Её предложение застало Феликса врасплох. Когда он в своём воображении рисовал исполнение «Страстей», то всегда представлял себе профессиональных исполнителей, старательно репетирующих в настоящих репетиционных залах под руководством профессиональных хормейстеров. Инстинктивно у него было снисходительное, слегка снобистское отношение эксперта к любителям.

   — Разве ты не мог бы? — повторила она, скользнув в постель.

   — Наверное, мог бы, — сказал он нерешительно.

   — Это было бы началом, — пробормотала она. — Всё-таки лучше, чем ничего.

Но у него уже созрели возражения.

   — Это была бы крайне трудная работа. Эти люди не умеют читать нот. Мне придётся учить их партитуре, такт за тактом. Понадобится фортепьяно. И где я буду репетировать с ними? Я плохо представляю себя играющим роль хормейстера в танзенском сарае. А ты?

Сесиль не ответила, не стала настаивать и молчала даже после того, как он лёг в постель. Некоторое время они лежали рядом, положив головы на одну подушку. Это была их новая привычка — лежать так последние несколько минут в конце дня, лицом к лицу, почти касаясь друг друга губами. Это был момент единения, абсолютной откровенности, когда их глаза говорили вещи слишком сложные или деликатные, чтобы выразить их словами. Иногда их руки соединялись под одеялом, и по этому прикосновению — слабому пожатию, ласке пальцев — они знали, изголодались они по любви или хотят спать.

Сегодня Сесиль посмотрела на него ясными и немигающими глазами.

   — Эта девушка, Магдалена, — вдруг пробормотала она, — ты знал её в Берлине, не так ли? Она была твоей любовницей? — Сесиль с трудом произнесла греховное слово.

   — О Господи, конечно нет! Я никогда её раньше не видел.

   — Тогда откуда она знает тебя? Ты часто ходил в театр Фридриха?

Эти глаза нельзя было обмануть...

   — Ну, видишь ли, у Карла была девушка, которая там работала. Её звали Анна Скрумпнагель...

   — Она была хорошенькая?

Он не помнил, это было так давно... И это ничего для него не значило. Карл умолял его присматривать за ней...

   — И ты присматривал?

Ну, в общем, да... Ему приходилось, он был обязан Карлу.. Это тот вид услуг, который оказывают другу, когда молод. Но абсолютно невинно. В этом абсолютно ничего не было... Короче говоря, подённая работа.

Некоторое время она позволила ему разглагольствовать о скуке его визитов в театр Фридриха, затем спокойно сказала:

   — Но она стала твоей любовницей, эта Анна, не так ли?

Чёрт возьми... С ней бесполезно умничать. Жена может выведать всё о прошлом своего мужа, если захочет.

   — Да, — пробормотал он, опуская глаза.

   — Ты любил её?

   — Я?! — возмущённый протест. — Вовсе нет, нисколько...

   — А она тебя?

   — Конечно нет! — со всем пылом воскликнул он. — Она и думать обо мне не думала. Говорю тебе, это просто пустяк... Я слышал, она теперь замужем.

   — А эта Магдалена?

Здесь Феликс стоял на твёрдой почве, мог одновременно быть возмущённым и правдивым.

   — Никогда! Никогда не видел её раньше... Даю тебе тожественную клятву...

Сесиль поверила ему. Минуту она молчала, не обращая внимания на его заверения в невинности.

   — В таком случае я думаю, что это можно, — почти прошептала она. — Она сможет приходить сюда, я полагаю.

   — Сюда? Зачем?

   — Ты ведь хочешь помочь этим людям, не так ли? Ты сказал, что им нужно подучиться.

   — Здесь?

   — Боюсь, что это единственное место. У тебя есть инструмент, и попечители не будут, наверное, возражать против того, чем ты занимаешься в своём доме.

Глаза Феликса затуманились нежностью. Он знал, каких усилий стоили ей эти слова. Дом был для неё святилищем, семейной ракой, которая редко открывалась и в которую допускались только тщательно отобранные друзья...

   — Ты в самом деле не будешь возражать против того, чтобы эти люди приходили сюда?

Сесиль судорожно сглотнула:

   — Нет, я действительно не буду. Они хорошие люди, когда узнаешь их поближе.

Они поцеловались и пожелали друг другу спокойной ночи. Засыпая, она повернулась к нему с сонной улыбкой в полузакрытых глазах:

   — Я ведь сказала тебе, что с нами Бог и что-нибудь образуется, не так ли?

Итак, Феликс начал вести двойную жизнь. Днём он исполнял свои официальные обязанности, вечером тренировал четырёх руководителей групп Цецилианского вокального общества. Герман Шмидт приходил, конечно, тоже. Он старался быть полезным: стоя у рояля, переворачивал ноты, пока Феликс играл, и повторял его указания. В перерывах Сесиль приносила закуски, сосиски, сырные пирожки и пиво. Она тактично убирала Катрин, Густава и других слуг подальше с глаз певцов, чтобы снизить социальные барьеры и создать атмосферу непринуждённости и неформальности. Она наливала большие чашки кофе или кружки пива, расспрашивала певцов об их работе и семьях. Постепенно Шмидт и Танзен утратили свою застенчивость. Танзен рассказывал ей о своих четырёх детях и питал к ней чувство сродни обожанию.

Для Магдалены эти вечера в высшем обществе были самыми потрясающими со времени её переезда в Лейпциг. Игнорируя попытки Шмидта заставить её молчать, она вспоминала о своих годах на сцене, о бесчисленных неприятностях — обычно о банкротстве владельца театра или зависти своих коллег, — которые наносили удар по её карьере, и с оживлённым самодовольством и набитым ртом говорила о мужчинах высокого ранга, добивавшихся её благосклонности. «Просто чудо, — говорила она, изящно жуя сосиску, — что я не стала принцессой в одном из этих проклятых замков с башнями».

Авторитет Магдалены, однако, проистекал из другого источника. Она была единственной известной подругой Ольги Бекер, любовницы мэра. Ольга была женщиной-легендой Лейпцига. Подвергнутая остракизму, изгнанная из общества местными аристократами, она почти никогда не покидала маленького домика, который находился позади католического собора Святого Иосифа и который Мюллер купил для неё. Все слышали и постоянно сплетничали о ней, но никто не знал её лично. А Магдалена знала. «Да мы с Ольгой фактически сёстры», — говорила она, слегка преувеличивая.

Она познакомилась с Ольгой в ходе вечных скитаний, и их дружба каким-то образом сохранилась. Подобно Магдалене, Ольга была актрисой. Они жили вместе в Висбадене, экономя на всём, деля тарелку кислой капусты, когда Христоф Мюллер свалился с неба в жизнь Ольги и навсегда решил для неё проблему регулярного питания. Когда Ольга уехала из Лейпцига, чтобы сделаться мадам Помпадур[123] его светлости, Магдалена поехала с ней. «Она хотела, чтобы я жила с ней, — объясняла она, — и составляла ей компанию». Но Магдалена была гордой, помимо того, что она была прирождённой артисткой, в то время как Ольга... «Ну, конечно, у неё был приятный голосок и золотое сердце. Она могла отрезать себе правую руку ради подруги, но у неё не было подлинного артистического таланта». И потому, хотя они постоянно виделись, Магдалена сохраняла свою независимость.

Как ни странно, Сесиль привязалась к Магдалене Клапп. Сесиль была очарована этой странствующей артисткой, как жителем какой-то другой планеты. Легенда, которую Магдалена создала о себе и в которую сама поверила, скрывала верное и благородное сердце, мужественное принятие тяжёлой и одинокой жизни.

   — Как ты думаешь, на что она живёт? — спросила Сесиль однажды за обедом.

   — Герман говорил, что она немного подрабатывает тем, что летом поёт на свадьбах и в пивных барах или исполняет какую-нибудь второстепенную роль, когда в Лейпциге останавливается заезжая труппа. Боюсь, что ей приходится несладко, бедняжке.

   — Магдалена заставила меня понять, как мне повезло. Я бы хотела ей помочь. Ты не думаешь, что я могла бы положить в конверт немного денег и послать ей?

   — Она догадается, откуда деньги, и может обидеться. Некоторые бедняки очень щепетильны в вопросе денег. Я попрошу Шмидта платить ей регулярное жалованье на том основании, что, как профессиональная певица, она не должна петь без вознаграждения. Это спасёт её гордость.