— О нет!
— Какое задание дал вам король?
— Его величество не знает, что мы здесь.
Несмотря на всю свою глупость, они понимали, что если Ролло спросит у французского короля, Карл откажется от них. Им оставалось только изображать наивность. Но за всем этим стоял политический вопрос. Ярлы набросились на Ролло. Ему пришлось нелегко.
— Братья нормандцы, хочу посоветоваться с вами. Этих людей надо повесить, чтобы никто не смел засылать к нам кого попало. Если, защищая их, король пришлет к нам послов, то посмотрим. А сейчас не стоит с ними церемониться.
Все согласились.
— Ты прав, — сказал Герло. — Они отрицают, что их послал король, значит, замышляют что-то не только против нас, но и против короля. И мы этого не допустим.
— Отлично сказано! — Все затопали в знак одобрения.
Пьер и Поль, узнав о том, что их ожидает, сразу же защебетали.
— Нас послал король. Мы хотели явиться к Ролло, но его уже не было. Мы решили подождать его, а потом не посмели потревожить после дальней утомительной дороги. Старому человеку необходимо хорошо отдохнуть.
Это было уже слишком. Второй раз за день ему напомнили, что он не молод. Ролло рассвирепел и схватился за меч.
— Я сейчас им покажу, я один сразу уложу этих двоих молокососов.
Мы все стали успокаивать Ролло и говорить, что никто из нас никогда не сомневался в его выносливости, умении и силе. Самым подходящим для французов наказанием ярлы посчитали виселицу на главной площади Руана.
— Никто, кроме французского короля, не имеет права нас судить, — попробовал возражать Пьер.
— Это против всякого закона и права, — вставил Поль. — Мы будем жаловаться Его Величеству.
— Может быть, у вас есть доказательства того, что вас послал король?
Доказательств не было.
— Мы, между прочим, рыцари, — сказал Пьер, — и это дает нам право не быть повешенными. Мы предпочтем, чтобы нам отрубили головы.
Нормандцы покатились со смеху. Я удивлялся, почему Ролло не хочет выяснить, что парни делали у Гислы. Наверно, он молчал, потому что сам знал, зачем их послали. Я не выдержал и вмешался.
— Как кюре я хочу напомнить христианам и тебе, Ролло, и всем остальным ярлам, что вы не можете взять на себя грех и отправить людей на тот свет, не позволив им как следует подготовиться к смерти. Дайте мне возможность выслушать их исповедь и дать им благословение. Казнь можно отложить до завтрашнего утра.
Все согласились. Я сопроводил французов в тюрьму, где выслушал все их рассказы. Честно говоря, меня мало интересовали истории их жизни, и мне было все равно, куда они попадут после смерти. Я боялся, что казнь Пьера и Поля может стать началом войны с королем. История знает и менее важные поводы для войны.
Пьер и Поль были повешены в третьем часу дня на виду у всех жителей Руана. Ни о какой другой, более достойной рыцарей, казни Ролло не захотел слушать. Я так и не узнал, осчастливили эти мальчики Гислу или нет. Рассказы их были запутаны и сбивчивы. Вполне возможно, что они удовлетворили принцессу. Поль утверждал, что Пьер куда-то пропадал, и, может быть, он был с Гислой. Пьер то же самое говорил про Поля. Точный ответ могла дать только сама Гисла. Мне пришлось поговорить с ней. Ролло пришел ко мне хмурый и мрачный и попросил меня об этом.
— Ты должен вывести Гислу на чистую воду. Она рыдает и швыряется всем, что попадает ей под руку. Я не могу услышать от нее ни одного нормального слова.
Я подумал: «А если бы он услышал от нее нормальное слово, что бы он стал делать с этим словом?»
— Но я не могу нарушать тайну исповеди, — на всякий случай предупредил я.
Он разозлился и потерял всякое самообладание.
— Эти двое — шпионы, — орал он. — Они враги. Они покушались на мою жизнь, на мою честь, на нормандскую землю. Ты им потворствуешь. Ты за это можешь потерять голову.
Я ответил, что лучше потерять голову, чем что-то другое.
— У тебя не останется ничего, ни головы, ни того, чем ты так дорожишь, если я приму решение.
— Я тебе говорю: я ничего не смогу вызнать. Поговори с епископом, может быть, он тебе объяснит, что такое таинство исповеди.
— К дьяволу ваши церковные штучки! — он запустил чем-то в меня. Но я уже научился изворачиваться, и на этот раз моя голова не пострадала.
Ролло поговорил с епископом и ничего не добился. Снова пытался заставить Гислу рассказать, что же произошло на самом деле. После этого у него на щеке появились глубокие вертикальные царапины. Невозможно было подвергнуть Гислу пыткам и силой добиться от нее ответа. Полагать же, что она сама расскажет правду, было бессмысленно.
Я долго сидел в молчании напротив Гислы, чтобы она поняла, что перед ней кюре. Повсюду валялись щепки, осколки, черепки, и я постарался выбрать место побезопаснее, в уголке. Наконец, я тихонько начал:
— Я получил прискорбную возможность выслушать исповедь несчастных мальчиков прежде, чем их казнили. — Лучше б я так не начинал. Гисла стала завывать еще громче, чем раньше. Когда она немножко унялась, я продолжил:
— Я знаю от Поля и Пьера, что ты несчастна, дочь моя, и ты должна помнить: мне ты можешь говорить абсолютно все. Никто из живущих на земле этого не узнает. Ты должна освободить свое сердце и душу.
Она яростно затрясла головой. На ее лице появилось страдальческое выражение. Она решительно и неизвестно зачем встала на колени.
— Встань, дщерь моя, — говорил я, — не стоит принцессе так убиваться. Что произошло, то произошло, и с этим ничего не поделаешь. Я только хотел сказать, твои друзья перед смертью исповедались и придут к Создателю раскаявшимися.
Может быть, слова мои и не вполне отвечали действительности, но они подействовали на нее. Я же почувствовал, что больше у меня нет сил. У этой горемычной женщины оказалось такое количество слез, что их бы хватило, чтобы окрестить не менее трех тысяч человек. Я встал и сказал:
— Дочь моя, должна же ты с кем-то поговорить, так нельзя. Если ты не веришь мне, я могу это понять. Но тогда поговори с епископом Франко, которого ты знаешь очень давно.
Тут она впервые прервала мой монолог.
— Я не разговариваю с Франко. Он уговорил моего отца продать меня норманнам.
Рыдания снова прервали ее речь, и я еще долго слышал их пока шел по двору.
Пола считала себя самой несчастной женщиной, но, оказывается, не она одна несчастна. Мне было жаль Гислу, и еще хуже становилось оттого, что моя попытка исповедать ее совершенно не удалась…
Пока король Карл в Лионе думал да гадал, как поступить, у герцога Роберта появилась идея. Он услышал рассказ о повешенных шпионах и решил, что на этом дружбу короля с нормандцами можно считать законченной. Он вооружился до зубов и предложил Ролло заключить с ним военный союз, вместе победить Карла, и тогда он, герцог Парижский, завладеет французской короной. Но у Ролло не было никакого желания поддерживать Роберта.
— Передайте привет герцогу. Он может нападать на короля или даже управлять королевской землей столько, сколько захочет и сумеет. Я в эти дела вмешиваться не стану, — ответил Ролло.
Письмо к Роберту было последней бумагой, которую я составлял для Ролло. Он решил снова отправить меня в Бауэкс. А сам принялся за строительство дворца для себя где-нибудь подальше от Руана. Он хотел показать своим людям, что можно жить нормально, без войны, без городов, которые он ненавидел и которые, как он считал, годны только как укрытия во время военных действий. Между Ролло и Франко возникли разногласия, и дружба их кончилась. Франко, не переставая, жаловался, что Ролло безраздельно захватил всю власть.
По дороге в Бауэкс я увидел, как гнали куда-то закованных пленников. Позже я узнал, что это пойманные воры. Ролло добивался порядка силой, и это было только началом…
Кроме всех тех людей, которые жили в доме Полы в Бауэксе, там была еще одна француженка из Бретани, дальняя родственница Полы, сирота; ее звали Эдит. Она влюбилась в датского ярла, и они поженились на датский манер. Датчанин имел семь кораблей и был хорошим человеком. Скоро датчанам надоело грабить и странствовать, они стали рыбачить и прибыльно торговать вместе с французами. Но такая жизнь не могла удовлетворить ярла. Он решил попытать счастья в Испании. Через полгода после его отплытия Эдит родила дочь. Пола пожалела бедную женщину и взяла ее к себе вместе с новорожденной девочкой. Прошел год. Ходили слухи, что датчане попали в плен и погибли. Эдит, потеряв всякую надежду, наложила на себя руки. Маленькая Николь осталась одна. Поле пришлось полностью взять на себя заботу о девочке. Николь стала родной сестрой Герлог и Вильгельма. Все полюбили ее. Больше всех, наверно, Вильгельм. Девочка была молчаливым, приятным ребенком, никому не причиняла никакого беспокойства. Пола любила ее как собственную дочь.
