— А как могла Венера Милосская оставаться две тысячи лет погребённой в поле? Ответь мне. — Феликс поставил папку на место, поднялся и протянул один подсвечник Шопену. Взяв другой, он направился к двери. — Это кажется невероятным, но, если подумать, множество шедевров так или иначе были утеряны. Пожары, войны, люди переезжали с места на место или не осознавали ценности того, чем обладали. Почему, например, у нас так мало музыки Перголези или Лассо[30]? Что стало с хоровой музыкой греческой драмы? С ранними грегорианскими мессами?

Они шли теперь по гулким коридорам, держа подсвечники высоко над головами, и их тени следовали за ними по стенам.

   — То же самое в живописи. Представляешь, только семь или восемь картин да Винчи[31] дошло до нас! Разве это не странно? Человек, проживший больше семидесяти лет и рисовавший ещё за несколько дней до смерти. А Вермеер[32]? Почему в мире только тридцать семь картин Вермеера[33]?

Они дошли до второго этажа.

   — К счастью, парижский дилижанс отправляется только в четыре часа дня, — улыбнулся Феликс. — Я отвезу тебя на станцию. И не волнуйся — тебе не надо приезжать туда заранее. Твоё место зарезервировано.

Прежде чем Шопен успел произнести слово, Феликс помахал ему и направился в свою комнату.

На следующий день Шопен уехал в Париж. Подобно Карлу Клингеману, он высунулся из удалявшейся почтовой кареты и помахал Феликсу платком. Затем он исчез из поля зрения, и Феликс пошёл домой.

На Лейпцигерштрассе, 3 жизнь, потекла своим чередом. После суеты с помолвкой Фанни возвращение к привычному распорядку явилось приятным отдохновением. Внешне всё было как всегда, но вскоре Феликс почувствовал перемену в атмосфере дома. Предстоящее замужество Фанни разрушило догму о незыблемости их семейного уклада, аксиому, что всё останется так, как есть. Это знаменовало конец той счастливой и сплочённой семьи, того непоколебимого стиля жизни, который уже сделался легендарным, и стало предвестником будущих перемен. Семейство Мендельсонов — единое и неделимое, каким его все считали, — должно было вот-вот расколоться и рассеяться. Фанни уже была помолвлена и скоро могла уехать. Все отъезды подобны смерти. И не имело значения, что ей предстояло просто переехать в другую часть города. Без Фанни дом будет уже не тот. Звук её красивого звенящего голоса, её садовая шляпка, висевшая в холле, её кисти и акварели — всё это было частью домашнего микроклимата, душой дома. Скоро будут и другие помолвки, другие свадьбы, другие расставания.

Один за другим молодые Мендельсоны улетят из родительского гнезда. Через несколько лет шикарный особняк превратится в ещё один покинутый дом, большой печальный кров для двух стареющих одиноких людей.

Все в доме, вплоть до самой робкой посудомойки, чувствовали приближение перемен, но больше всех проявлял свою тайную боль Авраам Мендельсон. Иногда за обедом он обводил стол глазами с набухшими веками, останавливая взгляд по очереди на каждом из детей, и внезапные слёзы предательски свисали с его ресниц. Чтобы сохранить достоинство, он прочищал горло, начинал сморкаться или делал какое-нибудь ворчливое замечание.

Феликс пытался вернуться к своему приятному беспечному существованию, но обнаружил, что не может. Он тоже переменился. Для разнообразия он решил сделать отца счастливым. Теперь, когда Фанни собиралась уйти, он покажет родителям, что он настоящий Мендельсон, серьёзный и трудолюбивый. Он женится на Нине, если она не будет возражать, и этим обрадует свою семью. Он, может быть, даже пойдёт работать в отцовский банк.

Но первое, что он сделает, — это покончит с нелепыми и лицемерными отношениями «по доверенности» с Анной, даст ей приличное приданое и отправит домой. Он написал Карлу, что не выполнил обещания и в свою очередь освобождает его от всех обязательств обеспечить ему уважительный предлог для поездки в Лондон.

Отправив письмо, он пошёл к Анне и застал её сидящей на кровати и слизывающей с пальцев сметану. К его удивлению, она не бросилась, как обычно, целовать его. Он чмокнул её в щёку, сел рядом с ней и сообщил, что больше не настаивает на её отъезде в Лондон. Она снова удивила его, сказав, что никогда и не собиралась туда ехать. И добавила, что больше не сможет с ним встречаться.

   — Всё кончено, — проговорила она, печально качнув огненной гривой.

Анна объяснила, что в последние три недели, пока он забывал её, она много думала и пришла к выводу, что он её не любит и никогда не полюбит. Они совершенно разные. Недавно она встретила человека, который, как она чувствовала, очень похож на неё. Нельзя сказать, чтобы он был красив: низенький, лысый, с брюшком. Он владеет пивоваренным заводом, хотя и не богат. Но он любит её и хочет на ней жениться. Она рассказала ему всё о себе, и, поскольку он был согласен взять её такой, какая она есть, она собиралась стать ему самой преданной женой на свете.

Кончив свой рассказ, она не смогла справиться с эмоциями. Её красивые глаза наполнились слезами.

   — Я слишком люблю тебя, — тихо призналась она. — Это плохо. Когда слишком любишь, всё время страдаешь.

Она и слышать не хотела о приданом, и у Феликса не было другого выхода, как послать ей роскошный анонимный свадебный подарок.

Так Анна Скрумпнагель исчезла из его жизни.

Через некоторое время Феликс получил письмо от Карла и с облегчением прочёл, что его друг потерял всякий интерес к Анне, после того как встретил Сюзи Планкет, молодую англичанку с необычайно изобретательным умом и интригующим характером. «Я скоро буду иметь возможность рассказать тебе побольше о Сюзи, потому что сэр Джордж Смарт, директор филармонического оркестра, посылает тебе приглашение приехать сюда и дать концерт из твоих сочинений».

К удивлению Феликса, его отец прочитал письмо сэра Джорджа без взрыва негодования и предсказаний катастрофы.

   — Весьма почётно, весьма, — пробормотал он, кладя письмо на стол. — Сэр Джордж пишет, что тебя ждёт весь Лондон, но ничего не говорит о деньгах. Он думает, каким образом ты доберёшься до Англии? Наверное, вплавь... С другой стороны, бесспорно, большая честь для такого юнца, как ты, быть приглашённым дирижировать филармоническим оркестром.

В глазах старика промелькнула вспышка гордости, которую он поспешил скрыть, отвернувшись к окну.

   — Возможно, — продолжал он, задумчиво потирая подбородок, — эта поездка принесёт тебе практическую пользу. Я веду переговоры о займе для Королевского Прусского казначейства и стараюсь привлечь к этому делу различные ветви банка Ротшильдов. Я уже договорился с Натаном Ротшильдом, главой Лондонского отделения. Но Джеймс Ротшильд, возглавляющий Парижское отделение, ещё колеблется. У него есть жена Бетти, которая оказалась к тому же его племянницей. Это очаровательная леди, интересующаяся искусством, особенно музыкой. Она имеет огромное влияние на своего мужа, и мне пришло в голову, что по пути из Лондона ты мог бы остановиться на несколько дней в Париже и завязать с ней дружбу. Как я сказал, она очень любит музыку...

   — Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, отец. Я сделаю всё, что в моих силах.

Когда спустя неделю паром-корабль отправился из Гамбургской гавани, Феликс стоял на палубе, наблюдая за тем, как уплывает причал. Затем обернулся и глубоко вдохнул солёный воздух. Хорошо быть молодым, богатым, знаменитым и ехать в Англию... Он тихо повторил фразу из письма сэра Джорджа: «Весь Лондон ждёт вас...»

И улыбнулся.

Под оглушительные трубные звуки рожка, хлопанье хлыста и цоканье копыт почтовый дилижанс из Дувра влетел на булыжный двор гостиницы на Чаринг-кросс. В весёлой суете выгрузили багаж, грузчики побросали чемоданы и сумки на тележки, и пассажиры стали спускаться на землю. Дамы сходили по ступеням дилижанса, подобрав юбки, из-под которых выглядывали панталоны, и падали в объятия встречающих родственников.