На протяжении сотен и сотен тысячелетий – для мозга они все равно что секунда – обезьяна еле выживает, оказывается, в озерах кишат крокодилы, но однажды озера высыхают, и тут это существо выбирается на сушу, в саванну. Ноги у него окрепли, спина выпрямилась благодаря плаванию, и странное голое создание вполне способно к прямохождению. Встав на задние ноги, оно с любопытством оглядывает степь. Поначалу, обитая на деревьях, оно было вегетарианцем, собирателем плодов, потом, в озерах, кормилось рыбой и лягушками, теперь придется ему стать охотником. Но для этого оно плоховато приспособлено, мозг никогда еще не выдумывал чего-то более жалкого. Лишь из какого-то необъяснимого любопытства мозг не расстается с этим уродливым порождением своей мысли, этим слишком уж очевидным ляпсусом. Как бы то ни было: если у мозга вначале был страх, то у этого существа вначале был ужас. Во внешнем мире ему грозят несравнимо большие опасности, чем любому другому животному, и оно боится внешнего мира больше, чем любое другое животное. Однако, к своей великой досаде, мозг способен вчувствоваться в это существо, как ни в одно другое из всех своих вымышленных созданий. А упорство, с каким это существо борется за жизнь, восхищает мозг, вызывая желание измышлять его и далее.

Голое, лишенное шерсти, оно лезет поближе к огню, а приручив огонь и принеся огонь в пещеру, оно впервые преодолевает свой ужас – ведь в пещере оно снова обрело надежное убежище материнского лона, к тому же в пещере пылает, тлеет и снова разгорается огонь, от которого в испуге шарахаются хищные звери. Из этого защищенного места новое существо вновь и вновь выходит в окружающий мир, навстречу опасностям, но также и приключениям, потому что теперь, когда приручен огонь, ужас стал чем-то соблазнительным, заманчивым. Новое существо ходит не на охоту, а воевать – вначале использует камни, потом дубины, каменные топоры, копья, потом изобретает лук и стрелы; война оттачивает его мышление. Большие звери – это враги, не только хищники, но и буйволы, гигантские олени, мамонты. У войны свои правила – не гонись за косулей, если невдалеке затаился саблезубый тигр; наш воин пока слабее почти всех крупных животных, но сражение есть сражение, война не разбирает, потери несут обе стороны, как новые существа, так и звери. Наш воин, чей товарищ по орде пал, растоптанный буйволом, мстит за погибшего, убивает буйвола своим примитивным копьем, а убит ли буйвол-убийца или другой, роли не играет. Стадо буйволов воюет с ордой новых существ. Если наш воин считает, что, убив буйвола, он отомстил, то он уверен и в том, что буйвол, поддевший на рога кого-то из орды, отомстил за буйвола, которого проткнул копьем кто-то из новых существ, даже если чувство, с которым он убивает, еще нельзя назвать местью (мозгу она тоже еще неведома), это, скорей, вспышка ярости (мозг ее тоже чувствует): животное вызывает у него жадность, ужас, враждебность, ненависть. Все права у сильнейшего – такова единственная заповедь, самый сильный убивает слабого, если тот напал на сильного, открыто либо из засады, или посягнул на одну из его самок, а когда убивают сильнейшего, его место занимает слабый. Так убийство становится движущей силой эволюции. Сидя в пещере, существа настороженно следят друг за другом, заснуть и то опасно. Этому существу враждебна и природа, молния угрожает ему лично, бурные реки хотят уничтожить его лично, так же и камень, сорвавшийся с кручи. Это существо все воспринимает лично. Но тот, кто уверен, что вокруг лишь враги и враждебные высшие силы, живет в постоянном ужасе. Наше существо сумело преодолеть ужас, лишь противопоставив ужасу агрессию. Оно становится самым агрессивным хищным животным, потому что физически оно слабее всех животных. Но агрессивность оттачивает разум, формирует язык – пока это свист, предостерегающие или грозные крики, – вместе с языком развивает мышление, с мышлением – память, с памятью – ассоциации, а значит, и фантазию; и постепенно чувство собственного «я» превращается в понятие «я». А это уже первый шаг в направлении от животного: животные обладают сознанием, но свое «я» они только чувствуют. Они знают, что такое опасность, и умеют ее избегать. Они различают, что для них хорошо и что плохо, различают также живое и мертвое. Но для них нет ничего абстрактного, все конкретно: опасность для газели – лев, а газель для льва – пища. В их мире нет смерти, есть лишь конкретное мертвое животное. Причем животное вполне способно почувствовать, что какое-то другое животное перестало быть живым, – падаль не движется, не играет, ни в чем не участвует. Однако ни одно животное не способно иметь понятие смерти: понятия отсутствуют в конкретном мире животных. Когда у нового существа появилось понятие своего «я», оно поняло, что и другие в его орде тоже имеют свое «я». И не только они – животные, по его мнению, тоже. Более того, теперь все, что угодно, имеет свое лицо, свое «я», отличное от моего «я»: животное, дерево, вода, скала, молния, вся природа. А еще наш воин понимает, что неизбежно умрет, это его первое «научное открытие», первый осознанный логический вывод о собственном существовании, ведь признание своей смертности – это уже обобщение, перенесение в область логики, абстракции, мыслительный процесс. Чем проще вывод, тем значительней его воздействие. Открытие смертности производит изменения в сознании нового существа. Додумавшись до понятия смерти (между прочим, новое существо понятия не имеет о том, что такое «понятие»), оно тем самым исключает себя из мира фауны (хотя, конечно, понятия не имеет, что совершает логическую операцию исключения). И тут нашего воина покидает мужество, не изменявшее ему, когда он боролся с кем-то в своей орде, воевал с животными и сражался с природой. Ужас можно преодолеть хитростью или предосторожностью, но ужас смерти непреодолим ничем. Он поражает мощнейшим ударом. И возникает опасность, что новое существо из-за сделанного им самим открытия понесет поражение, снова превратится в животное, ретируется в породившее его материнское лоно.

Однако и мозг, измышляющий новое существо, внезапно чувствует, что попался в ловушку, поставленную его собственным созданием, он же, мозг, открыл бессмысленность бытия, его бренность, а теперь до этого додумалось новое существо. Ужас бренности, ужас небытия, страх – это ведь им обязан своим происхождением мозг, страх был с ним с самого начала, и вот страх настиг и новое существо. Мозг отнюдь не преодолел свое первое чувство – страх окружающей пустоты. Теперь этим страхом полны вытаращенные глаза существа, скорчившегося у стены в пещере, существа, которое есть его, мозга, мысль. Но, глубже вникая в него своим чувством, мозг чувствует, что существ два, это мужчина и женщина. Женщина ближе к смерти, чем мужчина, тот претерпевает смерть от убийства непосредственно как происходящее с ним событие, противоположность жизни, несчастный случай, угроза которого существует всегда, каждую минуту и однажды-таки сбывается. А женщина рождает живое, обреченное смерти. Дитя, выходящее из ее лона, есть часть ее самой, оно смертно, как и сама женщина. Смерть – проблема мужчины, но не женщины. Он смертен – это повергает мужчину в панику. Он восстает против смерти, а женщина приемлет неизбежность смерти, и, умея смиряться со смертью, она становится сильнее мужчины. Он бессилен против первого научного открытия, своей смертности. Но есть и второе, сделанное женщиной, и о своем открытии она умалчивает: не рождение является истоком жизни, а зачатие. Это ее тайна, и на этой тайне основана власть, которую женщина постепенно берет над мужчиной, – матриархат. Животные не подозревают, что причина рождения – зачатие, ведь, чтобы усмотреть связь между зачатием и рождением, необходимо сделать вывод гораздо более сложный, чем вывод о смертности существа. Умалчивая о своем знании, женщина толкает мужчину обратно в мир животных. Хуже того, мужчина становится не просто животным, которое знает, что умрет, но и утрачивает свою биологическую функцию. Многие сотни тысяч лет он унижал женщину своей необузданной сексуальностью, а теперь женщина его унижает – оставляя его в неведении, в то же время позволяет приобщиться к своей вере, она ведь снова и снова рождает живое. Захваченная, плененная круговоротом природы, женщина «выверила» существование души. Оружие и ловушки, изобретенные человеком, созданы на основе опыта. Правда, до изобретения пращи, копья, всех этих дубин и стрел он дошел не просто так, а потому, что мыслил и наблюдал; не говоря уже о таком сложном оружии, как бумеранг. И свои понятия: топор, копье, зверь, еда, женщина, мужчина, дитя, жизнь, смерть – он тоже составил на основании опыта. Он не использовал ничего, кроме своего опыта, никакого «научного мышления», никакой «физики». Но чтобы выносить условия своего существования, конечного – потому что человек открыл собственную смерть, эмпирическое понятие конца, – он должен был преодолеть «познаваемое опытным путем». А преодолеть его он мог только благодаря женщине: она выбрасывает мышление прочь из пределов опыта. В том магическом мире, который она создает мужчине и в котором властвует, она удваивает природу, наделяя природу душой. Теперь человек различает в себе самом тело и душу, тело смертно, душа живет и после смерти. Человек становится метафизиком, чтобы выжить. Однако понятие бессмертия еще слишком абстрактно. Когда Одиссей по наущению Цирцеи отыскивает вход в Аид и, выкопав яму, сливает в нее кровь черного барана и черной овцы, к нему толпой приходят души умерших, чтобы испить крови. Старцы и юноши, девы и дети, израненные герои в окровавленных доспехах. Они, «безжизненно-веющие», испускающие ужасные стенания, как и подобает теням усопших, кружат над местом жертвоприношения. Описание умерших, которое опять же сочиняет мозг, сочиняя Гомера, сочинителя «Одиссеи», пожалуй, ближе всего к тому представлению о душе, которое было у человека на первых порах. Душа – призрак, в мире полным-полно призраков, это призраки мертвых людей и призраки мертвых животных. И теперь война человека с человеками и война человека с животными ведется как двойная – в этом мире и в ином мире, хотя «иной мир» пока еще не где-то там, а размещается в пределах «этого мира». Когда человек убивает буйвола или хищного зверя, он мстит за души членов своей орды, растоптанных буйволами или растерзанных зверями. Но если человек погибает в схватке со зверем, это означает, что зверь отомстил за душу другого зверя, убитого каким-то другим человеком, а если человек убил главаря своей орды, чтобы занять его место, за главаря мстит тот, кто убивает нового главаря. Лишь так ненависть превращается в месть. Месть становится метафизической обязанностью. Ведь если человек, павший в борьбе с человеком или на войне с животными, не отомщен, его душа может натворить зла, наслать болезни или несчастья. Опасность грозит человеку не только от умерших человеков, но и от мертвых животных. Ему надо как-то умилостивить разгневанных призраков. Человек хотя и способен преодолеть ужас, в который его повергло первое научное открытие, но он непрестанно испытывает еще больший ужас: ужас перед «потусторонним» миром призраков, смешанным с «этим» миром. Технические навыки бесполезны, каменные топоры да стрелы не страшны призракам. Как горю помочь, знают женщины. По-прежнему отданные во власть ненасытной похоти мужчин, все время то брюхатые, то родящие, то кормящие, они изобретают искусство. Изображение еще не отделилось от предмета изображения, в пещерах появляются первые наскальные рисунки. Душа хищного зверя, забравшаяся в пещеру, чтобы разорвать спящих людей, или душа древней праматери видят, что пещера занята – там они сами или существа подобные им самим, и они уходят. Тот, кто владеет изображением, обладает властью над изображенным, искусство рождается из магии. Не только живопись, – надев маски животных, люди заклинают танцами, отгоняют боем барабанов враждебные души животных. К тому же мужчина уже так сильно потеснил своих противников – животных, что война человека и животных превращается в охоту, человек преследует зверя. Изменения климата, вызванные ледниками и прочими катастрофами, преобразуют окружающую среду, и в новых условиях человек выживает более успешно, чем животные. Ледники отступают – расширяется территория, где человек охотится. Появляются первые поселения, окруженные колючими плетнями. Мужчина убивает животных, женщина собирает плоды и травы. Мужчина изобретает оружие, женщина приумножает знания о природе – что годится в пищу и что не годится, что целебно и что ядовито; убивать она тоже учится. Она создает первую культуру, плетет первые узоры, мастерит первые украшения, а так как леса, болота, джунгли и степи населены призраками, душами, которые алчут крови и требуют жертв, женщина совершает первые культовые действия. Она развивает метафизику. Воображение, получив ускорение от опыта, все мыслимое считает реальным: одаренная фантазией женщина выдумывает богинь, бессмертные существа женского пола, измышляет космологическую династию: превыше всех восседает на троне богиня-мать, она распоряжается рождением детей у человека и детенышей у животных, из ее лона изливаются водные потоки, реки, ручьи и вся флора, она – сама Праматерь-земля, ее дочери – богини солнца и луны, они регулярно рождаются и вновь возвращаются в материнское лоно. Ниже уровня главных богинь располагается целое войско богинь-животных, неутолимо кровожадных, и богинь мщения, предводительниц душ, чьи тела не отомщены; их может умилостивить только принесение в жертву людей и животных, совершаемое жрицами Праматери-земли. Но, распространяясь на потусторонний мир, матриархат обустраивает для себя и мир земной. Вожак человеческой орды давно лишился власти, старейшина получает приказания от жрицы Праматери-земли, сексуальная жизнь регулируется замысловатой системой табу. Общество становится более сложно организованным. Оглашается первая заповедь: не убий женщину. Женщина необходима. Она рожает, она священна, а у мужчины только одно назначение: защищать женщину и добывать пищу, он разве что полезен. Жить должны и она, и он. Госпожа и ее слуга. Мужчина учится сеять зерно и приручать животных. Он пахарь или пастух. Каин и Авель. Для женщины пастух важнее, чем пахарь, пастух защищает орду, над которой властвует женщина, и защищает стадо от диких зверей, которые по-прежнему шныряют вокруг загонов для скота, он, пастух, одновременно и воин. Однако изменился образ врага. Если раньше врагом был зверь, то теперь это другой мужичина. Зверь побежден, победитель выходит на бой с другим победителем. Каин убивает Авеля, мужчина убивает мужчину. Согласно легенде, порабощенный пахарь, который сам тянет плуг, убил привилегированного пастуха – это первое убийство, потому что убийство как таковое, убийство, понимаемое как убийство, появляется, только если есть закон. За древнейшим убийством следует древнейшее предательство. Женщина открывает мужчине тайну отцовства. Мужчине возвращается его биологический смысл. Так начинается революция, бунт мужчины против женщины, быть может самый кровавый переворот в истории человечества. Жуткие побоища, изнасилования. Однако мужчины убивают не женщин – они убивают друг друга из-за женщин, закон же еще в силе. Мир иной перестраивается. Кроткая, щедрая, дарительница, хранительница, богиня-мать вытеснена кровожадным, прожорливым богом-отцом, богом орды, который с богиней-матерью произвел на свет всю орду – дождевым облаком он навалился на землю, как мужчина на женщину. Богиня солнца превращается в бога солнца; лишь земле и луне разрешено остаться богинями, земле в качестве праматери, луне в качестве повивальной бабки, а их жрицу отдают в подчинение жрецу мужских богов. Так возникает вторая династия богов. Потусторонний мир отражает земной мир, и наоборот. Мужчина властвует над женщиной от имени бога-отца, вождь властвует над ордой. От имени бога-отца заповедь несколько расширяется: не убий другого человека; вождь желает жить в безопасности. Орда становится племенем. Мозг измышляет эпоху человеческой эволюции. Земля еще почти безлюдна, однако племен уже не одно, а много, правда обитают они на таком расстоянии друг от друга, которое кажется непреодолимым, подобно расстояниям между звездами. Но однажды какое-то племя сходится с другим, охотничьи и прочие угодья оказываются пограничными. Племя встречается с другим племенем и дивится: смотри-ка, есть, кроме него самого, еще племя! Другое племя поклоняется богу-отцу, не тождественному тому богу-отцу, которому поклоняется первое племя, – начинается противостояние двух племен; каждый бог-отец властвует над прочими богами и богинями – начинается противостояние божественных династий; у каждого племени есть заповедь «не убий» – оба племени оказываются перед дилеммой: абсолютная эта заповедь или ее должно соблюдать только наше племя? Поначалу оба племени отступают, наступают, медлят в нерешительности, отходят назад и наконец нападают. Этого жаждут боги. Заповедь «не убий» относится только к людям своего племени. Но кто бы ни победил в первой войне двух племен, которая разражается в мире земном и мире потустороннем, победитель может истребить или закабалить побежденное племя, но не его богов. Он вынужден подчинить их своей династии богов, а чужих жрецов и жриц – своим жрецам и жрицам. Чем больше численность племени – а она растет, потому как племя побеждает все новые племена с их богами и богинями, постепенно превращаясь в древний народ, – тем больше численность божеств, которых надо как-то систематизировать, и тем больше численность жрецов и жриц. Из одного-единственного бога-отца фантазия сотворила целый мир с иерархией богов и богинь, и человек начинает выдумывать те или иные связи, якобы существующие между богами. Они воплощают определенные качества и определенные виды деятельности человека.