«Камилл Аранбур утверждает...»

«Плевать я хотел на вашего Аранбура,— орет Маккензи,— он устарел!»

«Аранбур устарел?» — Левер аж взвился. Я подумал, что он сейчас выкинет «своего друга Грегора» за борт.

А тот прямо слюной брызжет: «А ребер? Сколько у человека ребер? А сколько у орангутанга? Двенадцать пар! Кроме того, австралоантроп сходен с гориллой, так что я здесь объективен...»

«А где,— кричит Левер,— ты видел горилл в Австралии? Может быть, они превратились у вас в медведя-коалу?»

«Вы зря спорите,— успокаивает их Шмелев,— не надо так уж конкретно привязывать наших предков к ныне существующим приматам. Не надо упрощать».

Дальше — больше.

Маккензи отстаивает теорию, которую выдвинул в свое время один немецкий антрополог — Клаас. Тот вообще считал, что каждая обезьяна чуть ли не прародитель определенной расы, например, шимпанзе — европеоидной, горилла — негроидной, орангутанг — монголоидной.

А Левер опять его ловит. «Хорошо, говорит, ты считаешь, Грегор, что у австралоантропа есть сходство с гориллой. Значит, в Австралии должна была существовать негроидная раса, а не хоть близкая ей, но все же австралоидная?» — «Я не говорил, что с гориллой, я говорил, что с палеопитеком,— защищается Маккензи,— а это не одно и то же. Но в конце концов вон даже Шмелев объединяет обе расы в негроидно-австралоидную».

Тогда вмешался наш Шмелев.

«Послушайте, о каких расах вы говорите? Вернее, как вы о них говорите? Неужели у кого-нибудь из вас есть сомнение в едином корне всех человеческих рас? Хотя бы уж потому, что они могут неограниченно смешиваться. По-моему, это элементарно. Древние люди селились в разных местах, с разными климатическими и географическими условиями, влиявшими на их внешний облик. А потом, мы же знаем бесконечные варианты смешения рас, и в каждом новом поколении расовые различия проявляются все меньше. Маркс и Энгельс вообще считают, что естественно возникшие расовые различия с ходом исторического развития исчезнут».

А Холмер усмехается. «Да как сказать, я, простите, сильно сомневаюсь, чтобы различия между неграми и белыми когда-нибудь исчезли...»

И тут вдруг Левер опять распетушился: «У вас, Генри,— кричит,— в Америке, может быть! У вас скорее все негры исчезнут. Вы их уничтожите с вашими расовыми теориями. А я тебе скажу, что это варварство. Я как вспомню Розенберга, Геббельса (этого колченогого шимпанзе), сам превращаюсь в питекантропа — хочется взять дубину в руки1 Скольких людей из-за этой расовой теории уничтожили. Впрочем, Генри, что ты можешь знать об этом? Ты же не был в Эбензее или Маутхаузене, а я был...»

«Вот-вот,— добавляет Шмелев,— и это то, о чем я вам говорил, помните? И наша мирная и, казалось бы, спокойная наука может, если захотят, служить вполне современным, вполне политическим, человеконенавистническим целям».

Словом, Андрейка, интересный вышел спор. По-моему, Холмер надулся, но не мог же он отстаивать явный бред — он слишком крупный ученый для этого. Забавно, его, так сказать, стопроцентное американское воспитание вступило в конфликт с совестью ученого. Молчит. Не высказывается. Но, ручаюсь тебе, Левер вытащит его из скорлупы. Ох, до чего он ненавидит эту расовую теорию. Ему под немцами пришлось хлебнуть лиха из-за нее. А Маккензи, тот только о своем дорогом дите — австралоантропе и думает.

Мне Михаил Михайлович говорил. «Понимаешь, Юра. Нехорошо получается. Мы ведь еще официального заключения не дали, а Маккензи этого австралоантропа уже разрекламировал, как свои автомобильные шины».

Здесь не корабле выходит газета «Атлантида». Они принимают по радио и перепечатывают в ней целые статьи из газет всех стран. В последнем номере напечатано: «На нашем корабле направляется в Австралию группа виднейших ученых с мировыми именами: А. Левер (Франция), М. Шмелев (Советский Союз) и Г. Холмер (США). Все они являются академиками, авторами научных трудов и светилами науки. Наша компания счастлива возможностью приветствовать маститых ученых на борту «Атлантиды».

Цель экспедиции — официально подтвердить, что останки найденного в Австралии доисторического человека, получившего название австралоантроп, действительно древнейшие на нашей планете. Собственно, это будет лишь простой формальностью, так как уже сейчас известно, что самые строгие и придирчивые проверки подтвердили фантастический возраст австралоантропа — миллион девятьсот тысяч лет!

Интересно и другое: обнаружение на западе Австралии австралоантропа, весьма сходного с найденным на южных склонах Гималаев палеопитеком, бесспорно доказывает обоснованность гипотезы о том, что Австралия и Азия были одним континентом, и притом во времена значительно более поздние, чем осмеливались предполагать сторонники этой гипотезы. Можно утверждать, что на австралийском материке в месте, где он когда-то соединялся с Индией, должны быть те же ископаемые и, в частности, золото, алмазы, медь и колчедан. Австралоантроп также доказывает ошибочность теории о неизбежном возникновении первого человека в Африке или Азии.

Это одно из сенсационнейших открытий науки последнего времени.

Обзор составлен по материалам американских, австралийских и новозеландских газет».

«Если это обзор,— сказал Михаил Михайлович,— то можешь себе представить, что пишут газеты! Выходит, что когда мы приедем на место, нам останется только подтвердить то, что уже весь мир будет считать бесспорной истиной. А если вдруг открытие не подтвердится?

Придется, видимо, дать заявление для печати: что, мол, погодите месячишко».

Ну о чем же еще написать?

Тебя не интересует, почему я пишу тебе письмо посреди океана? Как переправлю?

Любопытное дело. Оказывается, навстречу нам идет другой лайнер компании — «Афродита». Они с нашей «Атлантидой» встречаются и обмениваются корреспонденцией. Наши письма везут в Европу и оттуда рассылают. А мы их письма потащим в Австралию.

Скажешь, нам доплыть до Австралии и оттуда отправить письмо самолетом быстрее. Правильно. Но так интересней. Все же развлечение. А для меня — предлог написать тебе по горячим следам. Компания же о том лишь и заботится, чтобы господа пассажиры не скучали. Вот и сейчас все сидят и строчат— потому как с «Афродитой» встречаемся завтра.

Извини, Андрейка, сейчас заглянул ко мне Михаил Михайлович, мрачный, и попросил срочно зайти к нему в каюту. Что могло случиться?

В общем, письмо кончаю. Целуй Зойку, привет всем нашим.

Твой Юрастый.

Когда Озеров вошел в каюту Шмелева, тот стоял у окна спиной к двери.

Он только что вернулся от Холмера. Два часа обсуждали они деликатный вопрос: стоит или не стоит давать для печати коммюнике, чтобы прекратить шумиху, поднятую газетами вокруг экспедиции, и в какой форме это сделать.

Сначала Холмер отнесся к этому предложению сдержанно.

— У нас, Шмелев, свобода печати. Мы не имеем права навязывать газетам свое мнение.

— Что такое свобода печати, я знаю,— спокойно возразил Шмелев,— но, когда читаю американские газеты, то порой забываю об этом. Вы правы, нельзя навязывать свое мнение. А высказывать?

— Ну, высказывать — можно. Но вы же понимаете, что мнение трех «светил науки», как они нас называют, не может не повлиять на общественное мнение.

— Значит, вы считаете, что любой корреспондент или редактор газеты, а вернее, те, кто стоит за ними, могут влиять на это мнение, а нам, специально назначенным, это неприлично?

Холмер пожевал губами.

— Нет, почему же. Но ведь по существу вопрос этот действительно почти ясный...

— Для Маккензи — да, для вас — почти, для меня и Левера — еще нет. Может быть, вы сочтете целесообразным каждому выступить со своей точкой зрения?

— Чего же вы хотите?

— Я вам уже сказал: мы даем для газет краткое заявление, где указываем, что в связи со все более фантастическими слухами, распространяемыми различными органами печати о находке, сделанной в Австралии, наша группа считает нужным заявить от имени ЮНЕСКО: пока не будут проверены все материалы на месте (для чего нас и командировали) и сделано официальное заявление, мы просим считать все сообщения об этом деле беллетристикой и относим их на совесть авторов.