Сандра, продолжая держать вытянутой вперед руку, обернулась. В лицо ударил свет электрического фонарика.

— Ребята, ракетчица здесь! Ну, гадина, не уйдешь!

К Сандре с трех сторон бежали люди.

«Схватят — ничего не докажешь», — мелькнула мысль. Нажав кнопку микропереброса, Сандра оказалась на улице вблизи госпиталя. Сверлящий, нарастающий свист бомб заставил ее распластаться на мостовой.

«Опоздала! В момент переброски защитное поле снялось».

Обвальный грохот заложил уши. Сандру подбросило, больно ударило о землю.

Приподняв голову, она увидела невообразимое. Наружная стена госпиталя вспучилась, побежали зигзаги трещин. Потом стена госпиталя закачалась, как плохо закрепленная театральная декорация, и медленно, словно нехотя, обрушилась, выбросив бурое облако дыма, из которого пробивались языки пламени…

Отовсюду пронзительные крики: «Сестрички, не оставьте! Горим!!»

Не щадя жизни, спасатели кидались на зов. Но разве всех вызволишь из огненной ловушки? Сандра не считала, сколько раненых вынесла, когда рухнули пылающие перекрытия. Ее успели подхватить, оттащили.

На какое-то время она потеряла сознание — непростительно для десантника…

«По всей вероятности, — думала потом Сандра, — я пытаюсь преодолеть какой-то запретный порог вмешательства в микроструктуру событий. Не случайно же все мои попытки что-либо изменить заканчивались неудачей!»

— Тетя Сандра, проснитесь!

От Катиного шепота она очнулась, как от толчка.

«Где я? В блокадном Ленинграде… Какое сегодня число? 29 января сорок второго года…»

Первые ее мысли после пробуждения были о Сереже и Катеньке: как-то выдержат еще один день? Их эвакуация через Ладогу — завтра!

Наконец-то она выполнит свое задание. Там, на Большой земле, ребятишки будут в безопасности, их согреют и накормят. Сережа будет спасен! А она… Как-нибудь дотянет до 1 февраля. Контрольный срок ее пребывания в Ленинграде закончится 31 января, и, быть может, друзья из двадцать второго века спасут ее, ведь чуточку энергии в броши еще сохранилось для функционирования «маяка».

Никогда она не предполагала, что так долго после трагического 19 сентября задержится в Ленинграде.

Казалось бы, все благоприятствовало быстрой эвакуации детей. И действительно, дважды за эти почти четыре месяца были оформлены все документы и пропуска для эвакуации, и дважды по непредвиденным причинам эвакуация Сережи и Кати срывалась. Завтра предстояла третья. Скорее бы завтра!

Угольно-черная темнота, ледяной воздух. В комнате — градусов двадцать мороза. Центральное отопление давно не действует, а на улице — под тридцать, не меньше.

Сандра спала не раздеваясь — в ватнике, рейтузах и толстых носках, набросив на одеяло еще целый ворох одежды. И все-таки ноги что ледышки. Сейчас, когда она очнулась, ее била крупная дрожь. В пустом желудке ощутила резкую боль, казалось, кто-то грызет внутренности. Хоть кусай рукав куртки — пусть ватой, но наполнить бы желудок.

— Тетя Сандра, — опять донесся шепот девочки.

— Что, Катенька?

— Пора идти за хлебушком.

— Спи, рано еще.

— Я знаю — не рано.

Сандра взглянула на светящийся циферблат своих часов и удивилась: Катя права — ровно пять. В самый раз идти к булочной занимать очередь. Открывают в шесть, но к этому времени уже скапливается столько народу, что, если не придешь пораньше, простоишь очень долго.

— А как ты догадалась, что уже пять? — спросила Сандра.

— А я всю ночь не спала — все ждала и ждала. Не уснуть совсем — животик болит… Тетя Сандра, миленькая, сходите скорей за хлебушком.

— Сейчас, Катенька.

Теперь надо сделать самое трудное — заставить себя подняться. Полежать бы еще с полчасика… Как не хочется выбираться на мороз…

«Да что это я? — рассердилась на себя Сандра. — Нельзя распускаться!»

Как ей казалось, рывком, а на самом деле — медленным движением откинула одеяло. Преодолевая головокружение, села, на ощупь сунула ноги в стоящие у кровати холодные как лед валенки и зажгла коптилку — фитилек в чернильнице-невыливайке. Этой же спичкой Сандра успела зажечь и бумагу, положенную с вечера в печурку среди переплетенных комплектов журнала «Всемирный следопыт».

Ох как не хотел отдавать их Сережа! Но, что делать, если всю мебель, какую можно, уже сожгли? Настала очередь и сберегаемых Сережей журналов.

Когда они разгорелись, Сандра открыла дверцу печки. В отблеске пламени заискрился иней на потолке и в углах комнаты, и стала видна Катя. Подняв воротник пальтишка, она села в кровати и начала раскачиваться.

Таким движением малышка старалась унять терзающие ее муки голода. Она понимала, что просить есть бесполезно: никакой еды в доме нет, и потому ей следует делать одно — не плакать.

Сандра представила, как, вглядываясь в ледяную черноту бесконечно долгой ночи, лежала с ней рядом эта маленькая девочка, мужественно превозмогая страдания, — и комок встал в горле.

— Катюшенька, — по-матерински обняла она ее, — подожди еще немножко. Я скоро вернусь. Обязательно с хлебом. И мы поедим.

Девочка подняла на нее кричащие от боли огромные глаза:

— Я постараюсь. Только, тетя Сандра, не умирайте. Пожалуйста!

— Глупышка, как же я умру, когда у меня ты и Сережа? Успокойся, вернусь, ничего со мной не случится.

— Сандра Николаевна, разрешите, я за хлебом схожу? — предложил проснувшийся Сережа. В его голосе тревога: он же видел, как Сандра ослабла за последние дни.

— Не разрешаю, — строго сказала Сандра. — Но изволь к моему приходу, когда в комнате потеплеет, встать и умыть лицо и себе, и Катюше. Вода в ведре еще осталась.

— Я лучше полежу.

— Никаких лежаний!

— Но вода же замерзла.

— Разобьешь. И чтобы ваши мордашки, когда вернусь, были чистыми.

Жаль поднимать Сережу, но необходимо. Еще в Центре подготовки Сандру предупредили о не поддающемся научному объяснению загадочном факте. В самую тяжелую пору ленинградской блокады скорее всего умирали те, кто, экономя силы, старался больше лежать.

А те, кто в точно таких же условиях проявлял активность, выживали. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Поэтому Сандра не давала поблажки ни себе, ни ребятишкам. Она вышла на занесенную снегом лестничную площадку. Его намело сквозь щели фанерных листов, которыми забито окно. Еще в начале зимы стекла во всем доме были высажены взрывной волной близко упавшей бомбы. Темень на лестнице непроглядная.

Осторожными шажками Сандра начала спускаться.

Ноги скользили по замерзшим нечистотам, выплеснутым на лестницу. Надо крепко держаться за перила, повисая на них, чтобы не упасть.

На площадке второго этажа Сандра наступила на какой-то бугор. Лишь пройдя по нему, догадалась: труп.

Те жильцы, что уже не имели сил вынести умерших на улицу, вытаскивали их на площадку и оставляли в надежде, что потом они будут подобраны спасательными отрядами.

Лицо ожгло морозным воздухом, захватило дыхание.

На улице светло: невдалеке горел пятиэтажный дом.

Точнее — догорал уже третьи сутки. Его никто не тушил, — воды не было. Багровые языки пламени, устало колеблясь над проемами нижних окон, нехотя лизали стены.

У закрытой булочной — очередь человек тридцать.

Было непонятно, как люди, истощенные голодом, могли стоять в тридцатиградусный мороз. Как вообще не замерзали? Но они, сгорбясь, сгрудившись, прижавшись друг к другу, стояли и терпеливо ждали. Спросив, кто последний, Сандра встала за старичком, закутанным в клетчатый плед.

Не прошло и пяти минут, как Сандра почувствовала: пальцы в рукавичках коченеют. Почему-то именно пальцы рук зимой оказались особенно восприимчивы к холоду. Они давно безобразно распухли, покраснели, кожа на сгибах потрескалась, и сгибать их было мучительно больно.

Морщась, она сняла рукавички и начала массировать пальцы, пытаясь дыханием согреть их. Вроде немного полегчало, но тут начали застывать ноги. Ступни сводило такой болью, что у Сандры, к ее стыду за свою слабость, едва не выступили слезы.