— Ради язв святого Дени, — взорвалась Эмма, — сколько же всего выходит земель?

— Понятия не имею, — отвечала монахиня. — Ответ должен знать епископ Эльфеа — захочет ли только рассказать об этом. А может, и он не знает. Винчестерский собор сейчас так богат, что Мамона[15] лопнул бы от зависти, когда бы узнал. Винчестерская епархия — одна из трех крупнейших в Англии. Потому что, чем большие милости церкви творят короли, тем усерднее им подражают их приближенные, чтобы остаться в хорошей компании. Не говоря уж о простом народе. И смерть не так страшна, если упокоишься близ королевских останков.

Эдит собрала копии документов и вопросительно глянула на Эмму — как собака, готовая принести брошенный предмет, только дай команду.

— А больше тебе ничего не известно? — опасливо спросила королева.

— Видимо, им и этого мало, так что епископ Винчестерский забирает себе всю прибыль от ярмарки святого Эгидия. Я говорю не только о налогах.

Эмма наконец узнала, чем отличается просто рынок от ярмарки. День святого Эгидия, 31 августа, отмечался каждый год ярмаркой, огромным торжищем, на которое съезжались продавцы и покупатели едва ли не со всего света. По-видимому, это крупнейшая ярмарка в Англии: по крайней мере, на ее время в Лондоне закрывается Гастингс-Корт, поскольку все уезжают в Винчестер.

— 31 августа уже скоро, — отметила Эмма.

— Да, и тогда все законы теряют силу на пространстве семи миль вокруг Винчестера, и вся судебная власть переходит в руки епископа. Он взимает все штрафы в течение всей ярмарки.

— И королевскую долю.

— То-то и оно. Ярмарка проводится с дозволения короля. Думаю, именно из этих денег король и исходит, решая, сколько дней длиться ярмарке. Возможно, он и берет кое-что для собственных нужд, уж это королева сама спросит у своего повелителя. Как бы то ни было, ярмарка святого Эгидия — крупнейший источник дохода для епархии по всем статьям. Монахи круглосуточно варят пиво, а гости так усердствуют, что сваливаются пьяные, — тут их и подбирает стража и штрафует за пьянство — в пользу епископа. Думаю, что заезжих публичных девок тоже штрафуют, когда те попадаются in flagranti[16]. Или они платят налог наперед. Его Преосвященство, видно, не хочет их вовсе выпроводить вон, боясь снискать ярмарке худую славу.

— Разве о ярмарке пойдет худая слава, если там не будет шлюх?

— Естественно. И епископ, конечно, не станет применять никаких суровых мер с тем, чтобы дело это и дальше, как говорится, шло в гору.

— Но епископ производит впечатление такого набожного и…

— Конечно, среди епископов он — из числа самых добрых и благочестивых. Но на какие средства ему содержать собор, если ярмарка святого Эгидия в этом году принесет меньше дохода, чем в прошлом? Не говоря уже о том… Нет, не стоит: я и так уже сегодня слишком много болтаю…

Эмма собрала все свои находки и отправилась к королю. Она изложила ему, сверяясь с расчетами, пункт за пунктом, чего «стоит» Винчестер как свадебный подарок; ей также известен доход от Эксетера за последние годы.

— Думает ли английский государь, — нежно проворковала она, — что подарок его и в самом деле столь же ценен, как о том написано в послании к моим родичам?

Этельред глянул в ее расчеты и мгновенно рассвирепел.

— Дьявольщина! — выкрикнул он, опрокинув чернильницу. — Все эти города должны быть тебе столь же дороги, как и мне!

— Возможно, — отвечала она. — Но разве сравнить их с моим приданым, привезенным в Винчестер? Неужели можно серьезно полагать, будто мои братья считают, что я получила взамен нечто соразмерное, если перевести в цифры…

— Плевал я на твоих братьев, как они наплевали на меня!

Эмма ужаснулась: король орал, посинев от ярости. Она испугалась, что Этельред вот-вот грохнется на пол без чувств.

— Ну, что же, — ответила она спокойно и снова собрала свои «цифры», — теперь, по крайней мере, я это знаю…

Она уже направлялась к себе, когда король снова заговорил, спокойнее, даже как-то жалобно.

— Ведь Эксетер оправится, как только настанет прочный мир, — это богатый край… Не я же виноват, что датчане хозяйничают по всему побережью Канала? Порасспроси лучше своих братьев об их роли в теперешних разбоях. Им, поди, и крыть нечем. Потом, ты же не видела еще кое-каких «цифр» по Винчестеру. Ты уперлась в то, что тебе не принадлежит, а про то, что кое-что все-таки получаешь, забыла. Винчестерские торговцы, дубильщики — разве они подвластны епископам или аббатам?

Вроде бы и вправду нет.

— Посмотрим, — пробормотала она, — если будет что смотреть.

Эадрик Стреона.

Внезапно вспыхнула новая звезда на королевском небосклоне. Никто толком не знал, откуда взялся этот человек. Двадцати с небольшим лет. Щеголь. Интриган. Где-то, когда-то положил король глаз на Эадрика, или Эадрик — на короля, и у того нежданно-негаданно появился новый фаворит. Эадрик мелькал теперь повсюду — и был замешан решительно во всем.

За какие-то несколько недель дело зашло так далеко, что старые верные слуги однажды явились к Эмме жаловаться, что король-де им больше не верит. Мало того: со дня на день им угрожает опала, и они готовы ручаться, что оговорил их Стреона.

Сперва Эмме казалось, что повторяется история с прежними «советниками» — когда слепец ведет слепца, оба свалятся в пропасть. Но приглядевшись к собственной метафоре, Эмма сама в ней усомнилась: она-то имела в виду, что неразумный король не всегда получает разумные советы. Ну, а вдруг теперь появился любимчик, дающий верные советы? Разве это не удача? Но когда и епископ Эльфеа стал все чаще покачивать седеющей головой, Эмма поняла: Эадрик Стреона может оказаться весьма опасным фаворитом. Хуже, чем слепой поводырь.

С Эммой Эадрик держался в высшей степени обходительно, рассыпаясь во всех мыслимых комплиментах. Его личность как бы исподволь завладела вниманием королевы, и Эмма поняла своего супруга. Не в последнюю очередь дело было в куртуазности Стреоны — в отличие от короля, который нечасто интересовался ее нарядом и бывал скуп на похвалу. Так что Эмма только мысленно облизывалась и улыбалась в ответ.

Постепенно внимание к ней Эадрика сделалось чересчур явным. Он мог подстерегать ее или появляться на пути, когда она менее всего этого ожидала. В один прекрасный день он сделает мне непристойное предложение, думала Эмма. Или изнасилует где-нибудь в чулане. Она также не понимала, для чего Эадрик проводит столько времени с распущенными детьми Этельреда. Девочки играли с ним, словно со старшим братом. Много позже она поняла направление его усилий, а о том, что они увенчались успехом, узнала, лишь когда Этельред, сияя, объявил:

— Знаешь, что я придумал, Эмма? Представь, я решил обручить Эдгит с Эадриком!

— Эдгит? — испуганно переспросила Эмма. — Но ей же нет еще и десяти?

Да, до десяти той было еще далеко.

— Нет, нет, со свадьбой, разумеется, спешить нечего. Но подумай, иметь родней такого приятного человека — и такого шустрого, за что бы он ни взялся.

Когда это сделалось известно, английская знать возроптала. Стреона — никто не знает даже такого рода] И не желает! Впрочем, мать девчонки тоже не Бог весть какая родовитая: и то сказать, овца барану пара… А так как «спешить со свадьбой» не собирались, Эадрик искал какой-нибудь плотской утехи, чтобы скрасить ожидание. Эмма понимала это и грациозно уворачивалась из-под его вечно шарящих жадных рук.

Именно благодаря Стреоне и произошла первая серьезная стычка у Эммы с королем. Пикировка по поводу свадебного подарка была не в счет.

При дворе лишь о ней и говорили в оставшиеся до ярмарки дни. Ярмарочный холм находился почти рядом с дворцом, а обыкновенно и лотки, и развлечения занимали чуть не весь город, от самого берега реки до Восточных ворот. Кто бывал там в прежние годы, тот знал, чем там торгуют: лошадками из Исландии и огненными ликерами из Португалии, пряностями из Египта и свинцом из Девона — проще сказать, чего не было на винчестерской ярмарке. Обезьяны и лемуры, медведи и экзотические певчие птицы. И, разумеется, зрелища — глотатели шпаг и огня, прорицательницы, русалки и женщины с тремя грудями…