— Кремль! Кремль! — повторял человек, показывая направление.

— Помогите!

Д’Эрбини увидел, как Полен понесся на осле именно в ту сторону, куда показывал москвич. Полен еле удерживал шапку и что есть мочи орал. Драгуны рассмеялись и галопом поскакали вслед за ним.

— С чего бы он так рванул, этот осел?

— А я его немного погладил по шерсти палашом, господин капитан, — разъяснил Бонэ.

— По коням! — скомандовал д’Эрбини обоим драгунам, которые разделили окорок и раскладывали куски по сумкам.

Полен задал высокий темп. Капитану пришлось обогнать слугу, чтобы остановить перепуганное животное. Вскоре отряд выехал на широкую, обсаженную деревьями улицу. Слева с треском горели дома. От сильных порывов юго-западного ветра из всех окон и дверных проемов большого каменного здания в небо рвались яркие языки пламени. Огонь словно радовался свежим потокам воздуха, и пламя разгоралось с новой силой…

Солдаты оказались в северной части Китай-города. Тут ослик снова заартачился и стал на месте, как вкопанный.

— Послушай, мне надоел твой осел! Ты можешь из него что-нибудь сделать? — закричал д’Эрбини.

— Колбасу? — сострил Мартинон.

— А тебя я послушаю, когда приведешь себя в нормальный вид!

На базаре появились каторжники во главе с губернаторским полицейским в мундире и с факелом в руке. Д’Эрбини бросился на полицейского, а драгуны, не целясь, пальнули по мужикам, как по скворцам. Капитан и полицейский сошлись в поединке. Д’Эрбини, отлично фехтовавший левой рукой, нанес удар сопернику в запястье, совсем рядом с красной манжетой мундира. Не обращая внимания на хлынувшую кровь, полицейский перехватил факел здоровой рукой, но в это мгновение получил другой удар и упал замертво с перерезанным горлом.

В воздухе с треском летали горящие головни. Пожар стремительно приближался и к этой части города, пожирая все на своем пути, изгоняя из лавок обрядившихся в турецкие или персидские халаты солдат, которые тащили все, что попадало им под руку: сапоги на меху, рулоны кожи, мешки чая, сахара, всякие побрякушки. Не дремали и москвичи. Расхватывали товары повылезавшие из схронов разбойники и пьяные мужики. Люди молча выносили мебель, рулоны шелка или восточного муслина и складывали посреди улицы. Некоторые терзались сомнениями: хватали упаковки кофе, затем отбрасывали их, отдавая предпочтение зеркалу в красивом деревянном обрамлении. Самые везучие успели завладеть ручными тележками. Уланы вислинского полка вместо лошадей запрягли в повозку несколько русских и избивали их плетьми: «В Варшаве они всю семью мою уничтожили», — горланил польский лейтенант.

Драгуны оставили бедного Полена сторожить лошадей и вместе с д’Эрбини побежали по крытой галерее базара.

— Осторожно! — закричал капитан, прыгая за прилавок. С просевшей крыши дождем сыпалась раскалившаяся черепица. — Вот здесь, здесь проходите!

Они обогнули баррикаду из лакированной мебели. В нескольких метрах от них с грохотом обрушилась окончательно прогоревшая кровля. Солдаты укрылись под портиками, где грабители вышибали двери лавок, да с таким увлечением, что не замечали ни падающих рядом балок, ни подгорающих подметок сапог. Под градом ударов трещали сундуки, поддавались люки подвалов.

Паренек со светлыми гусарскими косичками, торчащими из-под треуголки, одетый в халат цвета смородины, какие носят калмыки, принимал и ставил в ящик бутылки, которые ему подавали из подвала. Драгуны остановились.

— Мы поможем тебе унести все это, — сказал капитан, положив руку на ящик.

— Если вы хотите вина, господин капитан, то у вас есть выбор. В подвалах этого добра хоть пруд пруди, — ответил гусар.

— Да, но нам понравились твои бутылки.

Внезапно шагах в десяти от них из-под решетки с гудением вырвалось пламя: кроме вина в подвалах хранилась смола, масло, купорос. У д’Эрбини не было никакого желания задерживаться здесь. Гусар сопротивлялся, звал товарищей на помощь. Из люка высунулась какая-то рожа в кашемировой шали. Не долго думая, Мартинон заехал ей ногой, сбросил человека с лестницы и сам нырнул в подвал. Оттуда послышались крики, и вскоре Мартинон неловко вылез наверх, держась руками за живот. Шатаясь, как пьяный, он сделал пару шагов и упал на бок. В спине у него торчала шпага, кончик которой выходил спереди чуть ниже желудка. Истекая кровью, Мартинон как-то тупо улыбнулся и застыл, глядя на огонь стекленеющими глазами.

Приближался огненный ураган.

После обеда император в окружении высших офицеров покинул Кремль. Бертье придумал очень хороший аргумент: «Если кавалерия Кутузова воспользуется пожаром и атакует армейский корпус, дислоцирующийся на равнине, то как вы сможете отсюда вступить в бой?» Наполеон вышел через потайной ход и оказался на берегу Москвы-реки. Он перешел мост, который со вчерашнего дня саперы регулярно поливали водой: ветер приносил с пожарищ тлеющие головешки, которые постоянно падали на дощатый настил моста. Коленкур позаботился о лошадях. Был отдан приказ о всеобщей эвакуации, и лишь один батальон оставался в Кремле для охраны цитадели и локализации пожара всевозможными средствами…

Себастьян с мешком за спиной бесцельно блуждал среди мечущейся толпы. За Кремлем на бульваре выстроились бесконечные колонны повозок. Уже никто не слушал непонятных противоречивых приказов, но все хотели знать, как выбраться из этого пекла. Почти все кучера были пьяны и продолжали наливаться водкой. Лошади беспокойно топтались на месте. Себастьян попытался было пристроиться в какой-нибудь карете, переполненной багажом, награбленными вещами и потными осунувшимися чиновниками, но никто не хотел брать его с собой:

— Идите своей дорогой!

— Ты что, не видишь, самим места нет!

Себастьян подсел к одному форейтору, но тот прогнал его. Молодой человек разозлился и обратился к какому-то конюху:

— Чего ждем, почему не едем?

— Пусть ветер поменяется.

— А потом что?

— А потом и поедем по пеплу, черт возьми!

— Но вон же широкая свободная улица.

— Она уведет тебя в такую даль…

— В какую еще даль, Господи?

Себастьян не стал больше разговаривать с этим пьяницей. Он проклинал свой замечательный почерк, из-за которого оказался в Москве. Как же хорошо ему жилось в парижском министерстве: тихо, спокойно, и если доводилось воевать, то разве что с перьями. Теперь он не видел для себя никакого выхода и ненавидел весь мир. «Явился я на свет в недобрый час, черт побери! Но почему? Почему я здесь? Да плевать мне на всех русских! Какой же я хилый и беспомощный! Марионетка! Сколько кретинов завидуют мне, что я служу у барона Фена? Я с удовольствием отдал бы им эту службу! Зачем я на нее соглашался, и как от нее отказаться? Нет у меня смелости! Чего нет, так нет! Я слишком много мечтаю, фантазирую, замыкаюсь в себе! Я и живу-то наполовину! Был бы я англичанином! Ходил бы сейчас без всяких забот по улицам Лондона! Плавал бы за хлопком в Америку! Гнусные времена! А мадмуазель Орнелла! Ее образ волнует и мучит меня! К черту! Все к черту! Какой же я дурак! Она хоть капельку внимания мне подарила? Она смеется надо мной! Актрисы кроме себя никого не любят, это же ясно! А я без малейшей надежды переживаю, терзаюсь из-за нее! Ради чего? Ради того, чтобы еще одной бедой стало больше? О себе лучше подумай! Идиот!»

Последнее слово Себастьян произнес вслух, и это услышал кучер:

— И почему это я идиот, милейший?

Себастьян ничего не ответил и зашагал прочь. Он вышел из себя, дрожал от ярости, и как же ему было одиноко! Вокруг — со всем смирившиеся чиновники с кокардами на шляпах, как будто те отхлынувшие и укрощенные по приказу императора языки пламени. Кучер на одном из фургонов все-таки осмелился выехать на улицу, охваченную пожаром только с одной стороны. Однако смельчак не проехал и десятка метров, как его фургон запылал ярким пламенем.

— Ну что, не берут тебя с собой? — окликнул Себастьяна один из жандармов, которые устроили бивак у крепостной стены и в серебряной вазе готовили пунш.