Здесь есть только замкнутое пространство, наполненное сильно хлорированной водой, в котором мужчины и женщины (преимущественно молодые) готовятся к двухнедельному отдыху где-нибудь на Индийском океане, или на Красном море, или еще где-нибудь. Здесь они пытаются научиться нормально плавать, очищать засорившуюся маску и постигают прочие азы плавания с аквалангом.

В задней комнате небольшого магазинчика, где продавалась экипировка, Кирк преподавал этим же людям теорию, необходимую для получения ими Карты ныряльщика. Но объяснять эту теорию было все равно что объяснять чудеса.

Эта работа особых доходов не приносила. Все, что касается ныряния, никогда не было прибыльным. Человек занимается этим просто из любви к искусству. Но посредством такой любви налогов не заплатишь, и поэтому после занятий Кирк отправлялся на взятом напрокат велосипеде развозить сэндвичи и кофе по указанным адресам. И так продолжалось до полудня, когда надо было возвращаться домой и заступать на дежурство вместо Джессики.

Меган знала, что Кирк преподает ныряние в бассейне Баттерси. Но о второй его работе она не знала ничего. О том, что он развозит закуски разным биржевым брокерам, банкирам и страховым агентам. Он не говорил ей об этом, потому что хотел, чтобы она им гордилась. Точно так же, как он гордился ею.

Меган была женщиной его мечты. А Поппи — любимым ребенком, самым прекрасным ребенком на свете. Потому что Кирк знал: бесконечный плач когда-нибудь прекратится, и дела пойдут гораздо лучше.

Но жизнь в Лондоне — эти серые улицы, неулыбчивые лица, извечное желание горожан куда-нибудь сбежать (даже тех, кто и помыслить не мог о том, чтобы жить где-нибудь в другой точке планеты) — оказалась совсем другой, чем он представлял раньше.

Солнце, секс, ныряние — все эти вещи, казалось, навсегда остались в прошлом. И он не переставал задаваться вопросом: сколько человек может вытерпеть ради любви и при этом не перестать любить?

Джессика толкала коляску с Поппи по грязным улицам Хокни и думала о том, что у большинства здешних матерей вид совершенно изможденный.

Все они выглядели постаревшими. С пятнами на одежде, которую и в хлеву не всякий хозяин разрешит носить. С грязными, неуложенными волосами. С измученными сверх всякой меры лицами. Кого-то они ей напоминали. Внезапно она поняла, что они напоминают ей Меган.

Только у ее сестры не было присущей им злости. Здешние женщины злились на все: на мир и на своих детей — стоило только послушать, какими словами они их обзывают, когда те слишком долго задерживаются у кондитерских прилавков. Так матросы в кабаке разговаривают, а не молодые мамаши, которые пришли в магазин за покупками. И с Джессикой они точно также разговаривали, когда она проходила мимо них, катя перед собой изящную трехколесную коляску. Мимо них и мимо их вопящих, хныкающих, плохо одетых и грязных отпрысков.

— О, дорогуша, да ты, никак, совсем ослепла? — заявила одна из них, даже не удосужившись вынуть сигарету изо рта. — Чуть мне на ногу не наехала своими погаными колесами!

— Извините, — с вежливой улыбкой ответила Джессика.

Среди кобылоподобных женщин района Санни Вью Джессика — со своей точеной фигуркой, аккуратной одеждой, тщательным макияжем и чувством собственного достоинства — выглядела пришельцем с другой планеты. И тем не менее она знала, что они принимают ее за свою. И от этого сердце Джессики заходилось от радости.

Они принимали ее за молодую мамашу, которая идет в парк прогуляться со своим ребенком. С ребенком, который был ее плотью и кровью.

Поздним утром детская площадка квартала Санни Вью была полностью оккупирована молодыми мамашами и их разновозрастными отпрысками. Подростки шныряли между взрослыми, преследуя какие-то свои, очень важные цели. Младенцы спали в колясках. Сами мамаши сидели на лавочках, каруселях и качелях, курили и разговаривали.

К площадке они относились как к своей собственности, потому что всего несколько лет назад они сами были такими же подростками, которые гуляли здесь по утрам со своими мамашами (или без них), катались на качелях и каруселях, курили и разговаривали.

Джессика и Поппи расположились чуть поодаль от них и кормили уток. Джессика бросала им кусочки старого хлеба, а Поппи следила полными восторга глазками за тем, как утки гурьбой налетали на хлеб, боролись за каждый кусочек, подхватывали его на лету.

— Красивая у вас девочка, прямо будущая красавица, — послышалось откуда-то из-за спины.

Это говорила одна из молодых мамаш, сама еще почти подросток, с двумя светлоголовыми малышами, которые жались к ее ногам. Джессика внезапно поняла, что эта женщина (лучше сказать девочка) говорит именно с ней и о ней.

— Прямо будущая красавица, — продолжала женщина, затягиваясь сигаретой. — Сколько ей? Месяца четыре?

— Пять. — Джессика подкатила коляску с Поппи к себе поближе. — Она родилась немного раньше срока.

— А, недоношенная? Ничего, они нагоняют. — Она указала на одного из своих шалопаев. — Вот этот родился в тридцать пять недель. Сперва был похож на ощипанного цыпленка, а не на ребенка. А теперь никто об этом даже не догадается.

Остальные мамаши тоже начали выражать свое восхищение Поппи и сюсюкаться с ней. Джессика оказалась в центре внимания. Глядя на этих женщин, трудно было поверить, что они способны на такую нежность. В конце концов, эти женщины ругались в супермаркете и не стеснялись в выражениях в обращении с непослушными детьми. Может быть, думала Джессика, благодаря этим детям проявляются лучшие стороны их характера?

Джессика позволила женщинам окружить Поппи — они любовались ею так, словно каждый ребенок казался им чудом, к которому они никак не могли привыкнуть. До чего же забавно: они желали знать имя девочки, вес, рост и все подробности ее поведения, но никто не спросил Джессику, как зовут ее саму.

Впрочем, Джессику это вполне устраивало.

— А по ней и не скажешь, что у нее ребенок, — заметила одна из мамаш.

Другие мамаши с этим дружно согласились. Джессика скромно рассмеялась, подбрасывая Поппи на коленях. Малышка заулыбалась и попыталась самостоятельно держать головку.

— Ты моя сладкая! — Засюсюкала с ней еще одна молодая мамаша, похлопав Поппи по щеке своим никотиновым пальцем. — Ты на кого больше похожа, на маму или на папу?

— Ее отец итальянец, — сообщила Джессика. Ее сердце замерло от этой лжи. — Он ее обожает. Называет нас своими любимыми девочками.

— Хорошо, если они рядом, — задумчиво протянула еще одна мамаша из Санни Вью.

— Джесси!

И вдруг среди всей этой толпы курящих женщин, их светловолосых детей-подростков и толстощеких младенцев появилась Кэт, и лица всех мамаш в присутствии этой хорошо одетой, вежливой и явно бездетной незнакомки застыли и посерьезнели.

— Что ты здесь делаешь? — в замешательстве спросила Джессика.

Кэт показала ей кулек с печеньем.

— То же, что и ты, — кормлю уток.

Джессика собрала вещи Поппи: варежки размером со спичечный коробок, шерстяную шапочку со звериными ушками, бутылочку с молоком, — потом взяла Поппи на руки, и они вместе с Кэт вышли из круга притихших мамаш. При этом Кэт толкала перед собой пустую коляску.

— Пока, Поппи! — бросила им вслед та молоденькая полудевочка-полуженщина, которая заговорила с ними первой. — Слушайся мамочку!

Кэт вопросительно посмотрела на Джессику. Та только крепче прижала к себе Поппи.

В глубине парка, на дальней стороне пруда сестры сели на покорябанную парковую скамейку и убрали хлеб и печенье. Поппи заснула на руках у Джессики. По воде до них доносились раскаты хохота.

— Ты знаешь, что я прошла курс искусственного оплодотворения, — сказала Кэт. — Доктор рекомендовал мне его в связи с возрастом. Возрастом! Ведь Рори почти на пятнадцать лет меня старше.

Джессика посмотрела на спящее личико Поппи и не сказала ни слова.