Ведь все Эммины клеветники не могли же каждый день собственными глазами не видеть, как Эдгит строит из себя королеву. Несмотря на все ее жалобы на хлопоты с грудным ребенком, у нее хватало сил и времени по полночи уделять Эмминым гостям, как из самой Англии, так и из-за границы. Польщенные мужчины, казалось, только и додали, что Эдгит предложит им свои пышные груди — или, возможно, еще что-нибудь полакомее. Эмме иногда было страшно, что эта Иезавель[42] начнет выделывать перед ними пируэты прямо из детской. Ей казалось, что отсутствие такта и образования Эдгит надеется компенсировать «красноречием своего тела». Этим ее речь более, чем богата. Зато язык ее все больше заплетался по мере того, как затягивался ужин и убывало вино в кувшинах.

Слабым утешением было, что Эдгит довольно скоро станет для всех просто невыносимой. Она ведь уже успеет испортить репутацию королевскому двору и, еще больше, самому Торкелю. Последнее Эмма невольно считала наихудшим. Если Торкель отмахивается от всех жалоб Эммы, считая, что она слишком преувеличивает, то чего ждать? Торкель, который мог беспощадно расправиться с тысячами морских разбойников, оказался податливей струны арфы перед гневом Эдгит.

Держал ли он стойку лишь в присутствии Эммы? В конце концов Эмма решила переместить свой двор в Лондон и позволить Эдгит сидеть там, где она сидит. В один прекрасный день Эдгит, наконец, обнаружит, что Винчестер слишком далек от «славы и почета», блистает отсутствием мужчин-дружинников и напыщенных придворных кавалеров, и усадит свой пышный зад в карету.

Из всех других мест выбран Лондон, Лондон, который Эмма так ненавидела.

На этот раз она прибыла в Лондон с юга, именно оттуда же, откуда въезжала в него впервые — столько лет тому назад! Теперь у нее было дело к викарию архиепископа Люфинга, с ним она хотела поговорить о близком ее сердцу вопросе: о возможности переноса останков блаженного архиепископа Эльфеа из Лондона в Кентербери. Сам Люфинг был то ли в Риме, то ли на пути в Рим, где должен был получить архиепископский омофор, который ему полагался уже пять лет, с тех пор, как он был рукоположен в новый сан. Оказалось, что никакое принятие решения невозможно, так как ни короля, ни архиепископа нет в стране. Но Эмма все же попыталась сдвинуть дело с мертвой точки.

Она, как обычно, скакала верхом с небольшой свитой; багаж она отправила частью фурами по дороге, частью морем. Жеребец Слейпнир внезапно прянул, сбив ее с мыслей об останках Эльфеа. Сигнал в рог забеспокоил Слейпнира, и господин, протрубивший этот сигнал, добродушно смеялся над тем, как испугал коня дамочки. Но узнав, кто эта дамочка, он долго кланялся и извинялся.

Эмма тоже рассмеялась, когда поняла, чего испугался ее конь. Ведь чтобы подтвердить свои мирные намерения, встречная кавалькада обязана давать сигнал в рог. Сама она забыла взять с собой горниста.

Прежде такие предупредительные или успокаивающие сигналы нужны были из-за того, что дороги сплошь заросли лесом. Эмма скакала по старой римской дороге — поразительна все же их прочность! Вот уже семь-восемь столетий — и хоть бы что, тогда как английские дороги уже через полгода превращаются в бездонное месиво.

В старые времена приказ гласил: обочины дороги должны быть очищены от зарослей с обеих сторон — это должно было помешать разбойникам нападать на встречных. Во времена Этельреда никто не занимался вырубкой подлеска по обочинам. Но сейчас! Дорога на Лондон свободна, чиста и поправлена.

Сигнал рога пробудил Эмму и заставил ее оглянуться вокруг. У богатых купцов Лондона дома якобы стоят по обеим сторонам Большой дороги. И все они утопают в хорошо ухоженных садах. Так рассказывали ей. Прежде сама она видела лишь затоптанные парки и заброшенные дома, многие из них — сожженные или полуразвалившиеся.

Теперь уже издали увидела она разницу. И вскоре она скакала между роскошными садами, в основном, еще молодыми, а потом и между недавно сооруженными или строящимися домами.

Когда она прибыла в Англию в первый раз, Саутуорк был нагромождением развалюх и сараев, где рыбаки развешивали сети и хранили свою убогую добычу. Сейчас здесь разместилась огромная рыночная площадь. Новые лабазы уже были либо выстроены, либо возводились совсем рядом с лодочной пристанью. И на юг вдоль Темзы тянулось нечто похожее; с Лондонского моста она смогла увидеть, как гавань разрослась по обе стороны реки. Под ней и вокруг нее река кишела «корытами», «ладьями» и прочими суденышками, одни причаливали, другие отходили от бесчисленных пристаней. Потные рабы с бритыми головами сгибались под тяжестью мешков, а рыночные торговцы так громко кричали о своих товарах, что она могла их слышать с самого моста.

Торжество поднялось в ее душе: как преобразился Лондон за время сильного правления ее нового короля Кнута! И в этом преображении есть и доля ее заслуг. Или даже — в этом новом рождении города! Да процветает он и впредь…

Пожалуй, Лондон не так уж плох! Но сначала нужно отправиться к собору святого Петра, посмотреть, как продвигается строительство Кнутовского дворца. Он тоже назван Вестминстер в честь собора, в отличие от монастырских церквей.

Потом она не забыла посетить своего банкира и обсудила вопрос об инвестициях, которые намеревалась сделать в его новую англо-нормандскую судоверфь и склады для нее в Саутуорке.

Она заметила, что улица вымощена булыжником. Это хорошо — хоть Слейпниру и не нравится. Пусть себе дальше продолжает спокойно трусить. Иначе в толчее и не получится. Обычно она оставляла свою свиту далеко позади, но сейчас ей пришлось ехать чуть медленнее. Хотя и быстрее, чем Кнут, который был не больно-то хорошим наездником. Пока ее дружинники, громко крича, очищали для нее дорогу, она надеялась, что Кнютте-малыш в хорошем настроении уже добрался до Уордроубского дворца.

Ее временный переезд в Лондон имел две цели. Одной она уже достигла: расквиталась с Эдгит. А сносно устроившись в Уордроубском дворце и закончив важнейшие дела, она приготовилась достичь и второй.

Для этого она приказала вызвать Торкеля Высокого. Из Винчестера Торкель «бежал» в Сэндвич, сославшись на срочные дела на флоте. Те, кому необходимо встретиться с правителем, должны были искать его там. По примеру своего высокого хозяина он тоже уютно оборудовал свой корабль хевдинга и теперь мог принимать знатных гостей прямо на борту судна.

О срочных делах на флоте Торкель позволил Эмме думать все, что ей заблагорассудится. Не жаловался он и на то, что его потревожили, просто взял и приехал, как только получил ее вызов.

Эмма намеренно назначила встречу на поздний вечер. И сигнал «Туши огонь» раздался, едва он прибыл. Эмма приказала накрыть стол в своих покоях, а затем отослала слуг: вечером они ей больше не будут нужны, убрать со стола они смогут и утром.

— Эти слова уже обрели крылья, — заметил Торкель и взял гроздь черного винограда. — С таким же успехом ты могла бы сказать, что этой ночью ты собираешься соблазнять «королевского лейтенанта».

Эмма улыбнулась, но не ответила, что, мол, ей хотелось бы, чтобы эти слова долетели до самого Винчестера.

Стоял мягкий бархатный сентябрь. Было довольно тепло, но не жарко, именно так, как бывает английским сентябрем. Дождливое лето отмыло Лондон и сделало его почти чистым. Эмме уже почти не приходилось жаловаться на вонь. Возможно потому, что заработали сточные канавы, устроенные по ее и Кнута распоряжению. Лондонцы обычно не очень-то прислушивались к королевским советам, но когда они впустили Кнута в свой город, он сразу же научил их послушанию…

В такой вечер было грешно оставаться дома. Но обитателям Уордроубского дворца выбирать не приходилось.

— Ну, так удастся это королеве? — спросила она, глядя поверх края кубка.

Торкель уже успел забыть только что сказанное им. Виноград был действительно роскошным, а его мучила жажда. Да, похоже, он проголодался.