Горе траты — оборотная сторона любви.

Он бесшумно приблизился и осторожно снял с ее плеч пестрое живое покрывало.

— Будь другом, Кукушонок, — попросил он, — присмотри за Юхани.

Кукушонок послушно скользнул в угол, где на свернутом плаще безмятежно сосал палец наследник двух планет, и опустился в изголовье, заботливо оглядывая малыша, но не касаясь его даже кончиками перьев.

Сэнни не обернулась, продолжая невидящим взглядом смотреть туда, где мягким светом сияла такая близкая и такая далекая Земля. Юрг наклонился и бережно обнял жену, словно пряча ее от всей Вселенной. Вдохнул запах ее теплых волос и все-таки не удержался, поверх ее головы засмотрелся на пышный весенний ковер каракумского разнотравья. Его подбородок невольно коснулся ее волос, а руки, как крылья, укрыли плечи…

— Мы не будем торопиться, Сэнни, маленькая моя, — зашептал он, чувствуя, как под его губами шевелятся, точно живые, прядки ее черных волос. — Мы дождемся вечера и тихо опустимся на сказочную равнину, которая когда-то была пустыней, а теперь зеленее и душистее самого Джаспера… Хорошо?

— Да, — еле слышно донеслось до него, — да…

— Красноногие аисты, заночевавшие здесь на своем пути к северу, будут при виде нас закидывать головы на спину и щелкать клювами… Но ты их не бойся.

— Нет, — отвечала Сэнни, — нет…

— А потом подойдут джейраны, хлебца попросить, только вот у нас нет человеческого хлеба — не беда, правда?

— Правда, — соглашалась она, — правда…

— А потом за нами прилетят, — говорил он, радуясь, что стихает горестная дрожь, бившая ее маленькое тело, — за нами прилетят, если, конечно, облака не помешают — ишь, ползут с юга, точно белая мохнатая шкура…

— Я думала, это снег…

— Нет, это низкие облака, они к вечеру…

Он вдруг осекся — горло перехватило.

— Откуда ты знаешь — про облака?

Она не ответила.

— Ты… видишь?

Ее голова едва уловимо дрогнула в коротком кивке.

Он должен был ощутить буйную радость, а вместо этого его охватил цепенящий ужас и отвращение — к себе самому.

— Значит, — проговорил он, едва ли не заикаясь, — я для тебя — все равно что…

Он не мог даже произнести этого слова.

И тут странный, прерывистый звук, напоминающий клекот орленка, донесся из угла. Юрг в недоумении обернулся и вдруг понял, что впервые в жизни — а может быть, и вообще в истории Джаспера — они слышат, как крэг смеется.

— Сэнни, — прошептал он, обхватывая голову руками и садясь на пол: — Сэнни, Кукушонок, простите меня, дурака…

Она порывисто повернулась и гибким, точным движением опустилась на колени рядом с ним.

— Как же ты сам не догадался, муж мой, — проговорила она, и он подумал, сколько же дней и месяцев он не слышал, чтобы у нее был такой счастливый голос. — Как же ты сам не понял, что иначе и быть не может. У нас ведь теперь все на двоих: и сын, и зрение, и неразделимость самой жизни…