В частности, жена Торкеля, Эдгит, родила ему сына, названного по деду Харальдом. Эдгит, само собой разумеется, тут же поселилась с сыном, кормилицей и многими слугами в Винчестере. Она была не только дочерью блаженной памяти короля Этельреда и с детства знала Вульфсей, но к тому же супругой наместника-правителя страны: значит, у нее было двойное право пребывать при дворе и вести себя как хозяйка! Эмма сперва смолчала. Но потом попыталась образумить Эдгит.
— Я королева Англии, — спокойно сказала она. — Тебе тут нечего делать. То, что Торкель замещает короля, еще не означает, что ты замещаешь меня. Так что сиди в детской.
— О-о, насколько я знаю, я должна стоять рядом со своим мужем, когда он представляет Англию. А ты можешь стать по его другую сторону, если он позволит…
При этом Эдгит обнажила свои пышные груди, чтобы продемонстрировать свое юное превосходство над «пожилой» Эммой. По принадлежности к своему сословию Эдгит положено было иметь кормилицу, и все же она кормила Харальда сама, молока было так много, что она не знала, как с ним справиться. У Эммы перехватило дыхание. Ей потребовалось какое-то время, чтобы суметь ответить Эдгит.
— Во-первых, Торкель сейчас не здесь. Во-вторых, я не спрашиваю, что он «позволит», а что нет. Он достаточно умен, чтобы понимать то, чего ты в своем упрямстве не понимаешь. Меня просто удивляет, как мало ты знаешь, ты же королевская дочь.
— Когда приедет Торкель…
— … то от него ты услышишь то же самое. А до этого я запрещаю тебе расталкивать всех, пробираясь вперед и строить из себя королеву перед иноземными посланниками и другими гостями.
Харальд заревел и отпустил разбухшую грудь. Эдгит возмутилась и заохала, молока-то у нее было полно. А потом еще и расплакалась.
— Ты просто ревнуешь меня, — всхлипывала она. — В этом все дело. Я-то знаю, как ты подкатывалась к Торкелю, чтобы вновь заполучить его к себе в постель. Смотри-ка, ты покраснела! Но теперь у Торкеля есть и кое-что получше, чем твои увядающие бедра.
Эдгит поднялась и позвонила, чтобы вызвать кормилицу. Пока ты была в комнате, Эмма молчала. Но когда кормилица повернулась спиной, Эдгит задрала юбку до самой талии и стала медленно разворачиваться, дабы показать, что именно имеет теперь Торкель. Да, это были дары, достойные внимания.
— Скоро ты так растолстеешь, что ни один мужчина не найдет в тебе дырки, — ответила Эмма. — А покраснела я не потому, что меня задели твои «истины», а от стыда за то, как ты разговариваешь с королевой Англии, которая к тому же твоя мачеха.
Тут указательный палец Эдгит чуть не ткнул в нос Эмме.
— Да, мачеха! Такой злой мачехи еще не было ни у одного из христианских детей. Ты совсем не заботилась о нас, когда мы были маленькими. Ты вспомнила о нас лишь, когда мы выросли и стали на твоем пути.
— Ненависть, в таком случае, взаимна. И я с полным основанием могу сказать, что ни с одной христианкой-мачехой не обращались так плохо, как со мной. Но я беру обратно свои слова об удивлении, вызванном твоим неразумием: я нисколько не удивлюсь, если эта «истина» станет известна всем.
Эмма направилась к двери, ведь она сама пришла к Эдгит в детскую. И теперь раскаивалась. Лучше бы она вызвала эту негодницу к себе, и тогда она могла бы выдворить ее, когда та принялась грубить. А сейчас она вынуждена оставить за Эдгит последнее слово, как бы та ни вела себя.
— Во всяком случае, я рада, что ты не моя мать, — сказала Эдгит в спину Эмме. — К своим собственным детям ты относишься еще хуже, чем к нам, а это говорит само за себя.
Эмма замерла, развернулась и впилась глазами в Эдгит.
— Спроси кого хочешь, и ты услышишь, что Хардекнута я люблю больше зеницы ока. Я…
— Да, его — да, ведь его надо беречь, а то вдруг ты еще раз станешь изгнанной вдовствующей королевой.
— Я даже ради него осталась дома, в Англии, — продолжала Эмма с того места, где ее прервали. — Разве ты не понимаешь, как мне хотелось стоять рядом с Кнутом и быть коронованной вместе с ним в Роскилле?
— Ха-ха! Кнут сам не захотел брать тебя с собой. У него, как и у Торкеля, тоже есть кое-что получше. Так что еще посмотрим, кто станет королевой Дании. Вижу, ты не знала об этом? Ты сама виновата, что услышала об этом от меня, мне-то хотелось уберечь тебя от этого оскорбления — по крайней мере, из моих уст…
Тут Эмма была вынуждена оставить за Эдгит последнее слово, по той простой причине, что ноги ее подкосились, и она не хотела, чтобы Эдгит это видела. Словно пьяная, пошатываясь, она брела по коридорам к себе в покои. Это было уже слишком! Ей приходится терпеть в своем доме Эдгит, соперницу в ее любви к Торкелю. А теперь от этой проклятой Эдгит она должна еще слушать о том, что ее соперница в борьбе за сердце Кнута уехала с ним Данию.
Войдя в свою комнату, она бросилась на то самое место, где некогда была перина Торкеля, и, прижав руки к лону, попыталась вызвать образ Торкеля, но увидела голую, дразнящую, вертящуюся задницу Эдгит, — но сама женщина была не Эдгит, а Альф ива.
Голая Альфива танцевала над головой Кнута в роскилльском соборе. Она короновала его черной короной своей похоти.
Эмма вскочила, села и попыталась стряхнуть видение, так замотав головой, что та закружилась, и пришлось лечь вновь.
Так вот куда собрался проклятый поросенок! Плакал из-за Хардекнута и нее. Лил крокодильи слезы, уверяя, что ему придется так долго скучать. Обещал взять ее в милую Данию в более красивое время года. А главное, он-де совсем не уверен, что корона достанется ему без боя, ведь он слишком долго не был в Дании после смерти своего брата. Вот ему и не хочется подвергать Эмму опасностям и позору, случись что-нибудь худое!
А вместо этого он подверг ее смертельному позору, отправившись в свое новое королевство с наложницей. Быть может, и сыновья Альфивы тоже с ними? Присяга Витана, данная Хардекнуту, касалась лишь трона в Англии: а сыновьям своей наложницы Кнут волен дать любой трон, какой заблагорассудится. Король Свейн Датский — Свейн сын Альфивы, король Харальд Норвежский — Харальд сын Альфивы. Это звучит.
Значит, если король может быть королем не одной, а нескольких стран, то он может иметь не одну королеву, а несколько? Ох уж эти северяне-язычники со всеми их мыслимыми и немыслимыми обычаями! Эдгит, возможно, и права в совершенно диком предположении: мол, еще не известно, кто станет королевой Дании.
Оседлав обеих лошадок, Кнут может выбирать и не выбрать никого: он король, но без королевы?
Нет, так быть не может. Но ей о многом надо спросить Торкеля при встрече. И кое за что заставить ответить!
Как могла Эдгит знать, что Эмма «подкатывалась», если Торкель не проболтался? Ведь клятва, данная ими друг другу после смерти Этельреда никому ничего не рассказывать, в том числе, ни Эдгит, ни Кнуту, свята. Как Эдгит могла иметь хоть малейшее представление о том, что Торкель думает о теле Эммы, если тот не делал никаких сравнений?
— Так или иначе, я заставлю его сравнить нас, и притом громко, во всеуслышанье! — сказала она, обращаясь к стенам. — Пусть собьет с Эдгит спесь…
Ложе было жестким, и у нее разболелась спина и затылок. Она с трудом поднялась и легла в свою постель. Свернулась калачиком вокруг своей боли, а холодные руки согрела между бедер.
Странно. Она воспринимает Эдгит и Альфиву как своих соперниц, но не считает Кнута и Торкеля соперниками между собой. Она любит их обоих. Возможно ли это? Для нее, по крайней мере, да. Даже если любовные игры она разыгрывала лишь с Кнутом, после того, как стала его королевой. А кого из них предпочитает Кнут, стало ясно после разоблачений, сделанных Эдгит. Кого же любит Торкель, она не знает, ведь они серьезно не разговаривали после того, как он внезапно уехал, а потом женился.
Что касалось ее, то все обернулось фарсом: она любила двух мужчин, но ни один из них не любил ее.
В дверь постучали. Эмма мгновенно вскочила и поправила платье. Няня со страхом заглянула в комнату.
