Капитану казалось, что он слышит, как играют зорю. Перед ним вновь предстала картина ожидания битвы, от участия в которой император освободил свою гвардию. В то утро солнце слепило глаза. Он вспомнил дым, взрывы, опустошительные рейды кирасир вдоль склонов, падающие вокруг больного Наполеона ядра. Он отталкивал их ногой, словно мячи, и продолжал наблюдать в подзорную трубу за передвижением войск.

Совсем рядом вдруг громыхнул выстрел, за ним другой. Капитан вздрогнул и настороженно огляделся. Бонэ и кавалеристы подстрелили несколько крупных ворон и теперь искали их среди прихваченных морозцем трупов.

— Это мы, господин капитан!

— Мы думаем о еде, господин капитан! — с этими словами Бонэ встряхнул жирные черные тушки ворон за короткие лапки.

— Вы собираетесь есть этих пожирателей падали?

— Раз того требует желудок…

— Не понимаю тебя, Бонэ! А если эти птицы клевали внутренности вашего бывшего товарища?

— Взгляните, господин капитан…

Колонна продолжила движение, в то время как капитан съехал с дороги, чтобы взглянуть на находку сержанта. Среди засохшей травы и пучков соломы шевелился безногий обрубок человеческого тела с лицом, покрытым толстой коркой грязи и спекшейся крови. При виде этого чудовища драгуны попятились назад.

— Он жив! — воскликнул Бонэ.

— Выполз из распоротого брюха той лошади, — показал кавалерист Шантелув. — Должно быть, он там укрывался от холода, ел внутренности, а пил, скорее всего, дождевую воду.

— Невероятно! — сказал капитан охрипшим от ужаса голосом.

— Но это так, он даже открывает глаза…

Окруженный густой березовой рощей, Колоцкий монастырь с его серыми зубчатыми стенами, башнями и строгими колокольнями будто крепость возвышался на косогоре. Из бойниц палисада, сделанного из толстых досок и бревен, в сторону долины, где протекала Москва-река, угрожающе глядели жерла пушек. Императорская свита провела в монастыре ночь. Никто не покидал карет, поскольку все помещения были заполнены ранеными. После ужасной битвы под Бородино здесь на лечении находилось около двух тысяч человек. Кроме того, в монастыре был устроен временный склад оружия.

Ночью разгулялась нешуточная метель. Барон Фен и его попутчики лежали в экипаже, укрывшись грудой пальто и меховых шкур. Себастьян был доволен, что за два алмаза выменял у маркитантки замшевые сапоги на фланелевой подкладке.

К утру снегопад прекратился, но все вокруг было занесено снегом. Сотэ, пытаясь открыть примерзшую дверцу кареты, выходил из себя:

— Я уверен, просто уверен, что в этой обители мы сможем найти какую-нибудь еду!

— Выпейте еще белого вина из ящика, — предложил ему, не раскрывая глаз, барон Фен.

— Напиться в присутствии дочери? Ну, нет! Прекрасный пример!

— Тогда ешьте горох.

— Сухой?

— Тогда собаку.

— Вы сошли с ума?

— Пойду взгляну, что там, — предложил Себастьян.

— Нет, нет, — запротестовал торговец, — я озяб, у меня затекли ноги, и у меня есть желание поссориться с кем-нибудь!

— Оставьте, господин Рок, — сказал барон, — это согреет нашего друга.

— Я вам не друг! — запальчиво бросил Сотэ.

Коммерсант отважился шагнуть наружу, поскользнулся, упал в снег и завопил:

— Нога! Ой, нога! Я ранен! Мне полагается горячая еда для раненых!

Себастьян вышел из кареты, чтобы помочь вздорному попутчику, но сам едва устоял на ногах, скользивших при каждом шаге.

— Моя нога, говорю вам!

— Всем наплевать на вашу ногу.

— Но… но где же лошади? — спросил книготорговец.

Возница, укрыв накануне одеялом лежащих на крыше раненых, сам спал в мешке. Он стряхнул снег с одежды и мешка, пригубил водки и ответил:

— Так они в конюшне, кормятся там.

— Браво! Лошади едят, а мы?

— Вы тоже хотите соломы?

И впрямь, фураж состоял из ржаной соломы, оставшейся после обмолота хлеба, собранного монастырской братией, в которую добавляли сено из тощих подстилок, служивших постелью для умирающих — им все равно оставалось недолго мучиться.

После короткого отдыха лошади вновь были запряжены, и кареты двора его величества присоединились к основной колонне. Вюртембергские егеря основательно загрузили ранеными все, что двигалось на колесах; тех, кто был слишком слаб, чтобы самостоятельно держаться на повозках, ради безопасности привязывали веревками.

Первые экипажи прокладывали путь для остальных, но за исключением лошадей, подкованных по приказу предусмотрительного Коленкура зимними подковами, большинство животных скользило на обледеневших неровностях дороги. Немало лошадей пало от изнурения, и их бросали на произвол судьбы. Уже привыкший ко всему, Себастьян с отрешенным видом наблюдал, уткнувшись носом в окошко кареты, как посиневшие от холода вольтижеры, мимо которых проезжал экипаж, вспарывали брюхо еще живой кобыле, из ноздрей которой подымался пар. Они рвали зубами теплое мясо, и кровь текла у них по подбородку и изношенным шинелям.

Тут же неподалеку шайка тиральеров грабила увязшие на обочине повозки. Они выбрасывали на снег канделябры, бальные платья, тонкий фарфор и оставляли себе лишь спиртное. Одна из повозок горела, и вокруг нее сидели какие-то заросшие худые личности, больше похожие на призраков, а не на солдат Великой армии. Они жарили подозрительного вида мясо, куски которого были нанизаны на сабли.

На глазах Себастьяна с крыши их кареты свалился человек — один из тех раненых, которых погрузили в монастыре: слабо завязанные узлы веревок не выдержали дорожной тряски. Молодой человек приоткрыл дверцу и крикнул кучеру:

— Стойте! Мы потеряли раненого!

— Затворите дверь, господин Рок, — сказал барон Фен, — или вам жарко?

— Хорошо, господин барон.

Он взглянул на попутчиков. Лейтенант и одноногий уже не стонали, они ничего не пили и не ели: живы ли они? Прижавшись друг к другу, сидели оцепеневшие от холода мать и дочь Сотэ. Сам Сотэ прижимал к груди дрожащего песика. Барон Фен обмотал голову шерстяным шарфом. У них почти не осталось еды, но они все еще верили, что в окружении императора не умрут с голоду, и во время остановки собирались наведаться к армейским полевым кухням.

Временами карета содрогалась от взрывов: артиллеристы подрывали пороховые ящики, тащить которые у них не было возможности — не хватало лошадей. Себастьян подумал, что это лучше, чем просто оставлять порох на дороге, по крайней мере, противнику он не достанется. Более мощный взрыв, прогремевший совсем рядом, выбил стекло из окошка кареты, у которого, скорчившись, лежали на мешках с горохом раненые. Чтобы как-то защититься от ледяного ветра, Себастьян заложил разбитое окошко сумками. И тут до него дошло, что карета стоит на месте, а одноногий голландец мертв.

На сей раз выяснять причины новых осложнений отправился барон Фен. Себастьян последовал за ним, обмотав голову, по примеру начальника, кашемировым шарфом. От холода заслезились глаза, побелели суставы рук, и, чтобы не растянуться на льду, они озябшими пальцами уцепились за карету. На обочине дороги, вытянувшись во весь рост, в мокром снегу лежал возница. При взрыве порохового ящика во все стороны разлетелись деревянные обломки, один из которых, к несчастью, раскроил бедняге череп. Взрывом выбило стекла и в других экипажах, и их пассажиры наспех пытались заделать зияющие отверстия всем, что попадало им под руки. Коляски и фургоны пробовали объехать пострадавшие экипажи, рискуя увязнуть в глубоком и рыхлом снегу, некоторые при этом опрокидывались.

Чтобы убедиться в смерти возницы, барон присел перед ним на корточки. Помощь уже не требовалась. Но надо было ехать дальше, и Себастьян предложил себя на место кучера.

— Вы умеете управлять такими экипажами, господин Рок?

— В Руане мне часто приходилось управлять шарабаном отца.

— Положим, это не шарабан. У нас, слава богу, две лошади с шипованными подковами.

— Разве у нас есть выбор, господин барон?

— Ладно, вывозите нас отсюда и давайте быстрее догонять свиту его величества. Они изрядно оторвались от нас.