все это наводит на мысль. Идея наслаждаться одним городом без устали мне очень нравится, даже и не Рим может дать умному человеку пищу на всю его жизнь. Есть скучнейшие места об архитектуре и номенклатуре редкостей, — в этом нельзя винить автора, он думал сделать из своей книги Guide des Artistes[692]. Я рекомендовал ее Григоровичу.
4) Скоттовы биографии: Фильдинга, Ричардсона, Смоллетта[693]. Наука писать биографические этюды так шагнула вперед, что все это кажется детской работой. Но манера рассказа, рассуждения и блестки прикрывают бедность содержания. Я утвердился в мысли писать о Смоллетте, но прежде надо перечитать многое. Я стыжусь своего Гольдсмита и Ричардсона, которые когда-то нравились читателям. «Скотт» и еще более «Джонсон», утопленный в «Библиотеке», отчасти выкупают этот грех моей юности[694].
5) «Les petits fils de Lovelace»[695] А. Ашара[696]. Сносный роман, в котором есть довольно удачное лицо — дон Жуан XIX века, подлец, фат и мошенник. Рассказ хорош по частностям, но есть слезливость и избитые пружины. Вещицы Бернара (A.): «Scylle et Charibde» и «Un terrible modele»[697] читаются без отвращения, особенно последняя, в которой очень смешон буржуа, торговавший красками.
6) «Souvenir des Jardies»[698] L. Гозлана[699], драгоценная штучка без окончания, о жизни и обстановке Бальзака, великого из великих. Рассказ отличный, причудливый, блестящий.
7) «Le Nil» par М. du Camp[700] и «Voyage aux villes Maudites»[701] Делессера[702], две книги, имевшие успех. Читаются туговато, может быть, потому что не способен я находить прелести в песчаных пустынях и африканской духоте. Я поминутно спрашивал сам себя: да чем же восхищаются эти господа и неужели близость скорпионов и змей не повергает их в отчаяние?
8) Из рецензий и мелочей стоят упоминания — статья Делора[703] (Т.) о записках Верона, шутки Тексье[704] над записками Дюма, Понсар, чья-то статья, au demeurant[705], очень вялая и недобросовестная, заметки Дерминье о новых писателях, милые фельетончики Тексье и фельетоны Сирано, полезные для того, что показывают, как не надо писать фельетонов.
9) A. Nettement, разбор Маколеевой Истории[706], большой эпизод, ожививший в моей памяти это превосходное творение. Взгляд автора на Карла I и Иакова II очень хорош, но принадлежит ли он ему? Говоря об эпохе, до такой степени разработанной, и имея под рукой рецензии противников Маколея, пожалуй, и я сочиню что-нибудь подобное, не будучи историком. Об артистическом значении разбираемого сочинения господин Nettement не говорит почти ничего.
10) «La Mort de Danton»[707] Мишле[708] (этюд из его новой истории). Как Франция портит и хвалит этого ученого мужа, пляшущего если не на фразе, то на междометиях! Я читал много о «И<стории> Ф<ранцузской> р<еволюции>» Мишле, но самой книги не читал, а потому боюсь отдаваться вполне своему чувству, глубоко возмущенному фокусами этого странного пророка. Эпизод, про который я тут говорю, сух, написан изломанными жирарденовскими оборотами[709], производит впечатление крайне тягостное. Мы так привыкли видеть в историке спокойствие, что эти конвульсии сибиллы[710] мутят нашу душу. Уж если вам нужна фантасмагория, берите «Революцию» Карлейля[711], хотя и она когда-то сердила меня немало.
11) «St. Marc Girardin» Мигниельса[712]. Отличная, бойкая, смелая вещь, как все писанное этим критиком, бесспорно первым во Франции. Как глубоко всматривается он во все вопросы и как славно ругает подлецов профессоров французских! Сила анализа, безжалостная логичность выводов для француза изумительны. И об этом совсем я ни разу не читал ни доброго, ни дурного отзыва! Его боятся и хотят замять, это ясно. Дай бог ему поскорей дожить до славы, так заслуженной. Статья грешит тем, что коротка: начавши трепать С. М. Жирардена, следовало бы опозорить весь его взгляд на литературу псевдоклассическую, времен Людовика XIV. Я помню его книгу «Histoire des passions dramatique»[713] она истинно подла, однако не так скучна, как говорит Мигниельс.
12) «William Hogarth» par Wey[714]. Уморительно ребяческая штука, полная промахами, которые я вижу на всякой строке. Странная и не новая идея передавать историю искусства в виде повести! Здесь Джонсон анализирует свое литературное значение в духе XIX столетия, и Севедж угощает нас тирадами из своей биографии. Начитанность автора так жидка, что становится за него совестно. Читать подобные вещи полезно: все-таки увидишь кое-что незнакомое и поучишься, чего надо избегать в своих этюдах.
13) В газете отличнейшие записки б<арона> Дистерло о пароходе «Колхида»[715]. Вот как надо писать военные заметки. Ни одной фразы, ни тени пустозвонства!
Суббота, 11 июля.
Почти две недели интервала, которого нечем восполнить, как говорят журнальные любители высокого слога. Работа, чтение, прогулка, сон и некоторая скука по неимению людей и по причине воздержной жизни, вот вся моя летняя история. Уже вторую неделю я не пишу ничего, кроме Чернокнижникова: грустно думать, что, может быть, труд всех этих дней прошел напрасно, но, наконец, надо же решить — применится ли чернокнижие к литературе или нет. Еще впереди много работы, тем более что я хочу украсить забавно-карикатурный роман одним трогательным эпизодом. Нужно попробовать, — а коли не удастся, все-таки хоть материала много останется.
Дни два или три чувствовал себя кисло и даже был нездоров ревматической болью левого виска, зуба с левой стороны и вообще левой стороны головы. Вообще, если я начну погибать, смерть моя начнется с левой моей стороны: она у меня вдвойне работает и вдвойне живет. Странно, что простуда ко мне скорей подступает летом, чем в холода; правда, что лето прежаркое, не без ветра, а дом наш и мой флигель рабочий имеют кое-что общее с решетом. Глаза приходят в порядок, хотя нельзя и думать о каких-нибудь hauts faits[716], вроде часов пятнадцати непрестанного чтения. Оттого при всех моих занятиях и развлечениях иногда выпадает полчаса или даже час без всякого дела поневоле. Дурно, что моя мысль исприхотничалась и не хочет упорно работать, так на вечерних прогулках я не обдумываю и не выдумываю ничего дельного, а брожу как полусонный.
