— Но почему, Полина?…

— Потому что! Потому что твои парапы, Петров, это я…

Стакан с напитком завис в воздухе.

Немыслимо!.. Чудовищно!..

— Полина, ты говоришь ерунду!..

— Не называй ерундой то, что тебе не нравится, во что ты не хочешь верить, — холодно ответила Полина. — Дни, ночи, недели, месяцы, — годы — десять долгих лет я была без тебя, Петров. Ты был, и тебя не было… Ты без конца твердил о какой-то там самоотверженности. Я же, кроме отверженности, не испытывала ничего. Ты отвергал меня — день за днем, год за годом отвергал…

— Из этого еще ничего не следует.

— Для тебя. А меня изводило одиночество. Я так мучилась им, что единственной моей целью стало — найти путь к тебе, Петров. Путь был один — твоя работа. Она должна была стать и моей тоже. И стала…

Петров вспомнил, как Полина предложила ему свою помощь, как он не вдруг, а тщательно взвесив все «за» и «против», принял. Полину в лабораторию.

— Выходит, тебя не интересовали проблемы нашей лаборатории, тебя интересовал я?…

— Догадлив, — усмехнулась Полина. — Но не волнуйся, скоро меня заинтересовали и проблемы. Помнишь, когда-то давно мы гуляли по берегу реки?

— Да, гуляли.

— И увидели лодку с гребцом, прямо на наших глазах появившуюся из-за поворота?

— Нет, не помню.

— Зато я запомнила. Что мы с тобой знали об этом гребце? Откуда он плыл и куда? Давно ли за веслами или только что взялся за них?… Сначала я даже не поняла, почему эта лодка так застряла во мне, какое она имеет отношение к моим переживаниям. А потом меня озарило: если немного поработать, может быть, удастся войти в один из каналов связи с тобой так, чтобы создалась полная иллюзия внеземного происхождения сигналов. Никогда я не работала так напряженно и весело. Я ведь не планировала ничего серьезного — так, легкий розыгрыш, шутка, в которой я намеревалась тут же сознаться, если мне удастся остаться неразоблаченной…

— Но не могла же ты все это создать одна? — Петров обвел рукой комнату.

— Нет, конечно. Но ты сам ходатайствовал о том, чтобы мне разрешили дополнительную работу на дому. А мое положение в лаборатории позволяло мне обращаться за помощью к любому из наших сотрудников, и мне охотно помогали.

— Значит, о шутке знаешь не только ты?…

— Не пугайся, Петров. О шутке знаю только я, и больше никто. О шутке, которая стала трагедией, потому что уже после первого переданного мной сигнала я поняла, что не смогу остановиться. Мне было интересно наблюдать за тем, как ты расцветаешь, как ты радостно возбуждаешься всякий раз, когда парапы — а точнее, я — проявляют себя. И вот уже три года, как ты живешь одними парапами, Петров. Живешь мной…

Петрова передернуло:

— Ты довольна, не так ли?

— Нет, Петров, я НЕдовольна…

Петров взглянул в лицо Полины. Оно было печальным. Такое знакомое, такое тысячу раз понятое и такое, как оказалось, неизвестное лицо!.. Получается, что Поляна и Клинч, тот самый Клинч, в общении с которым Петров чувствовал чаще равенство, реже — свое превосходство и столь же редко, но все-таки свою слабость, — получается, что этот Клинч — Полина!.. Однако если было возможно проявить слабость перед Клинчем, то перед Полиной…

— Ты понимаешь, что уничтожила все?!. Все, без остатка!..

— Да, Петров. Мне больно, но я намеренно пошла из эту боль. В конце концов, я могла бы просто прекратить игру. И вы, пытаясь установить, почему замолчали парапы, рано или поздно, скорее всего, открыли бы обман, но никогда не нашли бы автора — уж об этом я бы позаботилась. Но понимаешь… Я, наверное, разлюбила тебя, Петров. Или нет… просто ты стал мне неприятен. Чем более страстным становилось твое увлечение парапами, чем чаще я оставалась одна, тем противнее мне становилось. Мне было грустно и смешно смотреть на тебя, выслушивать твои многочисленные рассуждения о природе парапов. Ты уходил надутый и важный, преисполненный сознания своей исключительности. А я смеялась, потому что хорошо знала, к чему ты уходишь…

— Довольно! — прокричал Петров, Злость и стыд охватили его.

— Нет! Я долго ждала, Петров, чтобы ты опомнился, чтобы ты понял, что нельзя быть рядом с человеком и не отдавать ему себя. Но ты все бросал — «ради святого дела!..» И цену этому делу никто не знал лучше меня…

Полина замолчала. Петров старался не смотреть на нее: боялся ударить. И ему ясно представлялась картина его разоблачения перед всеми, невольно втянутыми в обман. Лучшие умы Земли обдумывали проблему контакта с несуществующими парапами!.. Целый штат сотрудников занимался дешифровкой сигналов!.. И всему виной — Петров!..

А Полина медленно продолжала:

— Ты, Петров, никогда не задавался вопросом, зачем людям контакты с другими мыслящими существами. Ты просто искал контакта и работал на него, потому что, как тебе кажется, ты можешь это делать. Но зачем, зачем нам внеземные контакты, когда люди — даже близкие, как мы, — друг друга-то понять не могут?! — В голосе Полины звучала горечь, давняя и неизбывная. Зачем нам еще и инопланетяне, если мы — люди одной планеты, одного развития — не можем жить в любви и в мире?!. Зачем нам добывать непонимание в космическом масштабе?!.

— Ты мудро говоришь, Полина. Но не очень-то мудро поступаешь. И любовь между нами была. И отношения были не так уж плохи. Надо было только уметь ценить то, что имеешь. Может быть, ты и оценишь теперь, когда все разрушила.

— Не запугивай меня, Петров. Жаль, конечно, что мой путь к тебе оказался путем от тебя. Но я ни о чем не жалею!.. Слышишь, ни о чем!.. Пусть все рушится!.. Пусть все рухнуло!.. Пусть все сгорело!.. Из пепла еще можно возродиться. Но и без возрождения быть пеплом лучше, чем все время находиться в состоянии медленного угасания…

Вечные женские слезы!.. Но сейчас Петрову хотелось бы видеть их подольше. Однако Полина справилась с собой и с иронической улыбкой заключила:

— Как ты любишь выражаться, у парапов всегда может обнаружиться свой троянский конь… А троянский конь, как видишь, был у меняли.

Полина отошла к пульту, нажала на нем одну из клавиш, и комната наполнилась голосами — смеялись мужчины, женщины, дети…

— Троянский конь, Полина, — это всегда дело вражеских рук.

— А небрежением, Петров, и не выращивают друзей. — Полина проговорила это тихо, как будто сомневаясь. И что-то дрогнуло в ней.

Но Петров сделал вид, что не заметил этого смятения: так ей и надо.

Петров ушел, не оглядываясь. Как всегда, руки в карманах, прямая спина. Полина не увидит его сломленным. Не дождется!..

За деревьями Петров нашел свой «зонтик». Опустился в кресло, направил «зонтик» домой. Упругое отупение владело Петровым — отупение после сильной боли.

Он не видел мест, над которыми пролетал. В голове было пусто. Петровым владели только усталость и ощущение поражения, глубины которого он еще не мог постичь.

Очнулся Петров почти у самого дома. Что-то в его доме привлекло внимание. И очень скоро Петров понял, что именно…

В одном из окон его лаборатории сосредоточилось сияние. Сияние звезды, которая по рассеянности вместо неба попала в ограниченное пространство комнаты.

Так и не удалось выяснить, кто сдал в макулатуру пачку напечатанных на машинке листков. Многие страницы утеряны, рукопись явно имеет фрагментарный характер. Пенсионер Иван Иваныч, принимающий макулатуру в обветшалом деревянном сарае, заинтересовался рукописью, случайно прочитав один из листочков. Не без труда он понял, что в рукописи перемешаны протоколы заседаний какой-то комиссии, записки Сенатора, отрывки из дневников и писем. Иван Иваныч оставил загадочную рукопись себе на память и на досуге перечитывает, но так и не разобрался в ней до конца. Неизвестно, где проживает упоминаемое в документах семейство, куда девался Сенатор, существует ли Комиссия по Контактам и, главное, правдива ли история кошек, описанная якобы Сенатором, или это чье-то досужее сочинение.