— Э, если и подпишем, все равно в лес дорогу нам не закажут, — возразил сторонник договора с помещиком. — А вот если появится тут немец со своими людьми да начнут они по табели справляться и командовать: «Этой дорогой езди, а той — нельзя», — вот тогда нам всем солоно придется!

— Ничего, и немцу руки укоротим, — сказал Гайда.

— Ой, не укоротите, нет! — отозвался крестьянин из чужой деревни. — Вот у нас рядом немец объявился, сразу в бумагах стал копаться да землемеров привозить, и пришлось мужикам половину скота продать. А когда его лесник, тоже немец, застал в лесу Шимона. Мазурка и Шимон с ним поспорил, немец недолго думая всадил в него заряд, как в зайца, так что из Шимона потом целых три месяца дробь лезла.

На середину корчмы выскочила баба, одетая по-городскому.

— Люди, пожалейте вы и себя и меня, вдову! Ничего не решайте без моего Юзика. Как только приедет, он такой вам совет даст — ахнете! Вот какой хлопец!

— Эй, хозяева, договаривайтесь лучше со своим паном, а то как бы он вам шваба не посадил на шею! — предостерегал крестьянин из другой деревни.

— Он сам хоть и поляк, а не лучше шваба! — возразил Гайда сердито. — И одевается не по-людски, всегда на нем одежа белая либо какая-то клетчатая, и баба его все только по-швабски болтает. Что с ним, что без него — нам один толк! У других панов мужик хоть лекарство иной раз получит, когда болен, или книжку ребятишкам подарят. А этот еретик и заработать человеку не даст. Меня в усадьбу никогда не зовут — и слава богу, я других вожу и на хлеб себе зарабатываю, а те, кто на пана работает, денег никогда не видят…

— Ну, ну… не так уж он плох, бывают хуже, — вступился кто-то из сторонников соглашения.

— Он, хоть бы и хотел, никакого вреда мужику сделать не может, потому что никогда его в усадьбе нет…

— Вранье! — запальчиво перебил Гайда. — Вот у меня по его приказу свинью застрелили, такую и за тридцать рублей не купишь. А на прошлой неделе, когда его девчонка, Янельця, подошла к моей хате и подарила моей Магде ленту, он так на нее рассердился, как будто это не лента, а целое поместье… Эх! — заключил он уже вполголоса, садясь на место, — детишек его мне жаль, особливо девчонки, а не то я бы ему показал!

Из двери за стойкой появился Шмуль и с улыбкой раскланялся на все стороны.

Гжиб обратился к нему:

— А вы как скажете, Шмуль, — подписывать нам с помещиком бумагу или нет?

— Это уж как хозяева хотят, — дипломатически ответил арендатор.

— А кто, по-вашему, прав — я или те, кто хочет подписывать сейчас?

— И вы, Юзеф, правы, и они правы. Каждый делает так, как ему выгодно.

— А вы подписали бы?

— Что же вы думаете, Юзеф, для меня это новость — подписывать? Ого, сколько раз в день я всякие бумаги подписываю!

— Знаем. А согласились бы подписать, чтобы за три морга…

— Какие три! Четыре! — зашумели вокруг.

— И четырех мало!

— Вам думается, что четыре морга слишком мало, — сказал Шмуль, — а помещику — что это слишком много. Каждый хочет того, что ему выгодно.

— Значит, подписали бы? — допытывался неумолимый Гжиб.

Но еврей и на сей раз не дал решительного ответа. Он сделал шаг вперед и, заложив одну руку за пояс, а другой помахивая, словно отбивая такт, сказал:

— Смешной вы человек, Юзеф! Каждый у меня спрашивает, что я бы сделал, как будто на всем свете у меня одного есть голова на плечах! Пан спрашивает, вы спрашиваете. А я… Будь у меня ваша земля, я бы рассудил, согласиться или не согласиться на четыре морга. Будь я помещик, я бы прикидывал: дать или не дать вам по четыре морга? А потом сделал бы так, как моя выгода требует. И вы так делайте!

Гжиб опять влез на лавку.

— Братья! Ради того чтобы между нами навсегда было полное согласие, подпишем с паном договор… только по пяти моргов.

— Мой не подпишет! — крикнула жена красноглазого.

— Дай ты ей в морду, Ян! Чего она за тебя отвечает?

— Он… мне… в морду? — еще громче заорала женщина. — Ах, так! На, получай! Вот тебе!.. Марш домой, нечего с этими пьяницами связываться! — И, выкрикивая это, она колотила мужа по затылку, пока не вытолкала его в сени.

— Подождите, люди добрые, вот Юзик мой приедет, он вам посоветует, — все твердила женщина в городской одежде, но ее никто не слушал.

Проголодались ли мужики, или надоело им спорить, только они гурьбой повалили из корчмы. Все стали запрягать, выкатывать телеги на дорогу и отъезжали один за другим. Не прошло и четверти часа, как в большой опустевшей корчме остались только Мацей с женой, оба сильно навеселе, да спавший под лавкой пьяница. Служанка за стойкой убирала рюмки, а жена Шмуля все писала, писала…

Шмуль ушел к себе в каморку, написал карандашом на клочке бумаги: «Хотят по пяти моргов» — и велел мальчику отнести эту записку пану в усадьбу. Сам же стал собираться в дорогу.

— Ты куда? — спросила у него жена по-еврейски.

— Съезжу к немцу. Он, наверное, купит имение. Если столкуюсь с ним, будет у меня мельница.

— Уж если пан ее не построил, так немец и наверное не построит, — возразила жена. — Ничего у тебя не выйдет.

— Так, может, не стоит ехать?

— Нет, все-таки поезжай… Попытайся.

Получив записку Шмуля: «Хотят по пяти моргов», пан Ян сразу понял, в чем дело, и почувствовал, что стоит на краю той пропасти, о которой еще несколько дней назад и думать не хотел. Его кинуло в жар, в первое мгновение даже дух захватило, но затем он с удивлением убедился, что утрата всех иллюзий еще не самое страшное.

И с этой минуты мечты пана Яна приняли иное направление, они перешли в область, правда, менее определенную, но зато обширную и благоприятную, где ничто не стесняло их полета.

Сперва он почувствовал что-то вроде обиды на Шмуля за дурные вести, но вместе с тем лишний раз убедился, что этот человек ему предан. Затем он вспомнил о своей прислуге и дворне и решил, что расплатится со всеми из тех денег, которые получит от продажи имения. Он ничуть не склонен был обижать своих слуг, да это и не входило в его расчеты.

Он подумал об Анельке — и поскорее отогнал мысль о ней… Потом о жене и Юзеке. Не хотелось думать о том, в каком положении очутилась сейчас его семья. Он твердил себе, что это временно, что они не пропадут, им поможет тетушка. Только бы она поскорее вернулась…

Он думал о доме, совсем недавно отремонтированном заново, доме, где он в прежние времена так шумно веселился с гостями… О лесах, в которых охотился, обо всех этих землях, которые давали ему почетное положение в обществе… А теперь оно пошатнется!.. И, наконец, это имение принадлежит жене, она принесла его ему в приданое, и оно должно было перейти к их детям! Тетка, тетка выручит, она все уладит! А мужикам поделом, пусть будет у них новый помещик, раз они такие жадные дураки, двуличные и несправедливые. Узнают они, кого лишились и что натворили из-за своего упрямства!

Жажда мести и надежда на тетушку были так сильны, что очень скоро отвлекли пана Яна от мыслей об утрате имения и о будущем его семьи.

Но оставалась Анелька, его славная дочка, уже почти взрослая. Какая участь ждет девушку без приданого, без образования?.. И она так любит сад, свою комнату… Что она подумает об отце? Она так верила ему…

В глазах пана Яна Анелька как бы олицетворяла всю семью, еще не знавшую, какое зло он ей причинил. Анелька все почувствует, все поймет и свои чувства выразит так, как только она умеет: один лишь взгляд, краска в лице — и вопрос.

«Гувернантке я не откажу», — сказал себе пан Ян и утешился так, как будто нашел спасительный выход. Гувернантка должна была служить чем-то вроде щита, которым он заслонился от чувства вины перед Анелькой.

О том, что планы его рушились и придется продать имение, он никому и не заикнулся. Напротив, за ужином был веселее обычного и только старался не смотреть на Анельку. Однако ночь он провел плохо: его даже как будто лихорадило. Вероятно, оттого что нервы у него сильно развинтились, ему в полусне чудилось, что он падает со страшной высоты. При этом движения его ничем не были связаны, голова не кружилась, он чувствовал только, что под ногами нет опоры. Заглушенные душевные терзания иногда дают себя знать в виде символических снов.