29 мая

Лон провела в «Лонгтоне» невыносимую ночь. Она слышала голоса и страдала от бредовых видений, уверенная, что ее ребенок мертв и лежит под кроватью. На следующий день она перекусила той скудной бесплатной едой, какая имелась в баре, и прошла пешком почти одиннадцать километров – это заняло почти весь день. Ее подобрала Джулия Бейли, сотрудница полиции. Это был первый случай из трех, когда ее спасала Джулия. Лон подобрали всего в семистах метрах от дома – она замерзла и была в шоке, однако к половине девятого вечера ее вернули домой.

31 мая

Не прошло и двух дней, как Лон арестовали из-за долговых обязательств. Что она такого натворила? Мы не могли себе представить! Оказывается, она не появилась в суде 18 мая, всего за двое суток до того, как у нее начались схватки. Она совершенно об этом забыла. Суд мог бы дать ей небольшую отсрочку, учитывая ее обстоятельства, но к Лон снова не было проявлено никакого снисхождения, ни тени человечности. Ее объяснения, что до родов оставалось всего сорок восемь часов, не были услышаны.

Для начала с Лон сняли отпечатки пальцев и поместили ее за стеклянную перегородку, в полдень ее отвезли в магистратский суд Фентона. Ее посадили в другую камеру – эта была маленькой и темной. Я смог поговорить с ней по телефону и заверил, что все в конце концов наладится.

Дело Лон слушали последним, в четыре часа дня. От нее требовалось стоять в суде с высоко поднятой головой. Лон не понимала, что она сделала дурного, и ее, наконец, освободили. Это был день, который ей больно вспоминать, еще один день преследований. Неожиданно к ней приехал Энди. К его приезду Лон была слишком расстроена недавними переживаниями и слишком потрясена, увидев его.

3 июня

К нам домой приехал социальный работник, чтобы поговорить с Лон о ее положении.

Вечером в воскресенье Лон пожаловалась мне на боли в животе, поэтому в половине двенадцатого я повез ее в травматологическую больницу. Пришлось ждать до трех ночи, чтобы услышать, что ее не смогут осмотреть до восьми утра в понедельник. Нам надо было вернуться в суд к половине десятого, так что мы уехали. Она не хотела рисковать после кесарева сечения, но позднее сообразила, что эта боль ей привиделась. Такое с ней случалось довольно часто.

Мы прибыли в суд в 10:45 утра. Арест на прошлой неделе произошел из-за невыплаты присужденных сумм. На этот раз суд длился тридцать минут, и Лон была спокойна: она уже начала привыкать к судебным заседаниям. Следующая дата судебного слушания по делу была назначена на 7 августа – в тот же день, что и следующий «кризисный визит».

14 июня

Два психолога и два социальных работника приехали навестить Лон. Она рассказала им о голосах, которые слышит, и об ощущении преследования. Врач сказал, что это явные признаки психоза. Вызвали «Скорую», и Лон вернулась в Харплендс. Хотя у нее диагностировали психоз и все видели, как она выбегает из комнаты и кричит на людей, которых видит и слышит только она сама, в медикаментозном лечении ей по-прежнему отказано.

15 июня

Я отправился в службу защиты детей, чтобы сообщить, что Лон находится в Харплендсе, дать им больше информации и узнать, каково ее положение относительно закона о защите персональных данных.

19 июня

Поздно вечером я забрал Лон из Харплендса.

25 июня

Мы поехали на встречу с поверенным в Берслеме, чтобы узнать о предварительном слушании, а также обсудить ее болезнь. До сих пор ждем отчета от психиатра доктора Т.

29 июня

Встретились в Сазерленд-центре с К. В., общественной психиатрической медсестрой, чтобы поговорить о самочувствии Лон. Июнь был для нее особенно травматичным, хотя и не сильно отличался от других месяцев. Каждый день представлял трудность для Лон – с момента пробуждения до засыпания. Сколько бы я ни звонил, со сколькими бы людьми ни встречался, для ее облегчения ничего сделано не было. В этом месяце я начал подозревать, что ничего и не будет сделано.

7 июля

Поверенный Энди в Манчестере связался с нами насчет развода: он сообщил, что брак расторгнут.

11 июля

Лон узнала о строго конфиденциальном отчете заседания комиссии по защите детей. В нем содержался ордер о временной опеке от 25 мая и приказ о передаче ее ребенка на воспитание в другую семью от 31 мая, после того как ее выписали из больницы. Были сделаны выводы о ее нежелании сотрудничать со специалистами во время беременности и в ходе родов.

Лон осмотрели специалисты в Сазерленд-центре и больнице Харплендса. Хотя все они были осведомлены о ее уязвимом психическом состоянии и неконтролируемых физических и вербальных вспышках, ей отказали в психотропных средствах и любых лекарствах для облегчения ее состояния.

Когда началась оценка родительской компетентности, с Лон было трудно поддерживать диалог. Она не желала давать никаких сведений специалистам, которые пытались ей помочь, и предпочитала не замечать их.

Май привозят на дом к Лон, и я постоянно напоминаю ей, что девочку надо регулярно кормить, давать ей срыгнуть после кормления и зарегистрировать факт рождения. Она не проявляет к дочери особого интереса, нечасто берет ее на руки и предпочитает отдавать сиделкам, когда та плачет. У Лон было две встречи с сиделками, которые привозили ей малышку на дом, и каждое свидание длилось тридцать-сорок минут. Ей очень трудно наладить эмоциональный контакт с ребенком.

Я спросил Лон, почему она не хочет признавать, что у нее родился ребенок и что девочке надо дать имя по ее выбору. Она игнорирует меня и мои вопросы.

К. В. констатировала, что поведение Лон – это способ, которым она справляется со стрессом; у нее нет никаких признаков психоза или биполярного расстройства. В другой раз она сказала: будь Лон по-настоящему больна, она бы не выжила, а тот факт, что она жива, доказывает: она не больна и не нуждается в медикаментозном лечении. Нет ничего более невежественного и ошибочного, чем этот квазипрофессиональный диагноз. К. В. – не психиатр, а психиатрическая медсестра, которой нужно повышать свою квалификацию, чтобы продолжать работать по избранной профессии. Ее обучение должно включать толику здравого смысла и сострадания.

Порой Лон уверена, что ее отравили. Она принимается все обнюхивать, не ест никаких продуктов, если они не из вакуумной упаковки, и настаивает, чтобы я пробовал еду и питье первым.

Специалисты, опекающие Лон, назначили встречу, чтобы обсудить ее дальнейшее лечение, но Лон не стала в ней участвовать и отпускала в их адрес расистские комментарии. Лон сама себе худший враг. После этой встречи кризисная группа приняла решение об обследовании. Лон ненадолго отправится в Харплендс, хотя, если бы ее осмотрел консультант, уже знакомый с ней, ее бы туда не взяли. Лекарств она по-прежнему не получает.

По возвращении в мой дом из Харплендса

Один специалист пытался дать Лон эдинбургский тест на послеродовую депрессию. Я сказал, что она просто отметит все клеточки, поскольку депрессия – лишь часть ее болезни. Лон все больше теряет контакт с реальностью. Отрицание ребенка с каждым днем усиливается, она недовольна, что ей все время приносят «этого» ребенка, чтобы она на него смотрела и проводила с ним время. Она по-прежнему гуляет среди ночи, но выходит через черный ход и думает, что я об этом не знаю.

3 августа

К. В. не смогла убедить Лон встретиться с доктором С., психиатром, который в 2004 году поставил ей диагноз «шизофрения». Лон уверена, что этот доктор тогда навредил ей и отослал прочь. В то время она могла принимать лекарства.