— Посиди немного со мной, — попросил он. — Мне нужно кое-что рассказать. Это не относится к исповеди, но смущает мой покой.

— Конечно, я останусь с тобой, мой отец во Христе, — ответил Эдсиге.

Испарения в комнате больного были тяжелыми, и Эдсиге с удовольствием бы ушел, но он заставил себя остаться. Худое лицо архиепископа было чисто выбрито — так хорошо он подготовился к иной жизни. На белой коже выделялись красные ранки от бритья.

— Я думаю о королеве Эмме, — наконец сказал архиепископ, собравшись с силами. — Я жалею, что мало для нее сделал.

— Никто тебя не упрекает в том, что ты не пытался сделать больше, — принялся утешать его Эдсиге.

Этельнот раздраженно махнул рукой, и четки ударились о спинку кровати.

— Так и дьявол утешить может. И не утешения я хочу.

— Если тебя это не сердит, я хочу напомнить тебе, что Стиганд позаботился о вдовствующей королеве. Даже с лихвой, осмелюсь сказать.

— Да, именно это и причиняет мне боль. Мы видели, как у Эммы земля ушла из-под ног после смерти Кнута. Эта сильная и умная женщина в одночасье потеряла здравый смысл и рассудок. Она на глазах у всех подралась с Альфивой в Оксфорде и нажила себе смертельного врага — тогда, когда больше всего нужны были именно смирение и миролюбие. Но мы, нет, буду говорить за самого себя: я не удержал ее, не поговорил с ней серьезно, а довольствовался тем, что этот молодой болван Стиганд стал ее доверенным лицом и комнатной собачонкой. В то время, как она нуждалась в духовном наставнике, достойном этого звания.

Долгий монолог отнял у умирающего последние силы. Какое-то время он лежал молча, Эдсиге слышал только его тяжелое дыхание. Что можно тут ответить?

— Да, — наконец сказал Эдсиге, — я тоже это видел. Но откровенно говоря, я не знаю, что мы могли бы сделать. С тем, кто теряет почву под ногами, это обычно случается неожиданно. Единственное, что возможно — попытаться помочь человеку встать на ноги. Но…

— Королева Эмма несчастна, Эдсиге. Она заслужила лучшей доли, и я думаю, что недостаточно поддерживал ее.

Эдсиге опять хотел ответить, что Этельнот все же относился к тем немногим, кто был на стороне Эммы. Но после упреков он не посмел напомнить об этом умирающему. А куда архиепископ клонит на самом деле?

— Всего бы этого не случилось, если бы сюда сразу бы приехал Хардекнут, — сказал Эдсиге.

— Ты так думаешь? Разве отрицательные отзывы из Дании о Хардекнуте не оказали большую поддержку Харальду? Люди думали, что из двух зол выбрали наименьшее, пока не поняли, что наименьшее оказалось тоже немалым злом. Но я допускаю, что скорее бы выбирал между матерями: Эмма была бы лучшей королевой-матерью, чем Альфива. И под руководством Эммы Хардекнут мог бы стать хорошим королем.

Этельнот стал нащупывать графин с водой на ночном столике. Эдсиге поспешил помочь ему напиться. Это было как второе причастие: Эдсиге взял соломинку, с помощью которой больной только что выпил крови Христовой, и погрузил ее в воду. Скоро из этого тела вытекут и кровь, и вода, подумал он и содрогнулся.

— Харальд не запятнал бы себя кровью Альфреда, если бы Хардекнут поторопился, — настаивал на своем Эдсиге.

Этельнот поперхнулся и долго кашлял. Эдсиге решил, что разговор закончен, и поднялся. Тогда архиепископ сказал:

— Да, Альфред. Ты, наверное, слышал слухи о том, что королева Эмма сама написала это пресловутое письмо своим сыновьям? Я думаю, в этом что-то есть. Эмма призвала одного из своих сыновей от Этельреда, чтобы противопоставить его Харальду. Пособники Харальда перехватывают письмо и читают его. Затем плетется заговор, о котором мы знаем. Когда Эмма видит последствия своего письма, она начисто отрицает всякую причастность и обвиняет Альфиву и Харальда: они подделали письмо и сознательно заманили Альфреда, чтобы убить его.

Эдсиге, конечно, слышал подобные сплетни, но он им не верил.

— Неужели королева Эмма действительно могла сделать что-нибудь подобное?

— Почему бы нет? Она боролась за свою жизнь, за дело Кнута. Она, как уже сказано, потеряла почву под ногами. Любое средство казалось дозволенным. Именно поэтому я думаю, что Эмма более несчастна, чем мы представляем себе. Вот почему я не могу найти из-за нее покоя.

Я хочу, чтобы ты что-нибудь придумал, а я больше не в силах. Эдсиге, попробуй хотя бы заставить Альфиву отменить арест на имущество Эммы в Англии и наконец законно поделить наследство короля Кнута!

С этими словами архиепископ Кентерберийский отошел в мир иной. Эдсиге показалось несколько странным, что последняя воля благочестивца касалась Мамоны, а не Эмминой души. Но, может быть в этой мысли старца таилась глубокая мудрость: без земной справедливости душа алчной вдовствующей королевы никогда не обретет покоя?

Несмотря на то, что Эдсиге был теперь волен покинуть эту комнату с затхлым воздухом, он продолжал сидеть и смотреть на колеблющееся пламя восковой свечи. Был ли Кнут хорошим королем? Да, одним из лучших в Англии. Так Господь мог действовать через человека: грубый завоеватель вновь поставил Англию на ноги и позволил церкви приумножить свою силу и власть. Эмма Нормандская сыграла в этом не последнюю роль.

Он задул свечу, опасаясь пожара, и пошел за братьями.

Раньше, чем Кнютте, к Эмме приехал Магнус сын Олава!

Однажды, когда Эмма, как обычно, сидела на берегу канала, на котором стоит Брюгге, к берегу причалила дюжина красивых кораблей. Эмма сначала не придала этому значения. Брюгге был одним из самых оживленных портов Европы, сюда приходили основные партии английской шерсти, это она знала еще с тех пор, как занималась торговлей. Но изящество кораблей говорило о том, что они из Скандинавии, и Эмма осталась на берегу, чтобы посмотреть, что будет дальше. На какое-то мгновенье ей показалось, что это корабли Кнютте, но их опознавательные знаки были другими, чем у Кнютте, хотя со своим зрением она мало что могла рассмотреть на таком большом расстоянии.

Маленькая лодка шла к берегу, лавируя между отчаливающими или причаливающими торговыми судами. Неожиданно гребцы изменили курс и направились прямо к тому месту, где стояла Эмма. Юноша с растрепанными золотистыми волосами широко улыбался и махал рукой.

Эмма не стала махать ему в ответ, может быть, приветствие к ней не относиться. Но юноша продолжал махать рукой, и она всмотрелась в его лицо: а вдруг это кто-то из ее знакомых?

И тут ей показалось, что это — Олав сын Харальда! Но Олав без всякого сомнения был уже мертв.

Зубы юноши сверкнули в самой, должно быть, широкой в Норвегии улыбке, когда он взмахнул шлемом и закричал:

— Ты, верно та, кого я ищу! Ведь никто не может так сильно походить на ту Эмму Нормандскую, о которой мне мой блаженный отец Олав так много рассказывал, описывая каждую деталь.

Он льстит и лжет, подумала Эмма. Ему не так много лет, чтобы он мог помнить рассказы Олава. И тут ее осенило, что со дня смерти Олава не прошло и десяти лет…

— Тогда ты, наверное, Магнус, — воскликнула она в ответ, — мне как раз показалось, что я вижу твоего отца в молодости.

Магнус, соскочив на берег, уже обнимал ее прямо на глазах недоумевающих прохожих в порту Брюгге. Все знали, кто эта женщина, весь город уже привык к ее каждодневным прогулкам по набережной и вдоль канала. Но никто не мог понять, кто этот веселый юноша, тем более, что между собой они говорили на чужеземном языке. Может быть, это ее сын?

— Далеко ли отсюда твой дом, королева Эмма? У нас на борту кончилось пиво, а я сейчас умру от жажды.

Эмма засмеялась — она уже давно так радостно не смеялась.

— Я живу совсем неподалеку, — ответила она, высвободившись из его медвежьих объятий. — Так что ты зови своих людей, если считаешь, что сможешь дождаться их и не иссохнешь от жажды.

— Они придут потом, — решил Магнус и подозвал к себе своих гребцов.

— Потом? А, как, по-твоему, они найдут мой дом?

Магнус обвел рукой собравшихся.