И вот приспел последний день Пасхальной недели, и гости собрались на этот пышный пир, в подтверждение того, что все обиды остались в прошлом. Обе стороны изрядно напились, и их уже волновало все меньше и меньше, откуда взялись подарки и что у кого украдено. Неужели назавтра викинги вспомнят, что обещали убраться из Англии?..
Эмма выглянула во двор. Там веселилась свита. Наверное, датчане под Гринвичем празднуют не меньше. Может, они приносят и кровавые жертвы? Эмма сомневалась в действенности крещения, будто бы совершавшегося в Темзе, уж не говоря о том, что вода в реке вряд ли была чистой поблизости от неряшливого Лондона. Но ее почитаемый архиепископ Эльфеа, как рассказывали, проявил большой дар убеждения в плену и трудился в Гринвиче как сущий Иоанн Креститель.
— Прошу прощения, если я помешал королеве.
Она быстро обернулась. Это был Торкель Высокий. Эмма забыла, что ей следовало бы встречать его сидящей. «Враг, враг!», — думала она, вглядываясь в точеные черты лица и чарующую улыбку. Его плащ был богато украшен золотом и драгоценными камнями, не уступая королевскому. Где это он украл такой плащ?
— Я думала об архиепископе, — ответила она. — Он мой добрый друг, и я огорчена, что он до сих пор находится в неволе.
— Архиепископа выпустят на свободу сегодня же, — сказал Торкель, — как только мы вернемся в лагерь. Но может быть, на то воля Божия, что он находится, как вы выразились, в «неволе», королева Эмма. Ибо я не думаю, чтобы кто-то другой обратил ко Христу столько язычников, начиная с первого дня Троицы. Пожалуй, даже сам святой Петр не окрестил столько народу.
— То, что Эльфеа крестит действительно многих, — это я слышала, но вот обратил ли он их в истинную веру?
Торкель Высокий прищурился и рассмеялся.
— Королева Эмма считает, что крещение не действует на датчан?
— Почему же, я сама, как известно, датчанка. Но что-то незаметно, чтобы христианство сделало кого-нибудь из них мягче нравом. Возможно, я еретичка, раз я думаю, что крещение недействительно, если оно не ведет к духовному преображению. Лучше уж добрый и честный язычник, приносящий жертвы Одину или Фрейру, чем лукавящий душой христианин. Вот удача, что мы говорим по-датски, потому что так епископ Лондонский не поймет нашего разговора. Видите, он пытается подслушивать…
Торкель Высокий покосился через плечо, и епископ Эльфхун резко отвернулся, да так, что выплеснул вино себе на облачение.
— Позвольте мне смиренно согласиться с вами, королева, но для меня лично значило очень много, что архиепископ встретился на моем пути. Я и раньше считал себя христианином и лишь допустил, чтобы об этом оповестили остальных — по причинам, которыми я сейчас не буду вас утомлять. Епископ Эльфеа за эти месяцы научил меня многому, чего я не знал прежде. Да, я могу утверждать, что он обратил меня и что он первый научил меня постигать Христа. Так что мое крещение стало настоящим. Даже если в тягость, когда воин со шрамами целую неделю ходит в белой сорочке и вызывает смех у своих парней! Но вскоре многие из них последовали моему примеру и стали столь же усердно внимать словам Эльфеа, как и я.
— Это было как роды, не правда ли? — засмеялась Эмма. — Сначала видна лишь голова, а затем появляется и все остальное.
Торкель Высокий, казалось, не оценил ее шутливого настроения в столь серьезном вопросе. Она была уже готова извиниться, но он промолвил:
— На самом деле я заговорил с вами, королева Эмма, не ради теологических диспутов. Я пожелал поднять чашу за вашу красоту. Многие хвалили ее, но я всегда думал, что они преувеличивают. Теперь же я понял, что им, скорее, не хватало нужных слов.
Она тоже подняла свой кубок, и оба торжественно выпили. Она не имела ни малейшего понятия о том, что в нем было, ноги ее подогнулись, и ей захотелось сесть.
— Король не понимает по-датски, — сказала она, допив до дна, — и это прекрасно, потому что он чрезвычайно ревнив, хотя и не очень-то ценит мою, как вы сказали, красоту. Так что ваши слова меня порадовали.
Они радовали ее больше, чем она могла бы признаться в этом. Вот уже десять лет она была королевой Англии. Она родила троих детей и, казалось, была очень несчастна. С точки зрения других, разумеется, это было не так. Но она частенько смотрела на себя в зеркало и думала: красота моя напрасна, и я старюсь без радости. Этельред знай себе спит со всякой, кто допустит его до себя. Скоро, наверное, моя очередь…
Эмма отвлеклась от своих мыслей и взглянула на статного датчанина.
— Теперь твои люди покинут Англию, как было обещано? Уплывут домой?
— Не все они «мои», но вожди их торжественно поклялись оставить эту страну. Возможно, не все так спешат домой, ибо не всех их там ждут с радостью.
Тень промелькнула по его лицу, и она поняла, что он из их числа.
— Как я поняла, норвежский принц нежелателен дома, в Норвегии? — спросила она, чтобы из деликатности не касаться его собственной судьбы.
— Да, Олав Толстый, — нехотя произнес он и взглянул на своего друга. — Он открыт для любых предложений. Пожалуй, он отправится на Юг. Однако он поговаривал и о том, чтобы остаться в Англии.
— Что?!
— Нет-нет, — заторопился Торкель, — не как враг, разумеется, а на службе у короля.
— У короля уже раньше были подобные слуги, и он не горит желанием иметь их еще, — твердо ответила она. — И тем более он недоволен тем, что мы стоим и разговариваем по-датски, а он ничего не понимает. Мне надо бы прекратить притворяться, что я не замечаю его косых взглядов, и поблагодарить вас за доставленную нашим общением радость. Еще только одно: не могли бы вы взять меня с собой в Гринвич, к архиепископу?
Торкель Высокий выглядел удрученным. Охотнее всего он ответил бы отказом. Лагерь кишел веселящимися победителями и был не слишком подходящим местом для королевы. Но если он пошлет ее в сопровождении преданных ему людей, то ни с ней, ни с архиепископом, скорее всего, ничего не случится. У него была надежная дружина, которая не станет напиваться в такой день.
Он не сумел бы отказать… Но словно для того, чтобы освободить его от обязательства, она внезапно отошла от него и села.
Эмма задала этот вопрос не задумываясь. Она понимала, что король Этельред ни за что не позволит ей отправиться во вражеский стан. Надо было найти уловку… Может, напоить короля допьяна, пока еще не поздно? Или попросить Эдит соблазнить его; он, как и его отец, был охоч до монахинь, но до сих пор тщетно пытался получить доступ в келью Эдит… Нет, что она несет, — она, наверное, совсем опьянела. Одно то, что Эдит последовала за ней и разделила ее «пленение», уже было самопожертвованием с ее стороны.
Как бы то ни было, выйдет страшный скандал, если она уедет из Лондона без разрешения. Король может обвинить ее в обмане — или, по крайней мере, в том, что она поставила заключение мира под угрозу. Было ясно: если датчане найдут королеву Англии в своем лагере, то они захотят, пожалуй, повысить цену выкупа. Чтобы помешать этому, Этельред будет вынужден потребовать за нее знатных заложников, и все это, по всей вероятности, станет посмешищем и позором на ее голову. А что, если и Торкель Высокий будет вынужден остаться заложником по ее прихоти? Нет, даже и думать нечего: Торкель будет презирать ее.
— Что тебе делать в Гринвиче, — станет допытываться король. — Я могу послать за архиепископом своих людей, — днем раньше, днем позже, — это теперь не имеет значения. А ты едешь к Торкелю Высокому, ты, верно, хочешь соблазнить его в Лондоне?
Ей казалось, что на слышит наяву ворчание короля, и она была уже близка к тому, чтобы резко возразить: да, с Торкелем она переспит в другой раз, но сейчас дело касается именно архиепископа.
Конечно же, все это было нелепо: ей нечего было делать в лагере датчан, и она только поставит всех в неловкое положение. Но мысль эта засела у нее в голове, и она все продолжала думать: если сегодня вечером она лично не вызволит Эльфеа, то ему не выйти из плена живым.
