Может, не самый умный, зато надежный и хладнокровный — ни разу не потерял присутствия духа в бою или в другой экстремальной ситуации. Казах неплохо разбирается в людях, хоть и ошибается порой. Он по-восточному коварен — никогда не знаешь, что у него на уме. Я легко представляю, как он уносится от врагов на своем низкорослом коне, как мечет назад стрелы из кривого азиатского лука, успевая в промежутках отщипнуть кусок от лежащего под седлом сырого мяса. Во мне есть польская и немецкая кровь, а значит, несколько столетий назад предки Казаха резали и насиловали моих. Казах яростно опровергает эту версию: «Монголы — они ж красавчики, ваши женщины сами на них вешались». Что ж, чувства юмора ему не занимать. Иногда он откалывает такие убойные шутки, что помрешь со смеху, а за некоторые из его жестоких розыгрышей вполне могут отправить за решетку. Рядовым лучше держаться от него подальше.

Как ни странно, большинство наших товарищей относится к Казаху с симпатией — он, конечно, засранец, но ведь свой, к тому же, как и полагается засранцам, не лишен обаяния. Мне уже дважды доводилось воевать бок о бок с Казахом. Иногда он смотрит на нас так, что становится ясно: наш хитрый азиат намерен позаботиться о том, чтобы мы все вернулись домой в целости и сохранности, и глядя на свирепые огоньки в его глазах, я начинаю понимать тех женщин, которые вешались на шею монголам.

Во сне Казах насупился как обиженный мальчишка, видно, что-то его тревожит. И все-таки он спит и даже похрапывает. Завидую ему.

Я никогда не умел очаровывать окружающих. При желании я могу пустить пыль в глаза, но каждый раз после этого чувствую себя обманщиком. Люди должны знать, кто я на самом деле — просто хороший парень, напрочь лишенный обаяния. Впрочем, хороший ли? Скорее, заурядный. Большинство знакомых считает меня ничем не примечательным малым, но я не огорчаюсь по этому поводу. Только Джо, Тек, да еще, может, Казах видят во мне что-то особенное. Они мои лучшие друзья на этой пыльной, охваченной войной планете.

Проходит час или два. Я по-прежнему лежу без сна, хотя, может, я все-таки задремал, и мне только кажется, что я бодрствую. Снова срабатывает сигнализация. Теперь я абсолютно уверен, что не сплю. Тек становится на колени у мембраны, готовый задушить любого, кто сунется внутрь. Но из входного клапана показывается шлем с голубой полоской, и на красивом лице Тека отражается разочарование. Через мгновение в палатку вваливается посиневший от холода и недостатка кислорода капрал Линдсей Митч, или попросту Мишлен.

Тек воздевает руки к небу. Младший по званию! Наконец-то есть кем командовать. Впрочем, покладистым Мишлена не назовешь. Он с трудом вытаскивает застрявший в мембране ботинок. Воздух закупоривает вход с таким громким хлопком, что у нас закладывает уши. Мишлен валится на спину между Диджеем и Казахом, отбрасывает экран шлема и сгибается пополам в припадке кашля. Проходит несколько минут, прежде чем он может говорить.

— Связь отказала! — хрипит он. — Чуть не подох!

— Мы тоже рады тебя видеть, — приветствует его Казах.

— Кто это «мы»? — Мишлен обводит нас налитыми кровью глазами. Видит, что вокруг него только старшие по званию, но ничуть не смущается. Тек передает ему тюбик с борщом и пару сосисок, потом, неохотно, флягу с водой. Эта палатка не рассчитана на шестерых, а другой у нас нет, но что поделать?

Красные глаза Мишлена останавливаются на Теке.

— Хвала небесам, я в раю! Сам сержант Фуджимори прислуживает мне. А где непорочные девы? — шепчет он, едва разлепляя лиловые губы.

Ему, видно, совсем плохо, но он быстро приходит в себя. Мишлен подносит к глазам тюбик с борщом.

— Что это за дерьмо? Похоже на кимчи[7], только жидкое, — и он с оглушительным звуком пускает газы.

— А снаружи не мог пропердеться? — брезгливо спрашивает Тек.

У Мишлена нет сил извиняться. Он бормочет наши имена и звания и впадает в дремоту, точнее, ненадолго теряет сознание. Через двадцать минут он испуганно вскакивает. Садится на пол. Его бьет дрожь, глаза выпучены.

К этому моменту никто уже не спит.

— Чертовы капсулы, наверное, открылись слишком рано, — говорит Мишлен.

Он перекатывается на живот и спрашивает, успели ли мы получить тактические установки.

— Нет, — отвечает Диджей.

И тогда наш скромный капрал застенчиво улыбается и признается, что у него, кажется, кое-что есть.

Выясняется, что Мишлен единственный, кому удалось засечь лазерный сигнал спутника, прежде чем зарево превратило небо в выжженную пустыню. Он делится информацией с нашими ангелами, те анализируют ее, попутно удаляя обрывки записей с прошлых бросков.

— Картина, как ни крути, неполная, — резюмирует Тек.

— Ни один из фонтанов не подает сигнал, — объявляет Диджей. — Может, получили повреждения во время броска, а может, уничтожены. Так или иначе, все молчат.

Есть о чем призадуматься.

— Запаса воздуха в палатке хватит только на восемь часов.

Мы злобно косимся на Диджея. Зачем озвучивать то, что и так всем известно? Нам нужны хорошие новости, а если их нет, то лучше помалкивать.

Диджей опускает голову, словно защищаясь от наших безмолвных нападок, и в его глазах появляется сонное выражение.

Тек продолжает разбирать тактические установки, полученные от Мишлена.

— Отличные новости! — объявляет он. — У роты европейцев, которые приземлились до нас, — Тек имеет в виду тех ребят, чьи сосиски и борщ наполняют наши желудки приятной тяжестью, — случился какой-то форсмажор, и они не воспользовались палатками. Шесть или семь штук должны лежать где-то поблизости…

Наши ангелы заканчивают передачу данных. Тек объявляет, что палатки разбросаны в радиусе десяти километров от пьедестала, на котором мы находимся. Если мы не хотим задохнуться, нам предстоит долгая прогулка.

Редкий космодесантник не ударяется в панику, когда заканчивается кислород. Неважно, насколько тщательно нас отбирают и тренируют, человек остается человеком, и когда в легких начинается пожар, то клаустрофобия берет свое, и мы откидываем экраны шлемов. Предпочитаем умереть быстро, а не корчиться в агонии лишние несколько минут. Такой вот парадокс.

— Пока отдыхаем, — командует Тек, и мы затихаем примерно на полчаса.

Я лежу в полудреме. Моя голова гудит словно растревоженный улей. Сигнализация звенит в третий раз, и в палатку протискивается Ними — штаб-сержант Неемия Бенчли из второго боевого расчета, круглолицый серфер с копной рыжеватых волос и татуировками в виде азиатских узоров, покрывающих его шею и руки. Ними сообщает, что небо на востоке уже светлеет, а по дороге он не встретил ни одной живой души. Ними и сам не понимает, как ему удалось продержаться так долго, а мы не пристаем с расспросами. Может, мы все уже на том свете. На Красной планете эта мысль приходит в голову так часто, что превращается в навязчивую идею.

Мы допиваем оставшуюся воду и с наслаждением отливаем в приемники регенераторов. В нос бьет резкий запах мочи. Вполне терпимый, когда принюхаешься. Наша палатка воняет как сортир в русском борделе. Впрочем, не надо плохо о русских. Они спасли нам жизнь этой ночью.

Холодный механический голос, раздающийся из динамиков, говорит что-то по-русски. Казах переводит. Нас предупреждают, что запасы воздуха подходят к концу.

Снаружи уже светает.

Пора в путь.

К утру сильно похолодало.

Мы надеваем шлемы и опускаем экраны. Один за другим изумленно приподнимаем брови — никто из ангелов не подает голос. Лазерная связь отсутствует — очевидно, в небе над Марсом просто не осталось наших спутников, поэтому у ангелов нет новостей — ни хороших, ни плохих. Никаких. Им нечего сказать, и они молчат.

Мы по очереди протискиваемся наружу и совещаемся, что делать с бесполезной теперь палаткой. Решаем бросить ее как есть. Зарывать палатку в землю бессмысленно — ортштейн слишком твердый, а сжечь ее мы не сможем, ведь для горения нужен кислород. К тому же палатка пролежала тут целый месяц, и если бы кому-то было до нее дело, ее бы уже десять раз обнаружили. Похоже, всем плевать.