— Кайл, ты не мог бы нас представить? — сухо попросил друга Джейд.

— Йорвин из Аруса, известный поэт и литературный критик. Йорвин, это Джейд из Аридана, маг.

— Рад, весьма рад, — прогудел поэт и критик, протягивая лапищу, более подошедшую бы землепашцу. Тонкие пальцы Джейда почти совсем утонули в ней. Улыбка Йорвина стала еще хитрее — и еще добродушнее. Одновременно.

— О-о, так вы, значит, маг? Это объясняет тот факт, что вы ничего не смыслите в литературе. Данное, так сказать… виршеплетство нельзя назвать стихами. Такого высокого слова оно не заслуживает.

Джейд довольно резко высвободил руку и незаметно отер ее о салфетку, ожидая, что Кайл поставит на место зарвавшегося гостя, но тот лишь безразлично отвернул голову, не сделав ни единой попытки возразить или огрызнуться, как будто сказанное его совсем не касалось. Лешак знает что творится… Кайл не относился к числу людей, покорно сносящих насмешки в свой адрес, а ведь даже совсем юный ученик, по крайней мере, сделал бы попытку защититься. Хотя… в самом деле, что он мог сказать на это… мнение искушенного ценителя, будь оно неладно?

Джейд сцепил зубы. Да кем бы ни был этот Йорвин, хоть главой факультета изящной словесности Арусского университета, его наглость превосходила всяческое разумение!

— И какого же, по вашему мнению, оно заслуживает слова? — вкрадчиво спросил он.

— Графомания, — отрезал Йорвин.

— Позвольте в таком случае поинтересоваться, кого из современных поэтов вы считает заслуживающим столь высокого звания? — Обычно спокойный и доброжелательный к собеседнику, Джейд, когда хотел, умел подпустить в голос яду на десяток гадюк. Кайл резко повернулся к нему, удивленно сверкнув светло-карими глазами. Кажется, он не понимал, что заставило его друга так ощетиниться.

— Ну, есть пара авторов, кроме меня, — скромно ответил известный литератор.

— Не припомню, чтобы я слышал ваше имя, — холодно сказал Джейд.

— Вы, юноша, как видно, слишком далеки от высокой поэзии…

От пренебрежительного «юноша» Джейда заметно передернуло. Он знал, что его соломенно-светлые волосы успешно скрывали несколько седых прядок, да и вообще возраст мало отразился на его внешности, но ведь не настолько же мало, лешак побери! А этот Йорвин был, скорее всего, ровесником Кеннета или чуть младше, что не давало ему ни малейшего права разговаривать с Джейдом свысока.

— Ну как же, — обронил осский маг, — ты не мог не слышать его знаменитую оду на рождение наследника у графа Арусского.

— Так это были вы, — оторопело выговорил Джейд, побледнев от ужаса. — О господи…

— Да, это я, — с достоинством ответил Йорвин.

— Прости, друг мой, но большего убожества я в своей жизни не слышал. Что это за стихи, в которых даже рифмы нет, а длина строки превосходит всяческое воображение…

— Это называется гекзаметр. — На лице Йорвина появилось выражение самодовольного превосходства. — Зачем же так откровенно демонстрировать свое невежество, юноша? Вы только вслушайтесь! — И он патетически продекламировал три поразительно громоздких строфы о буре внезапной, коя вдруг возмутила небо и море, о ветрах, грозно свиставших в вервях и парусах, и еще что-то о черных волнах и шумно стенающем корабле. Строфы были не лишены своеобразной мелодичности, но непривычный слушатель увязал в них, как в трясине.

— Моя лучшая поэма, — похвалился стихотворец. — Правда, она пока не закончена, я сейчас как раз работаю над ней. Но уж вот это вы наверняка слышали: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно…»

— О да, припоминаю, — тонко усмехнувшись, перебил Джейд, который больше не в силах был выносить поэтический кошмар. — Это, случайно, не из стихотворения «Автопортрет»?

Кайл поперхнулся булочкой.

— Нет, — оскорбился Йорвин. — Это из…

— Нет? Какая жалость, покорнейше прошу простить мне эту ошибку. Я бы с удовольствием продолжил наш с вами плодотворный литературный спор, но мне, к величайшему моему прискорбию, пора. Кайл, ты не проводишь меня?

— Разумеется, — сдавленным голосом отозвался хозяин дома, поднимаясь. Джейд мысленно себе поаплодировал. Кайла, с его-то угрюмым характером, до сих пор еще никому не удавалось рассмешить.

Друзья вышли из столовой. Вслед им несся голос Йорвина:

— Интеллектуализируйтесь, юноша. Какие ваши годы…

Джейд одернул камзол.

— Я не спрашиваю, откуда этот нахал взялся в твоем доме. Я не спрашиваю, почему он так нагло себя ведет. Но как ты вообще можешь с ним общаться?

— Он мой друг, — пожал плечами осский маг. — Я никогда с ним не спорю, поскольку это просто бессмысленно. Он всегда был нетерпим к мнению других, но у него есть на то основания. Должен сказать, что Йорвин действительно неплохой поэт, это признают даже его недоброжелатели. Его стиль может, конечно, показаться тяжеловесным, но стоит немного вслушаться, уловить ритм… Впрочем, не будем об этом. Вообще-то Йорвин больше известен как критик.

— Как критик он должен был оценить твои стихи.

— Ничего он не должен, — неожиданно зло ответил Кайл.

Джейд, поддавшись внезапному порыву, хлопнул его по плечу.

— Не стоит недооценивать себя, опираясь на мнение всяких… критиков.

Мистрис. Мистрис Гвендолин из Селамни. Или правильнее будет сказать «из Ольдэ»[10], ведь родилась-то она там? Линн покатала на языке странно и чуждо прозвучавшее собственное имя. Нет, положительно, она нескоро сможет к этому привыкнуть. Но ты ведь всегда этого хотела, девочка, прошептал кто-то у нее в голове. Втайне, опасаясь признаться даже самой себе, но хотела. Хотела быть знатной дамой по рождению и воспитанию или, по крайней мере, казаться таковой. А иначе зачем бы ты подсматривала за хозяйкой, безуспешно пыталась подражать ее манере двигаться, репетировала перед зеркалом поклоны, улыбки и милые кокетливые гримаски, протягивала собственному отражению руку, словно бы для поцелуя?..

Обычно, правда, все кончалось ее же смехом. Грустным и горьким. Линн отчаянно желала, чтобы у нее что-то получилось, и иногда ей даже казалось, что она близка к успеху, но чаще приходилось признать, что ее потуги изобразить аристократку в лучшем случае нелепы. Жесты выглядели претенциозными, улыбки — жеманно-фальшивыми, о походке и осанке лучше вообще не вспоминать. И как, интересно, Лориссе удается всегда держаться так, словно она проглотила палку? Или смотреть на неугодного собеседника, будто графиня, которой предложили прислуживать в веселом доме. Неужели хозяйка всегда была такой, неужели с этим действительно можно только родиться, невзирая на утверждение колдуньи, что почти каждой женщине приходится воевать за свою красоту?

Конечно, хозяйка (Лорисса, лешаки бы тебя побрали, курица беспамятная, Лорисса!) обещала сделать из нее благородную девицу, а она привыкла добиваться своего, но это вовсе не означает, что теперь можно сложить руки и отстраненно ждать, пока оно само собой не случится. Надо поверить, поверить в то, что она больше не служанка, а леди. В то, что она теперь имеет право приказывать и ожидать, что ей подчинятся. И карать в случае неподчинения. Линн представила себе, как заявляет ослушавшейся ее Лориссе, что та отныне уволена и может отправляться на все четыре стороны, и скрючилась в седле, подавляя унылый смех. Н-да, если новая жизнь окажется совсем уж невыносимой, можно попробовать. Хоть повеселится напоследок, прежде чем разъяренная колдунья, отойдя от потрясения, превратит ее в молчаливую и скромную тумбочку.

Ну зачем она предложила этот дурацкий план?!

Исступленно щебетали радующиеся погожему утру птицы, сквозь листву окаймлявших тракт деревьев просачивались теплые лучи поднимающегося солнца, небо было таким ярко-синим и глубоким, что при взгляде на него начинала кружиться голова… Но Линн даже окружавшая ее умиротворяющая красота действовала на нервы. В том, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, девушка даже не сомневалась, вопрос в одном — кто из них двоих выдаст себя раньше? Линн угрюмо приписала эту сомнительную честь себе, хотя лицедейские способности хозяйки у нее вызывали едва ли не большее беспокойство. Нет, возможно, Лорисса могла много чего изобразить, по части притворства иные леди не уступают опытным актрисам, но вот роль служанки явно не для нее. Пока они вдвоем, это не так уж страшно, но на людях…