— Хватайтесь за перила!

— Я наткнулся на что-то мягкое и, кажется, живое.

Д’Эрбини нагнулся и на ощупь стал шарить пальцами по полу. Нащупав тело, он рывком поднял его. Это был пьяный, задыхающийся Майяр. Капитан одной рукой взвалил на плечо тяжелое тело и потащил вниз. Дым выедал глаза, люди кашляли от удушья и прикрывали рот и нос кто платком, кто шарфом, кто просто рукавом.

Из комнаты графа вышел Полен с дорожной сумкой в руке. За ним, закрутившись в скатерти, брели Катрин и Орнелла. Они терли покрасневшие глаза и давились от кашля.

— Быстрее! — закричал бесстрашный д’Эрбини, обнаружив, что на первом этаже дверь уже объята пламенем. — Быстрее! Быстрее! — повторял он, и люди устремились в переднюю к выходу.

Но у крыльца их поджидали два беснующихся пса. Пламя уже охватило полдома. Капитан осторожно опустил драгуна Майяра на пол и выстрелом из второго пистолета уложил одного из псов. Увы, ни времени, ни патронов для перезарядки оружия у него не было. А эти придурки Мартинон и Бонэ, увлекшись переодеванием, забыли взять пистолеты. Полен, стоя на коленях перед Майяром, с грустью сказал:

— Он умер, месье.

— Отвоевался, стало быть, идиот несчастный.

Капитан поднял труп и подтащил его поближе к рвущемуся с цепи псу, который тут же с рычанием вцепился клыками в тело мертвеца.

— А теперь бегите, бегите, пока эта псина занята своим делом!

Люди в страхе выбегали на улицу, заполненную всадниками, которые с трудом сдерживали напуганных пожаром лошадей.

Себастьян сидел с карандашом в руке. Секретари никогда не знали, будет ли император диктовать только одно письмо или сразу несколько, а потому предпочитали вести записи карандашом. Быструю, порой сумбурную речь его величества нелегко было тотчас же изложить полными правильными предложениями. Барон Фен, как и его коллега Меневаль, придумал оригинальную систему записи: главное — на лету улавливать и фиксировать карандашом ключевые слова, которые обязательно должны были фигурировать в окончательной редакции текста. Этот текст писался чернилами с соблюдением всех правил грамматики и синтаксиса с добавлением стандартных формул этикета и вежливости. Поначалу Себастьян побаивался этой практики, опасаясь исказить мысль его величества, но барон Фен его успокоил: «Его величество никогда не перечитывает то, что подписывает».

Сегодня секретарей посадили так, что они не увидят императора, а значит и не смогут уловить некоторых слов по движению его губ. Как всегда, заложив руки за спину, он будет ходить взад и вперед, что-то бормотать, ворчать, кого-то поносить. Наполеон хочет подготовить послание царю с предложением о мире. Секретарей уже проинформировали об этом, дабы облегчить их творческие поиски. Потребуется подобрать такое слово, которое одновременно было бы и величественным, и дружеским, и примирительным. Оно-то и придаст общую тональность документу. А сущность? Все замерли в ожидании, когда без объявления вошел начальник главного штаба. Его сопровождали гренадеры старой гвардии в серых длиннополых шинелях. Они привели с собой какого-то усатого человека в медвежьей шкуре.

— Бертье, вы наводите на меня скуку! — сказал император.

— Сир, умоляю вас.

— Слушаю вас, — вздохнул император, усаживаясь в кресло, подлокотник которого он сам изрезал перочинным ножиком.

— Вы только посмотрите, что мы нашли у этого разбойника.

— И что же?

— Порох, сир! Эта скотина хотела поджечь крышу дворца.

Император задумался, покрутил в руках улику — полотняный мешочек, наполненный чем-то сыпучим, и вскрыл его ножиком, как потрошат рыбу. На пол посыпался черный порох. Арестант негромко рассмеялся.

— Вы убедились, сир?

— В том, что этот русский хотел поиграть с огнем? Да, Бертье, но почему этот дьявол смеется?

— Потому что слово «сир» на его языке означает «сыр», — пояснил Коленкур, который вместе с маршалом Лефевром подошел к императору.

— Очень любопытно! Господин Лефевр, вы допросили этого типа?

— Канэшно!

— Ну и что?

— Он ничего не говориль.

— Но посмотрите, — заговорил Бертье, — у него под медвежьей шкурой голубая казацкая гимнастерка.

— Это преступление одиночки.

— Сир, но это преднамеренное преступление.

— Преступление с подвохом, — добавил Коленкур.

— Ваши приказания? — спросил Лефевр.

— Мои приказания? E davuero cretino![3]

Лефевр повернулся к гренадерам и коротко приказал:

— Расстрэлят подшигатэл!

— Само собой разумеется, он вовсе не одинок, — снова заговорил Бертье.

— Отправьте патрульные команды, пусть расстреливают, вешают, уничтожают всех подозрительных, слышите?

Император встал и подошел к окну. Вновь загорелся Китай-город, только очаги пожаров переместились в другие местах. Москва горела и в пригородах. Ветер с востока стремительно гнал пламя к крепостным стенам. Из Кремля император не мог видеть пожары в районе базара, потому что высокие здания церквей заслоняли это место.

Оконные стекла в особняке Калицына повылетали. Из окон полыхали зловещие языки пламени, оставляя на фасаде черные пятна. В воздухе развевались горящие портьеры, гардины, тюлевые занавески. Балки, антресоли прогорели, и крыша с грохотом обрушилась вниз, словно какая-то неведомая сила втянула ее внутрь дома. Сторожевой пес, терзавший клыками труп Майяра, тут же отскочил в сторону и жалобно завыл в предчувствии гибели. Жить ему оставалось совсем немного. Огонь добрался и до него…

Д’Эрбини шел впереди рядом с мадам Авророй. Улица, к счастью, была довольно широкая, и места хватало всем. Драгуны вели своих лошадей в поводу, предварительно завязав им глаза: животные не должны были видеть яркое пламя, они и так вели себя беспокойно из-за сильного жара, резкого запаха горелого дерева, смолы и черного дыма. Следом шагали комедианты, которые уже ничем не отличались от солдат, облаченных в странные пестрые наряды.

Мадмуазель Орнелла, прихрамывая, шла босиком по теплой мостовой — перед собой она держала ботинки с разрезанными шнурками. Ее поддерживала под локоть Катрин Гюгонэ. Обе девушки были полураздеты и, чтобы прикрыться, обмотались вышитыми скатертями. Бледные от ярости, они на чем свет стоит поносили того похотливого сатира однорукого офицера, который лишил их нормальной одежды. Корчит из себя великого командира, а с ним не солдаты, а шуты гороховые в мехах и побрякушках. «В конце концов, — успокаивали себя девушки, — мы живы, пусть голодные и без гроша в кармане, но живы…»

Совсем недавно они с печалью смотрели, как у них на глазах горел их зеленый домик. А здесь деревянные дома были целы и невредимы. В конце улицы возвышался собор с голубыми куполами. Движение застопорилось. Лошади упрямились, фыркали, топтались на месте и никак не хотели идти дальше. Неподалеку у рощи застыла стая здоровенных собак серой масти. Послышался голос капитана:

— Эти клячи боялись огня, а теперь струхнули перед псами.

Услышав голос, собаки уставились на неподвижную толпу, поблескивая желто-зелеными косыми глазами.

— Господин капитан, — заорал Бонэ, — это же не собаки, а волки!

— Ты волков-то хоть раз видел?

— У нас в Юра их полно было. Один матерый волчара загрыз женщину из нашей деревни и многих покусал. Война для волка как праздник, больше трупов, больше падали. Добыча сама на ловца бежит. Опасный зверь.

Все внимательно слушали драгуна и следили за волчьей стаей. Рискнут ли серые напасть на людей? У многих в руках появились обнаженные сабли… Не пригодились…

На площади перед огромной церковью появились конные гусары в красных мундирах. Они вели двух связанных мужиков. Слишком много людей, слишком много риска: волки исчезли. Гусары повели пленников к роще. Д’Эрбини окликнул их. К нему подъехал офицер в чине лейтенанта и спросил:

— Вы понимаете по-французски?

— Капитан д’Эрбини, драгуны старой гвардии! — представился капитан.