Да, и ей самой тоже так кажется. По крайней мере теперь, когда Ричард лишил ее последней поддержки.

Эмма смутилась и покраснела. Как глупо — оказаться до такой степени несведущей, чтобы посоветовать королю искать помощи в Нормандии!

— Значит, тогда все возвращается к состоянию до подписания трактата с Этельредом? — произнесла она безразличным тоном. — Насколько я понимаю, мой брат ведь не расторгал того договора?

Роберт украдкой улыбнулся и отвел взгляд.

— У сильных мира сего такое случается сплошь и рядом, не так ли? Насколько я знаю, твой король также никогда не спрашивал, распространяется ли действие договора, заключенного с нашим отцом, на Ричарда Второго.

— Но я думала, что гарантией был мой брак! А договор заключали с папского благословения.

— С тех пор у нас и папа поменялся, — небрежно бросил Роберт. — Договор по-прежнему в силе, доколе Нормандия не окажется в немирье с королем Этельредом. И оное немирье он имеет или будет иметь, и сам же окажется виноват. Сеющий ветер пожнет бурю.

Да-а… Напоминание о ветре, посеянном Этельредом в день святого Бриктия в 1002 году, заставило Эмму вспомнить о мощах Гуннхильд: она так и не получила никаких вестей о том, исправно ли было доставлено то, что она отправила. И она спросила, не знает ли Роберт что-нибудь об этом?

— Да, я чуть не забыл. Король Свейн получил любезно посланное тобой и выражает горячую благодарность.

— Хороша благодарность — отнять у меня Эксетер! — рассердилась Эмма.

— Он весьма сожалеет, но тогда он не знал, что ты смогла сделать для датского королевского дома. И что у вас в Эксетере такой никуда не годный управитель. Но он надеется, что сможет когда-нибудь вернуть тебе долг: теперь это несколько сложно, и он не посылает тебе никаких благодарностей, дабы тебя не скомпрометировать.

— Передай королю Свейну, если встретишься с ним, что буде я сподоблюсь столь высокой чести, то выцарапаю ему глаза!

Роберт расхохотался, а за ним рассмеялась и Эмма, — но никто бы не поручился, что смех этот был добрым. Ей вдруг стало совершенно ясно, что надо делать.

Через мгновение Роберт был уже серьезен. Он наклонился и взял руку Эммы. Повеяло ладаном.

— Тяжело тебе пришлось?

Нет, он не был вполне честен, говоря, что годы не оставили никакого следа. Эмма казалась измученной.

Она кивнула — да, тяжело.

— Немногие из моих ожиданий исполнились, — почти прошептала она. — Немирье, непокой, война. Ими отмечен каждый год. И омрачен. А более всего омрачен слабостью и бессилием короля установить мир в стране. Бесчестьем, которое мне приходится с ним делить. Потому-то я и уповала так горячо на помощь Руана. И упования мои ныне рухнули…

— Мы можем лишь молиться, чтобы Господь отвратил новые беды, — начал Роберт.

Но Эмма зарычала, не дав ему договорить:

— Довольно с меня вашей Божьей милости! Перед тобой не крестьянка, у которой дух захватывает от твоей набожности! Мало ли я молилась в эти черные годы, и много ли было мне помощи? Не надо мне извечного ответа наших епископов — что мы страдаем за наши грехи!

Он шикнул на сестру, та поняла и понизила голос: хоть они говорили по-датски и король ни слова не понимал, ей не хотелось бы дать ему повод войти и прервать их из-за того лишь, что они говорят чересчур громко.

— Что дети? — сменил тему Роберт.

Хоть Эмма и понимала, что брат пытается отвлечь ее от политики, равно как от теологии, но клюнула на это: и дети тоже — источник ее унижений.

— Насчет Эдварда мне нечего сказать. Все, что надо о нем знать, вы знаете. Но Альфред — хорошенький мальчик, ему уже пять. Я рада, что сумела уговорить Этельреда назвать его в честь Альфреда Великого. Похоже, никто в их роду еще не осмеливался на такое. А что первенца назвали Эдвардом — это от тоски короля по убитому брату. Неподходящее имя для будущего короля! С другой стороны, Эдвард хилый и болезненный, он, похоже, долго не проживет. Так что королем в один прекрасный день может стать Альфред. Если только до той поры сохранится английский престол…

Она говорила как в лихорадке. Он смотрел на нее удивленно — что ему до всех этих имен?

— Как я понял, — произнес он тихонько, — ты вновь носишь дитя?

— Увы, — злобно отвечала она голосом, срывающимся на фальцет, — и я проклинаю такую мою участь рожать ребенка за ребенком королю, которого я презираю!

— Ради Иисуса успокойся, — прошипел он, — король хоть и не понимает по-датски, но могут услышать другие, которые понимают.

Протянув к нему руки, она с мольбой взглянула на брата.

— Ведь вы с братом полагали, что в Англии мне предстоит нечто большее, чем рождение наследника? Я полюбила эту страну, этот Винчестер больше всех других мест на земле. Но что бы я ни делала — все утекает, как песок между пальцев. И дети Этельреда — я имею в виду, от его первого брака… Нет, об этом я не могу говорить…

Эмма тихонько заплакала, припав к его плечу. Он легонько похлопал ее по спине. Он знал, как мужчине утешить женщину, но — утешить сестру, и к тому же королеву?

— Мне так жаль тебя, Эмма. Мне следовало бы выступить против вашего брака, мысль о нем отвращала меня, но в то же время… Ты еще не завела любовника?

Она покачала головой, уткнувшись в складки его сутаны. Белокурый локон, выбившийся из-под шляпы, щекотал ему подбородок. Так Роберт и стоял, не решаясь ничего сказать, покуда сестра, наконец, не выплачет свои горести. И вдруг вспомнил — мог и забыть:

— Эмма, поспеши перебраться в Лондон. Не думаю, чтобы на сей раз Винчестер пощадили!

Эмма вновь взглянула на брата, перестав плакать. Роберт на диво хорошо осведомлен. Стало быть, он знает о готовящемся нападении больше, чем делал вид в присутствие короля?

— Вообще-то чудо, что Винчестер щадили до сих пор, — отвечала она, вытирая слезы его поручами. — Я никак не пойму, что затеял король Свейн. Он опустошает все вокруг, но никогда не бьет по королю. Захоти он, мы бы уже давно стали его пленниками, а он — владетелем всей Англии.

И она рассказала о самом странном, что ей пришлось пережить. Датское войско с победой возвращалось на побережье после грабительского похода на более чем пятьдесят миль вглубь страны. По некой непостижимой причине ворота Винчестера оказались незаперты. С крыши дворца на Вульфсей Эмма видела, как строй тяжеловооруженных воинов прошествовал по городу, от Восточных до Западных ворот. И никто их не тронул. И сами они тоже никого не тронули — ни человека, ни скотину.

И это самодовольное глумление над Винчестером казалось хуже грабительского набега. Вызванное им уныние и опустошенность ощущались даже больнее. Может ли быть большим унижение народа, чем когда его вынуждают смотреть, как враги свободно разгуливают по столице?

— Так что ты прав, Роберт, в другой раз это добром не кончится. Монахи и монахини уже зарыли свои сокровища или переправили их в надежные места, если такие есть еще в этой окруженной морем стране…

Архиепископ встал.

— Мне уже пора. Я должен вернуться с отливом.

— Уже? — расстроилась Эмма. — Восемь лет я не видела тебя, а ты не можешь мне уделить больше времени, чем от прилива до отлива!

Он крепко обнял ее и прижал к себе.

— Я тоже не хочу в плен к датчанам!

— Но я даже не успела расспросить тебя, что творится дома! Передай хотя бы привет маме и…

Эмма принялась сыпать именами, пока он не поднял руки вверх и не сказал, что если она намерена еще продолжать, то ему придется передавать ее приветы со всех кафедр Нормандии.

Неудача Эммы не способствовала, разумеется, более тесной ее дружбе с королем. Но поразительно — после отказа Руана Этельред испытывал чуть ли не облегчение.

— А я что говорил, — клокотал он. — Теперь мне не надо кланяться и благодарить высокородных господ нормандцев! Все ты зря наболтала. Теперь судьбы Англии полностью в руках англичан!

Уверенность короля происходила из его очередного замысла, рожденного в мозгу Эадрика Стреоны.