«Живу – сгораю. И сгорю…» Живу – сгораю. И сгорю. А мог бы с тихою душою Встречать спокойную зарю Над безмятежною рекою. Забыть бы смысл крамольных слов, Что мне природа нашептала, Когда счастливый рыболов, Я шёл сквозь ливень краснотала. Хрустел крупитчатый песок, Восток алел – уже светало. – Пораньше б выйти на часок, — Я шаг прибавил запоздало. Пахнуло сыростью речной. Ещё минута – через лозы. И я, от радости хмельной, Сквозь навернувшиеся слёзы Глядел, не видя ничего. Смеялся, плакал, как в дурмане. Кричал – и эхо: «О – го – го!», Как друг, откликнулось в тумане. Первый снег – Вот иду я – самый первый снег, Чистый, беззащитный, обречённый, Гибну, тая на глазах у всех, На земле, угрюмой, грязной, черной. И не пробуйте меня спасти, Стряхивая на крыльце с одежды. Я, как видно, обречён идти Без любви, и солнца, и надежды. Поглядите лучше — Тает снег, Смешиваясь с грязью под ногами, Просто снег, идущий раньше всех, — Перед настоящими снегами. О жизни Спасибо жизни! Мне она дала И дружбу, и любовь — Как два крыла, Они меня несли по белу свету. А после всё, что возвела, смела: Любовь убила, друга отняла, В пустыню превратив мою планету. И я теперь один во всей вселенной, Зато уже не корчу мудреца, А думаю легко о жизни бренной, Как сирый нищий, спущенный с крыльца. Пускай меня любовью да изменой Актерка-жизнь пытает без конца, Спокойно я слежу за Мельпоменой, Чтоб душу разглядеть в игре лица. «Ещё капели канитель…» Ещё капели канитель, Ещё грачи не прилетели — Осталось несколько недель, Но это трудные недели. А там нагрянут чудеса В награду за упрямство веры В сияющие небеса И воскресающие скверы. Печаль развеется, как дым. И перед взором изумлённым Весь мир предстанет голубым И торжествующе зелёным. «Я вспомню забытое что-то…» Я вспомню забытое что-то И в мыслях пройдусь по годам, Но в прошлом зияют пустоты, Как будто и не был я там, Как будто я прожил неделю, С натяжкою – две кое-как… А прочее скрыто метелью, Царящей в мирах и века. Московский воробей
Зимой в столице туго, В края бы потеплей, Но знать не хочет юга Московский воробей. Зима пришла? Но стуже Давно царить пора. Случалось много хуже, А он был сыт вчера. И так ли страшен голод, Когда кругом свои — Чуть зазевался голубь — Пируют воробьи. В метель и в день погожий Не ведает скорбей Взъерошенный, продрогший Московский воробей. Живёт – и горя мало. Живёт – по мере сил. Ни кошка не поймала, Ни голод не сгубил. Похмелье В моей квартире, словно в склепе. Здесь только тело без души. Ты видишь, болен я, Асклепий, Лекарство, что ли, пропиши На спирте, древнее, простое Из тех, что жгут, как зной в аду. Быть может, в горестном настое Я утешение найду. …Явилась тень – и Эскулапу (А то был он, добра адепт) Пришлось привычно сунуть в лапу — Иначе не достать рецепт. Я по латыни знаю малость, Чтоб сигнатуры разбирать, И по складам прочёл – о жалость! — С2Н5ОН. Опять. Власть былого Не просто наша близость начиналась: Казалось, все случалось на веку, Но жизнь столкнула женскую усталость И злую холостяцкую тоску. Из них не просто высечь искру счастья, Залог неугасимого огня. И надо было перевоплощаться — Не внове для тебя и для меня. Мы так с тобой талантливо играли! И вскоре доигрались до того, Что стали забывать свои печали, И лишним оказалось мастерство. Мы поняли, что прошлое – пустое, Ведь прежний опыт мы копили врозь. Его забыть – вот самое простое… И только это нам не удалось. «Дожди идут…» Дожди идут, И я иду неспешно, Возможно, вечность, может, полчаса. Но час пробьёт – и мы уйдём, конечно, В могилу, а потом на небеса. Но там тоскливо в ясную погоду: Под солнцем жарко, тени не найдёшь. И буду я блуждать по небосводу, Пока не встречу теплый майский дождь. И с ним в обнимку, Словно два матроса, Подвыпивших, беспечных, Мы сойдём На эту землю, Где легко и просто, Где так любил я мокнуть под дождём. |
