— Ты бы помолчала о великодушии, — вставил Эдвард. — На коронацию своего сына ты не дала ни единого экю, ты не была на коронации и даже не пришла меня приветствовать…

— В этой стране экю называется фунтом, — быстро парировала Эмма. — А что касается пожертвований на коронацию, я думала, ты в них не нуждаешься. Король, который готовится к коронации почти год, должен знать заранее, во что это ему обойдется, если он хоть сколько-нибудь сведущ в таких делах. К тому же он может опустошить королевскую казну, ведь она же была полна, когда скончался блаженный Хардекнут.

Годвин уже долго потихоньку дергал короля за мантию.

— Сир, это недостойно, — тихо сказал он, когда король обратил на него внимание. — Давайте как можно быстрее закончим это печальное дело.

— Прежде чем в последний раз попросить тебя отдать мне ключи от твоей сокровищницы, — продолжал король, — все равно мои люди возьмут их у тебя силой, я хочу сказать, что епископ Стиганд больше не епископ.

Эмма замерла.

— Причины?

— Мы не обязаны называть причины никому, кроме священника Стиганда. Но раз ты настаиваешь: он давал вдовствующей королеве плохие советы и помогал ей в ее предательских кознях. К тому же, он вел себя недостойно, вступив в неподобающие отношения со вдовствующей королевой Англии.

Эмма порылась в кармане и достала ключ от сокровищницы. Она уже протянула его королю, но тут же отдернула, едва тот попытался его схватить.

— Я отдам ключ добровольно, но только после того, как кое-что узнаю. Я не знаю, какие «плохие» советы мог дать мне священник Стиганд, но, в таком случае, о них было известно только ему одному. А что еще может делать придворный капеллан, кроме как давать советы, какими ошибочными бы они ни были? Я думаю, что никакой церковный суд чести не может лишить епископа его должности по такой причине. Что касается моих «предательских козней», то Стиганд не давал никаких советов, а только несколько раз исполнял роль посыльного по моему приказанию. И если надо, я обращусь к Его Святейшеству папе по этим обоим вопросам. И наконец: вопрос о так называемых неподобающих отношениях со мной, из-за которых Стиганд стал недостоин своей должности епископа. Я хочу пояснить слова моего застенчивого сына и сказать: епископ Стиганд Эльмхэмский не совокуплялся и не имел никакого иного плотского общения со мной. Чтобы доказать, что это правда, я готова пройти ордалии — предстать перед судом божьим!

Королева Эмма посмотрела на стоящих вокруг ярлов и опять повернулась к королю:

— Король Эдвард, ты слышал мое обещание в присутствии этих свидетелей. Но если я выдержу испытание, готов ли ты вернуть епископу Стиганду его должность?

Король еще больше побелел, если вообще это возможно для альбиноса. Он облизал сухие губы и нерешительно обвел глазами ярлов.

Наконец слово взял Годвин.

— Я думаю, Его Величество принимает твои условия, леди Имме. Если ты выдержишь суд Божий, Стиганд опять получит свою должность.

— Если я не выдержу испытания, — вмешалась Эмма, — пусть Стиганд хотя бы получит назад деньги, за которые он купил свою должность у симониста Эдварда.

Король Эдвард вздохнул.

— Пусть будет так, как угодно моей матери, — ответил он слабым голосом. — Только давайте закончим этот спектакль.

— Вы все слышали, что сказал король Эдвард?

Все ярлы кивнули, все эти правители, в которых Эмма впилась взглядом. От Эммы не ускользнуло, что Годвин фамильярно назвал ее домашним именем, которое вначале дали Эмме дети Этельреда; все-таки он заслуживает наихудших проклятий!

Она сделала шаг вперед и отдала ключ в руки своего сына-короля.

Позже она решила, что самым страшным преступлением Эдварда было лишить ее черепа святого Уана, ее самой ценной реликвии!

Вся в поту, Эмма металась на постели во дворце Вульфсей. Завтра настоятель Олд-Минстера должен определить ордалии. Тело ее испытывало страх. Она была до смерти напугана. Насколько тяжелым будет испытание? В чем будет состоять божий суд? Может быть, ей придется выпить яд? Или взять в руки каленое железо? Или пройти по раскаленным угольям?

Стиганд поспешил к ней, когда узнал, какую жуткую клятву дала Эмма. Он умолял ее отказаться от испытания. Сказать, что она передумала. Он не стоит тех страданий, которым она подвергает себя добровольно и без причины.

— Причины у меня есть, — ответила Эмма. — Никто не отнимет у тебя твоей должности на этом основании, когда мы знаем, как много распутников преспокойно сидят в своих гнездышках. И обещание есть обещание.

Никакие аргументы, казалось, не могли увещать ее. Даже Эдит ничего не удалось сделать.

— Из-за этих проклятых ордалий ты рискуешь блаженством своей души, — предупреждала Эдит. — Даже если ты вопреки ожиданию выдержишь испытание, ты спасешь Стиганда ложью. Он этого не достоин. И ты сама навлечешь на себя суд, глумясь над Божьим судом.

— Да, — спокойно ответила Эмма, — я рискую блаженством моей души. Но если тот «Бог», о котором мы говорим, найдет какое-нибудь удовлетворение в том, что лишит меня из-за этого моего вечного блаженства, я буду почти благодарна за то, что не буду иметь с ним ничего общего целую вечность. Единственная проблема, которую я здесь вижу, заключается в том, что настоятель станет задавать более настойчивые вопросы, чем те, которые мне задавали до сих пор. Я только сказала, что не согрешила с епископом Стигандом. Я надеюсь, что настоятель и его трибунал постесняются этой темы и не станут спрашивать старую вдовствующую королеву, грешила ли она со священником Стигандом до того, как он стал епископом.

— Не будь так уверена в их деликатности, — сказала Эдит. — Ты же помнишь по тем покаянным книгам, которые мы читали, как навязчивы могут быть священники?

— Будь что будет, — ответила Эмма. — пока что я не лгала. Если мне зададут тот вопрос, которого я опасаюсь, боюсь, что мужество меня покинет и мне придется или солгать, или сказать правду. Хотя тогда остается вопрос, достоин ли священник стать епископом, если он грешит со вдовой, да еще со своей духовной дочерью. Ведь ни один из нас не состоит в браке. Как бы то ни было: если мне придется лгать и начисто отрицать, что у меня были плотские отношения со Стигандом, тогда мне может не достать сил остаться невредимой.

Вот так она отвечала, непоколебимо, уверенно. Но все же она могла спровоцировать вопрос, который перевернул бы вверх дном условия испытания. Если ее бы спросили, грешила ли она со Стигандом до того, как он стал епископом, она могла бы ответить «да», но и тогда завязался бы вековой спор между мужами Церкви о том, лишает ли подобный разврат будущего епископа прав на означенный сан. Но и речи больше ни о каких ордалиях не будет: ее просто накажут за невинную шалость, а Стиганд останется без сана.

Она даровала ему должность епископа от всего сердца. Она хотела оказать ему эту услугу в благодарность за все ту радость, которую он ей дарил, и как расплату за навлеченные на него несчастья. Она…

Под тяжкий звон колоколов, сквозь плотную толпу ее вели в Олд-Минстер. «Конец, конец, конец», — пели колокола. Два незнакомых ей монаха ввели ее в собор, где чудовищный орган гнусил во всю мочь. Ее привели на хоры. Там процессия остановилась. Через боковые двери несколько монахов втащили длинную борону и положили ее посреди хоров. Сначала она не поняла, что видит. Но один из стоящих рядом с ней монахов, заглушая орган, прокричал ей в самое ухо, что лемехи на бороне прокаливали в открытом огне четыре часа.

Затем они подвели ее поближе, к короткому краю того, что она так упорно хотела назвать бороной. Монахи подали ей знак снять туфли, что она и сделала. Потом они помогли ей подняться на первый зубец лемеха и показали, что она должна идти дальше до следующего острого зубца. Чтобы она не упала или не спрыгнула вниз, они шли рядом с ней, по одному человеку с каждой стороны, и поддерживали ее.

В конце концов она прошла по всем раскаленным лемехам и спрыгнула с другого конца бороны.