— Господин Бейль? — спросил Себастьян.
— Это вы, господин секретарь? Да-да, это Бонэр, баловень судьбы, жалкий туповатый неудачник, каких нечасто встретишь. Господа, прошу вас, не давайте ему калечить Доменика Симарозу! Господин секретарь, этот бездарный тип решил, что можно играть Симарозу на ненастроенной скрипке, которую он сегодня украл в Москве.
Капитан подал знак, и драгун Бонэ пошел прямо на скрипача, который издевался над «Matrimonio segreto»[4]. Драгун бесцеремонно вырвал инструмент из рук Бонэра.
— Конфисковано!
— Верните скрипку! — завопил Бонэр. — Кто дал право?
— Наши уши! Господам не нравится ваше пиликанье.
— Какое еще пиликанье? Тупицы! — зарычал Бонэр, пытаясь смычком ударить драгуна, который скрипкой, словно ракеткой, легко отражал все удары.
Одна струна с пронзительным звоном лопнула и задела Бонэра по щеке. Он начал орать, шмыгать носом, на его глазах навернулись слезы, и, обидевшись на весь белый свет, он закрылся в карете, чтобы никого не видеть и не слышать. Бонэ швырнул скрипку в поле и вернулся к своим спутникам. Чтобы поставить повозку на колеса, пришлось как следует повозиться. Было уже одиннадцать ночи, когда уставшие люди молча двинулись дальше.
Москва осталась позади, и в этот час хорошо было видно, как сияет луна над дымным покрывалом ночного города. Биваки встречались все чаще. До Петровского дворца уже было рукой подать. Войска собирались в единый могучий кулак. Из военных подразделений сформировался огромный лагерь, в котором совершенно нелепо смотрелась колонна подвод, нагруженных диванами и фортепьяно. Через такую массу отдыхающих солдат продвигаться было очень сложно.
Группа д’Эрбини оставила колонну гражданских у расположения итальянских частей под командованием Евгения Богарне. В окружении этих частей и находился теперь Петровский замок. Драгуны сказали, что пойдут искать свою бригаду, на самом же деле им хотелось найти укромное местечко и отведать окорока с вином.
Себастьян забрал свой мешок и вернул лошадь Бонэ. Когда он спрыгнул на землю, его сапоги погрузились в глубокую вязкую грязь. Сразу стало понятно, почему солдаты устилают холодную влажную землю соломой, сверху укладывают доски, а на них — меховые шкуры и ткань. Костер поддерживали разбитыми оконными рамами, дверями с золочеными ручками, мебелью из красного дерева. Солдаты с важным видом сидели в креслах, покрытых коврами. На коленях у них красовались серебряные блюда, а в ладонях они катали темное, поджаренное на углях тесто, делали из него шарики и ели вместе с плохо прожаренными кусками конины.
Себастьян почувствовал приступ тошноты.
— Как насчет того, чтобы перекусить? — сострил Анри Бейль.
— Эти люди перебили мне аппетит.
— У меня есть инжир, соленая рыба и дрянное белое вино из подвалов Английского клуба. Для служащего-снабженца моего ранга это жалкий набор, сам понимаю. Но, как говорится, чем богаты… Охотно с вами поделюсь, если не будете возражать. А Бонэра давайте пожалеем, пусть поспит.
Себастьян с удовольствием согласился. Они вытащили из кареты корзину с продуктами, уселись на ящик и начали неторопливо есть, задумчиво глядя на замок. Себастьян жевал липкую бесцветную кожу речной рыбины и, сам того не желая, думал об Орнелле. Воспоминания о ней отравляли ему жизнь, но как от них отделаться? Вновь и вновь он видел ее то в подвале Кремля, то в повозке… А то вдруг слышался ее голос: «На Солянке, на улице, где торгуют соленой рыбой, господин Себастьян». Он тяжело вздохнул с набитым ртом. Так хотелось с кем-нибудь поделиться своими чувствами, но с кем? С Анри Бейлем? Он выплюнул рыбью кость.
— О чем задумались, господин секретарь?
— О римском пожаре, — соврал молодой человек.
— Будем надеяться, что московский не будет длиться девять дней. Боже, как подумаешь, что в этом обвинили Нерона!..
— Господин Бейль, Ростопчин великолепно организовал пожар Москвы.
— Этот Ростопчин, кто он: злодей или герой? Посмотрим, как все это обернется.
— Русские историки во всем обвинят Наполеона, точно так же, как римские историки обвинили Нерона.
— Светоний? Тацит? Аристократы ненавидели слишком популярного императора. Добавьте к этому клеветнические измышления христианских победителей, и вы получите дурную славу на многие века.
Оба чиновника попивали белое вино из китайских фарфоровых чашек, смотрели в сторону горящей Москвы и вели беседу о разрушении Рима.
Этой ночью им хотелось забыть о реальном времени, чтобы почувствовать свою причастность к Истории.
— Так что же, Нерон, по-вашему, не при чем?
— Послушайте, пожар начался у подножия Палатина. Там были склады, где хранилось масло. Ветер дул с южной стороны. Как и теперь в Москве, так и тогда в Риме пожар быстро охватил весь город, состоявший преимущественно из деревянных зданий. И вот Нерон возвращается из Антиума, где был на отдыхе. Он видит сожженную дотла столицу, в огне сгорели сокровища, привезенные со всего мира, его библиотека, древний храм Луны, храм, который приписывают Ромулу, большой амфитеатр Статилия Тауруса. И что при этом делает император? Радуется? Отнюдь! Он организует помощь людям, оставшимся без крова, создает временные приюты, помогает питанием нуждающимся, снижает цену на хлеб, вводит охрану у разрушенных зданий, чтобы пресечь грабежи. Наступает момент, когда в горьком отчаянии он берет лиру и запевает похоронную песнь. Его враги только этого и ждут: «Нерон сжег Рим, в честь чего и сложил песню».
— Однако в поджоге огорода он обвинял христиан…
— Забудьте Светония и злые языки. Император повелел провести расследование, и именно простые римляне заподозрили в пожаре христиан. Главари секты лишь посмеивались во время всеобщей беды! Христиан преследовали не за веру, а за их упрямое нежелание подчиняться законам. Да, были и жестокие репрессии, но продолжались они совсем недолго. При Нероне христиан погибло значительно меньше, чем при добром Марке Аврелии…
— Хорошо, господин Бейль, а что все-таки скажут о нас?
— Да уж ничего хорошего не скажут, господин секретарь. Хотите еще инжиру?
Все следующее утро Москва продолжала гореть. Себастьян Рок нашел свое рабочее место в Петровском замке. Построенный в стиле барокко, каменный замок с греческими башнями и татарскими стенами был летней резиденцией русских царей. В центре огромного круглого зала, прямо под куполом, из которого лился ясный свет, Наполеон разложил подробную карту России, заляпанную восковыми и чернильными пятнами. Толстощекий, растрепанный барон Баклер д’Альб, руководитель инженерно-географической службы, ползал на четвереньках, втыкая разноцветные булавки на позициях русской и французской армий. Император просчитывал возможные движения войск Кутузова:
— До Петербурга рукой подать: пятнадцать переходов, не более, — промолвил после долгого молчания Наполеон. — Наши разведчики утверждают, что путь на северную столицу свободен.
— Впереди зима, сир. Благоразумно ли проводить зимовку на самом севере? — усомнился Бертье.
Начальник главного штаба и присутствующие офицеры задумались, а император продолжал:
— Царь боится этого наступления и уже распорядился переправить в Лондон свои архивы и сокровища.
— Эту информацию мы получили от казаков, но откуда они знают о намерениях царя? Быть может, они нас просто дурачат?
— Успокойтесь, трусишки! Сообщения Мюрата снимают все сомнения. Русская армия деморализована. Неаполитанский король передает, что солдаты дезертируют, а казаки просятся к нему на службу.
— Казаки восхищаются отвагой Неаполитанского короля, сир, но ведь вы знаете…
— Говорите же!
— Убедить в чем-то Мюрата несложно, если ему подольстить.
— Не будем забывать, — подхватил разговор Дюрок, — что Неаполитанский король воюет в арьергарде. Где прошла армия Кутузова?
— Вот здесь, с этой стороны, севернее этой точки.
