— Это нелепо, — пробормотал Джексон.

— Я буду счастлив пройти ваш тест, — сказал я.

— Вилли! — воскликнул Джексон.

— Мне плевать, — произнёс я, задаваясь вопросом, в чём проблема Джексона. — Я не принимаю наркотики. Я даже не пью пиво. Мне плевать на ваш дурацкий тест.

— Ваше сотрудничество ценится, но нам действительно нужно, чтобы вы оба сдали тесты.

Её взгляд поверх очков переместился на Джексона, будто бросая вызов.

— Пока мы занимаемся этим, — продолжила она, — возможно, мисс Синтия могла бы опросить Ноя? Ей понадобится уединение. Есть спальня, которой мы могли бы воспользоваться? Ещё нам понадобится устроить физическое обследование Ноя, чтобы убедиться, что он в порядке. Было бы очень полезно, если бы вы полностью сотрудничали в этом плане. Он кажется очень здоровым, и я уверена, что подтвердить это не будет никакой проблемой, но вы понимаете, что мы должны проверить.

— Хорошо! — довольно злобно ответил я. — Делайте то, что должны. Я не знаю, что вы думаете найти. Вы знаете, сколько раз в год я вожу Ноя к врачу? Думаете, есть хоть один квадратный дюйм его тела, который врач не обследовал уже сто миллионов раз?

— Я читала медицинские записи Ноя, — ответила она.

— Тогда вы знаете, что с ним никогда не обращались жестоко, и он никогда не появлялся в кабинете врача с необъяснимыми травмами.

— Это не совсем правда, так ведь, мистер Вилли?

Я притормозил, ошеломлённый её спокойным, но безжалостным поведением.

— Что вы хотите этим сказать?

— В документах Ноя есть несколько записей о физических травмах на лице и на лбу. О травмах, которые необъяснимы. Вы утверждаете, что Ной занимается самовредительством…

— Так и есть!

— … но нет никого, кто мог бы подтвердить такие заявления.

— Доктор Кеммер знает всё о его поведении!

— Это не совсем правда, мистер Вилли. Он знает то, что говорите ему вы, но он не может пойти в суд и поклясться, что эти травмы нанесены ребёнком самому себе из-за “ярости метамфетаминового ребёнка”, потому что его там не было. И как мы знаем, эти приступы ярости метамфетаминовых детей, как правило, сокращаются в детском возрасте и начинают превращаться в поведение, более соответствующее возрасту. Сколько сейчас Ною? Почти двенадцать. Верно?

— Ты это слышишь? — недоверчиво спросил я Джексона. — Ты слушаешь эту кастрюлю горячего, вонючего дерьма?

— Я просто смотрю в документы и отчёты, которые мне доступны, и задаю вопросы, которые задал бы любой младший офицер суда, и на которые захотел бы услышать ответы, мистер Вилли. Вы не против, если мы опросим Ноя сейчас?

Ной вдруг встал и обратился к Синтии.

Почему мой папочка расстроен? Я сделал что-то плохое?

Нет, — прожестикулировала она. — Мы разговариваем, вот и всё.

Но почему он расстроен?

Это сложно.

Вы меня заберёте?

Мы разговариваем с твоим отцом, вот и всё. И мы также хотели бы поговорить с тобой.

Зачем? Что я сделал?

Ты не сделал ничего плохого.

Тогда почему вы хотите поговорить со мной?

Мы хотим поговорить. Вот и всё.

Я не понимаю.

Никто не сделает тебе больно.

Ной взглянул на меня с испуганным замешательством в глазах.

Что такое, папочка?

Ничего плохого, — прожестикулировал я, но он мог почувствовать, что это не совсем правда.

У тебя неприятности?

Нет, — сказал я.

Они меня заберут?

Я покачал головой, но это был не самый убедительный жест, и на его лице отразилось выражение ужаса.

Я не хочу уходить! — со злостью прожестикулировал он. — Они злятся на меня, потому что я сделал что-то плохое?

Нет, — ответил я. — Ты не уходишь, милый. Ты не сделал ничего плохого. Ты хороший мальчик. Не расстраивайся.

Я не сделал ничего плохого!

Я знаю. Всё нормально. Не переживай.

Почему, папочка? Почему? Я не сделал ничего плохого!

Я жестами велел ему успокоиться, сказал, что всё нормально, но он перестал обращать внимание. С дикими глазами, с раскрытыми губами, обнажающими его беспорядочные зубы, он гудел и стонал, и начал трястись.

— Вот дерьмо, — еле слышно пробормотал Джексон.

Тьма и ярость метамфетаминового ребёнка внезапно охватили его, и я поспешил подняться на ноги, игнорируя резкую, пульсирующую боль в колене, намереваясь взять его в руки, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, но он убежал от меня в свою спальню, стоная, гудя, бессвязно крича. Он пошёл прямиком к своему шкафу, как делал всегда, вырывал ящики, проводил рукой сверху, чтобы все его вещи рухнули на пол. Затем он начал биться головой о верхний ящик, ударяя с диким, злобным и безрассудным забвением, не замечая боли.

Я схватил его сзади, но он выкрутился из моей хватки и бросился в дверь шкафа, будто намереваясь прорваться прямо сквозь неё. Я поймал его под мышки и оттащил от двери. Он пинался, орал, стонал, дёргался, как мешок со змеями, в полнейшей ярости.

— Помоги мне! — велел я Джексону, который стоял и смотрел с выражением ужаса на лице.

Мы отнесли Ноя в кровать и держали его, пока он метался и стонал.

Мисс Сьюзан и мисс Синтия наблюдали с выражением неловкости на лицах.

— Он делает так, когда боится, — сказал я, чувствуя необходимость объяснить.

— У него нет причин бояться, — ответила мисс Сьюзан.

— Нет причин? — недоверчиво повторил я. — Вы приходите в мой дом и угрожаете нам, и говорите, что у него нет причин бояться?

— Никто вам не угрожает, мистер Вилли, — сказала она терпеливым, медленным тоном.

Когда ветер в парусах Ноя затих, я притянул его к себе, и он прижал ухо к моему горлу, чувствуя вибрацию моего голоса.

— Вот вам ещё больше необъяснимых травм, — сказал я мисс Сьюзан, чуть ли не выплёвывая ей слова, потому что был настолько зол. На лбу Ноя уже были синяки.

Она не ответила.

Ной отстранился от меня, снял свою рубашку и принялся за пуговицы на моей, не замечая никого другого в комнате. Он хотел прижаться к коже.

Я покачал головой.

Он посмотрел мне в глаза. Я мог видеть его там. Где-то. Маленький, крошечный человечек в океане замешательства и незнакомой боли. Когда я не сделал никаких движений, чтобы снять свою рубашку, в его глазах появились слёзы, и он снова начал рыдать, как будто я отрёкся от него.

Я молча снял свою рубашку и притянул его ближе к груди. Он сжал вокруг меня свои ручки-палочки, держась изо всех сил. Я гладил его по волосам, потирал спину, шептал нежности, обещая, что всё будет хорошо. Он остановился на мучительных рыданиях, прижимаясь ухом к моему горлу.

Женщины из ДСО наблюдали молча.

— Это всегда его успокаивает, — произнёс я.

— Ты не обязан ничего объяснять! — со злостью огрызнулся Джексон.

— С тех пор, как он был маленьким мальчиком…

— Они используют всё, что ты скажешь, против тебя, так что заткнись! — велел Джексон.

— Думаю, вы неправильно понимаете нашу цель, — сказала мисс Сьюзан.

— Я знаю свои права, — парировал Джексон, — и я намерен следить за тем, чтобы их уважали.

Ной вопил и скулил из глубины горла, выстанывая свою агонию.

— Возможно, нам следует вернуться позже, — предложила мисс Сьюзан.

— Возможно, — согласился Джексон.

— Я хорошо понимаю трудности воспитания ребёнка с эмоциональными проблемами, — сказала она, будто защищаясь.

— Понимаете? — спросил я. — Действительно понимаете?

— Ну, да, мистер Вилли. Я писала диплом по внутриутробной зависимости. Уверена, мне знакома динамика.

— Хорошо вам! Я провёл почти двенадцать лет, работая над своим дипломом, но по-прежнему не выпустился и, вероятно, не выпущусь никогда, но я уверен, что вы знаете, что лучше. Уверен, вы прочли достаточно книг, чтобы знать, что именно происходит.

— Я не понимаю ваш сарказм, мистер Вилли. Я здесь для того, чтобы убедиться в благополучии вашего ребёнка. Наше единственное намерение — убедиться, что с ним всё хорошо.

— Он великолепно поживает! — парировал я. — Вы не видите, как ему великолепно сейчас, когда он напуган до потери рассудка, потому что думает, что ДСО собирается отнять его у меня?