Озеров, не скрывая любопытства, осматривал каюту, трогал кнопки, поворачивал ручки, заглянул в ванную. Наконец, все осмотрев и перещупав, молодой журналист заскучал. Шмелев уловил это.
— Ну что, пошли на воздух? Посмотрим, что там.
Они долго гуляли по верхней палубе, осмотрели специальный городок для собак, бассейны, возле которых уже появились первые купальщики. Из иллюминаторов церкви слышалась латинская скороговорка — там шла служба. Заглянули в кинотеатр, в бар, в кафе,
На палубе они встретили Холмера. Он стоял у перил и курил.
— Ну как, господа, устроились?—спросил он.— Я за прогресс, но все же никакой самолет не даст вам того, что вы имеете на этой посудине. И отдохнуть можно как следует и поработать.
— Что правда, то правда, Холмер. Так вот, не хотите ли поработать? Или вы предпочитаете отдохнуть?
— Нет, отчего ж.— Холмер бросил за борт окурок и повернулся к Шмелеву.— Я собственно и сам хотел вам это предложить. Пойдемте-ка еще раз посмотрим наши материалы об этом австралийском архантропе. Да его, пожалуй, архантропом не назовешь, староват для них. Как вообще его называть?
— Ну, если вы помните,— сказал Шмелев,— то они пишут, чтоб мы сами назвали его. «Нет сомнения, что высокоавторитетные члены научной группы сами сумеют подобрать наиболее подходящее определение нашей невероятной находке...» или что-то в этом роде.
— Да, припоминаю. Вот это и надо сделать, найти ему имя.
— Юра,— повернулся Шмелев к Озерову,— не в службу, а в дружбу, пригласи ко мне в каюту Левера и Маккензи.
— Минутку,— остановил его Холмер,— мне бы хотелось,— он пожевал губами,— сначала посмотреть все это дело с вами. Маккензи все же не является официальным членом группы, а Левер,— Холмер усмехнулся,— Левер, по-моему, сейчас не в рабочем настроении.
— Ну что ж, давайте посмотрим вдвоем,— согласился Шмелев,— но, само собой разумеется, мы сегодня же поделимся нашими соображениями с коллегами.
— Конечно,— подтвердил Холмер.
— Так мы, Юра, пойдем поработаем, а ты пока погуляй. Изучи, так сказать, обстановку и место действия.— Шмелев улыбнулся.
Озеров продолжал осмотр корабля, а ученые направились в каюту.
Некоторое время Холмер и Шмелев сидели молча, наслаждаясь прохладным кондиционированным воздухом, видом моря за окном, тишиной. Шмелев устремил взгляд вдаль, Холмер незаметно посматривал в его сторону.
Этот русский не был, конечно, для него загадкой. Нет. В наше время загадки бывают только в детских книжках. Но все же Холмер, со свойственной ему прямотой, не мог не признать, что представлял себе русских иначе. Он встречал их и раньше на научных конгрессах или конференциях, но особенно близко не соприкасался. Холмер вспоминал, как года через три после войны на одном из научных заседаний впервые встретился с советскими делегатами. Он тогда с напряжением следил за ними, ожидая, когда начнутся пропагандистские речи. Втайне он готовился к отпору. Но речей не было. Советские ученые говорили лишь по существу научных вопросов, очень солидно, аргументированно. Вот тогда-то и произошел инцидент. Оказалось, что позиции его, Холмера, и русского профессора совпадают. Им противостоял канадский делегат. И вдруг, не имея других доводов, канадец стал демагогически обвинять советских представителей в том, что они вмешивают политику в науку.
Это было настолько нелепо, внесло в дружную серьезную обстановку заседания такой диссонанс, что Холмер возмутился. После заседания он долго нервно прохаживался по вестибюлю здания, где шла работа, и, наконец, подойдя к канадскому делегату, сказал ему:
— Вы удивляете меня, коллега, вы сегодня поступили не как ученый. Да! Не как ученый...
Это было давно. И хотя Холмер уже отделался от нелепых представлений о русских коллегах, но где-то в глубине души продолжал испытывать настороженность. Все же «красные»... Впрочем, со Шмелевым они вот уже скоро две недели постоянно вместе. И Шмелев не вызывал антипатии. Даже наоборот. Холмера влекло к этому сдержанному, приветливому человеку.
Шмелев твердо стоял на своих научных позициях, однако мог пересмотреть их, если приводились убедительные аргументы, не спешил с суждениями, изучал вопросы основательно и всесторонне. Поражала Холмера в советском ученом особенность, которую он не встречал у своих коллег из других стран. О каких бы вопросах ни шла речь — из области палеонтологии, археологии истории, географии, анатомии, минералогии,— создавалось впечатление, что Шмелеву ведома еще какая-то наука, объединяющая остальные.
Ну, может быть, не объединяющая, а простирающая на них свои законы. И вот эти законы, о чем бы ни шла речь, были для Шмелева незыблемы.
Однажды Холмер даже спросил его об этом.
— Конечно,— ответил Шмелев, и Холмеру показалось, что в глазах его мелькнула улыбка,— конечно. Есть ведь просто наука, а есть наука наук. Анатомия мало что дает при изучении математики, равно как и география — для физики, а вот диалектический материализм, исторический материализм нужны в любой науке. Это истинно научная идеология.
Пожевав губами, американец перевел разговор на другую тему. Но, оказавшись в библиотеке женевского Дворца наций (подаренной Рокфеллером покойной Лиге Наций вместе с зодиакальным глобусом), заглянул в некоторые книги, рассказывающие о марксизме-ленинизме...
Ученые работали долго, а когда вышли на палубу, поняли, что отдохнуть им не придется. Несколько журналистов, не входивших в группу специальных научных корреспондентов, сопровождавших ученых, попросили рассказать о целях экспедиции. Первым заговорил Шмелев.
— Ну что ж, попробуем кратко ответить на ваши вопросы. В августе этого года археолог-любитель Чарльз Даусон доставил в Университет Святого Маврикия в Мельбурне, один из крупнейших в стране, обломок кости неизвестного доисторического животного, найденный им в песчаном карьере на западе Австралии. К месту находки выехали видный австралийский палеонтолог доктор Артур Вудвард и сопровождающий нашу экспедицию попечитель Университета Святого Маврикия Грегор Маккензи, у которого поблизости от места раскопок находится имение.
Маккензи организовал в Пилтдоунском карьере раскопки. За короткое время там было найдено более двадцати окаменелых костей и зубов, принадлежавших различным, большей частью известным, доисторическим животным, в том числе динозавру. Восемнадцатого августа доктор Вудвард и Даусон нашли хорошо сохранившуюся челюсть, схожую с челюстью палиопитека. Однако жевательная поверхность двух имевшихся на челюсти коренных зубов была плоской. Только человеческая челюсть благодаря своему свободному движению могла сточить их таким образом. Невдалеке были также найдены остатки черепной коробки. И хотя этот кусок черепа сохранился плохо и был невелик, все же можно с уверенностью предположить, что его владелец имел объем мозга около 800 см3, то есть на 120 см3 больше, чем зинджантроп. Но самое главное в этих сенсационных находках, как справедливо замечает мистер Маккензи, это возраст останков. Если судить по возрасту животных, чьи кости были найдены рядом, обладателю челюсти и черепа было около двух миллионов лет. Первый человек на земле! Был проверен и возраст образцов земли, которые Маккензи, Вудвард и Даусон лично доставили в Мельбурн. Проверяли всеми способами, в том числе и калий-аргоновым. Предположения подтвердились: возраст останков — миллион девятьсот тысяч лет.
Свою находку они назвали Eoanthropus Dawsoni — первочеловек Даусона, в честь того, кто его раскопал. Но потом они предоставили это право нам — авторитетной комиссии ЮНЕСКО. В комиссию входят представители США, Франции и Советского Союза.
Вместе со всей документацией, анализами, пробами мы получили точные муляжи находки, фото и кинокадры. Как вы знаете, образцы почвы мы тоже подвергли анализу — все совпало. Однако пока мы можем лишь подумать над именем этого предполагаемого первочеловека. Остальное увидим на месте.
— А какое название все же предполагается? — спросил один из журналистов.— Господин Маккензи утверждает, что новорожденный похож на синантропа.
