— Извините, господин капитан, я было засомневался.
— Понимаю.
— Мундир господина капитана вот в этой дорожной сумке, — пояснил Полен, показывая на багаж, уложенный на ослике.
— Мы едва не сгорели в огне возмездия, — сказала мадам Аврора.
— Не оставайтесь на открытой местности. Располагайтесь в церкви.
— Она сложена из больших камней, деревянные постройки далеко, так что там вы будете в безопасности.
— Вы полагаете, лейтенант, что теперь можно сидеть, сложа руки?
— Господин капитан, здесь полно пьяных каторжников, которые совершают поджоги вот такими штучками…
Лейтенант бросил д’Эрбини небольшую пику. Капитан внимательно осмотрел ее.
— Вот такими просмоленными пиками они и орудуют, — сказал гусар и поехал к своим людям, которые не спускали глаз с предполагаемых поджигателей.
Д’Эрбини вместе с труппой направился к церкви. Проходя вдоль рощи, они увидели добрый десяток висевших тел — неплохой завтрак для воронов и волков. Орнелла опустила глаза и подняла голову лишь тогда, когда они подошли к храму. Ей казалось, что она попала в другой мир: и в боковых нефах, и между колоннами, и перед клиросом сияли согни свечей. Чьи руки зажгли их? Такой вопрос у Орнеллы не возникал. Она крепче прижалась к своей подруге. Боже, как же ей хотелось выспаться и проснуться за кулисами парижского театра, за тысячу верст от Москвы… С Катриной она знакома давно. Сотни раз они вместе выступали на одной сцене. Вместе начинали когда-то с самых незначительных ролей. Пусть это был один выход, одна-единственная реплика, но зато в спектакле «Господин Вотур» рядом с известнейшим Брюнэ… А приметила их мадам Аврора: брюнетку — за манеры и статность, а рыжую — за свежесть и бодрость. Их приняли в театр «Деласман» в пригороде Тампль, сцену которого они не покидали до того самого дня, когда Наполеон решил закрыть большинство театров, чтобы избавить от конкуренции восемь театральных трупп, получивших от него дотацию. Тогда пришлось уехать из Франции и выступать за границей перед соотечественниками и просвещенными европейцами, которые знали французский язык. Кочующей труппе Авроры Барсе аплодировали Вена, Петербург, Москва… Но вот уже два месяца, как Москва лишила артистов всего: покоя, публики, денег, багажа, костюмов.
— О, Катрин, — прошептала Орнелла, — как мне все это надоело…
— Мне тоже…
— Я иду за продуктами, — сообщил д’Эрбини. — Устраивайтесь в этом приделе. Мартинон, ты и ты — за мной! Остальным привязать лошадей к балясинам алтаря!
— К чему привязать?
— Эх ты, невежа! Вот к этим золоченым деревянным штукам.
Капитан старался не думать об усталости и сомнениях. Однорукий, исполосованный шрамами, д’Эрбини твердо сжимал эфес сабли при воспоминании об обычных человеческих желаниях и слабостях. Порой ему почему-то хотелось окунуться в мирную деревенскую жизнь. А то вдруг представлял себя хозяином гостиницы, потому как любил людей, вино и сочных золотистых пулярок на вертеле. Какой неуместной показалась ему мысль о нежной курятине в этот сентябрьский день в горящей Москве, где правят бал каторжники и волки.
Д’Эрбини долго бродил по улицам со своими голодными и оборванными солдатами. Сам он надел один из зеленых сюртуков и серые короткие штаны; его смятая в лепешку каска осталась в руинах особняка Калицына. Наконец, они оказались в квартале с несколькими церквями и множеством небольших одноэтажных домиков с покатыми крышами, чем-то напоминавших швейцарские шале. Перед каждым домом имелся маленький сад; все участки были обнесены невысоким забором.
Будет чертовски плохо, если не удастся перехватить чего-нибудь на зуб. Не оставалось ничего другого, кроме как методично обшаривать эти домики. Один из драгун уже собрался было взломать замок и размахнулся прикладом, как мимо галопом пронеслись уланы. Один из них успел крикнуть.
— Осторожно с дверями! Могут быть сюрпризы!
Драгун так и застыл с поднятым ружьем и полуоткрытым ртом.
— Ты что, не слышал, осел? Давай через окно!
Они оторвали ставень и выбили в окнах стекла. Капитан забрался внутрь и стал осматривать дом: лавка, табурет… Сделал шаг, другой. Под сапогом хрустнула веточка. Возле двери хозяева оставили охапки хвороста и древесной стружки, а напротив — неподвижно закрепленное ружье. Присмотревшись, д’Эрбини заметил веревку, протянутую от двери к курку. Вот и сувенир, о котором говорил улан: если бы они вышибли дверь, то сработал бы курок и от выстрела загорелся бы сухой хворост.
В окно сунул голову Мартинон.
— Господин капитан, там, в саду мы саблями прощупывали землю и наткнулись на какой-то сундук.
Солдаты быстро откопали находку и открыли ее без особого труда. Там оказалась посуда. Поиски продолжили в соседних домах; осторожно втыкая сабли в землю, обыскали погреба; в одном из домов в печке нашли картечную гранату, и почти везде двери были с ловушками. После дня такой работы команда д’Эрбини возвратилась с бочонком водки и копченым осетром.
Под порывами сильного восточного ветра огонь уверенно приближался к Кремлю. Моросил бесконечный мелкий дождь. В клубах черного дыма скрывались колокольни. От такого зрелища кошки скребли на душе у Себастьяна. Сидя на диване в большом салоне, где он так и не сомкнул глаз, молодой человек пытался избавиться от жутких видений: вот Орнелла в объятиях пламени, ее волосы вспыхивают, словно факел, она куда-то бежит… Но нет, ведь мадам Аврора знает Москву, ее окольные и кратчайшие пути, ее западни, она не даст им попасть в огненный плен, убеждал самого себя Себастьян.
В эту ночь от зарева пожара было светло, как днем. Себастьян встал, взялся за горячую бронзовую ручку застекленной двери и при этом едва не обжег руку, вышел на террасу. Пожары уже уничтожили пол-Москвы. Пахло пеплом, смолой и серой. Со стороны базара то и дело слышались взрывы — на воздух взлетали складские помещения. Себастьян в поту вернулся в салон, чтобы хоть как-то успокоиться.
Император спал. Подготовку письма царю отложили. Наполеон лег спать рано, желая как следует отдохнуть после тяжкой ночи, проведенной в грязном дорогомиловском особняке. Никто из окружения его величества до сих пор не решался поговорить с ним о том, что нужно уходить из Москвы. Маршалы Бертье и Лефевр, обер-шталмейстер Коленкур и другие высокопоставленные особы шушукались на эту тему в углу приемной. Наконец, сообща решили, что к Бонапарту пойдет маршал Дюрок: именно ему меньше других попадало от императора. Однако на этот раз беседа маршала с Бонапартом шла на повышенных тонах, и это было хорошо слышно в приемной.
Действительно, как убедить монарха оставить ставший небезопасным Кремль и расквартировать войска по окрестным деревням, раз уж не удается потушить пожары в городе? Как отреагирует на это император? Плохо, в этом никто не сомневался… Бертье по своей давней привычке грыз ногти, Коленкур время от времени поглядывал на дверь, Лефевр молча изучал носки своих сапог. Явился посланец и сообщил, что слуги уже одевают Бонапарта.
Через минуту вошел император, насупившийся и раздраженный. Констан на ходу поправляет ему сюртук. Наполеон подошел к окну и замер, глядя на зарево пожаров, его лицо исказила брезгливая гримаса:
— Дикари! Дикари, как и их предки! Скифы!
— Сир, Москву следует покинуть немедленно.
— Бертье, идите к черту!
— Мы к нему уже пришли.
Наполеон с презрением пожал плечами и поднес к глазам театральный бинокль. Внизу, на фоне яркого оранжевого света хорошо было видно, как канониры пытаются гасить падающие искры. Несмотря на их старания, уже дымилась льняная пакля, которой были законопачены щели в зарядных ящиках. И кому только пришло в голову так по-дурацки разместить их? Того и гляди, на воздух взлетят четыреста ящиков с боеприпасами.
На крыше Кремля солдаты-гвардейцы сметали принесенную ветром горячую золу и мелкие угольки, светящиеся малиновым светом. Из окон Сената солдаты выбрасывали архивные папки, чтобы лишить огонь дополнительной пищи. Бумаги летали в воздухе, иногда воспламенялись и превращались в хлопья серого пепла. Новые пожары занялись в западной части города, и совсем уж рядом загорелись дворцовые конюшни и арсенальная башня. Ударили в набат. Восточный ветер усиливался, дрожали, звенели оконные стекла.
