А потом все вдруг завертелось — Джессике показалось, что с определенного момента события стали разворачиваться с неестественной быстротой. Как в фильмах, где показывают смерть героя: внезапный сумасшедший рывок к цели, а затем все как будто позади.

Два дюжих санитара погрузили Меган на больничную каталку и покатили ее (Кэт и Джессика держали ее руки с обеих сторон) по освещенным мертвенным светом и пропахшим цветами и больничной едой коридорам. В огромном лифте они спустились в цокольный этаж здания, где мистер Стюарт уже ждал их в полном хирургическом облачении, столь же прекрасный, как Роберт Редфорд в фильме «Путь, который мы прошли».

Они остановились в предоперационной. Над Меган начал колдовать анестезиолог. При этом он лопотал ей в уши нечто нежное и бессвязное, словно любовник на свидании.

Рядом с предоперационной располагалась другая комната, полная народа, сплошь одетого в голубую униформу и пластиковые шапочки. Они болтали и смеялись, столпившись у большого, длинного стола. Из-за огромных светильников над ним стол казался алтарем. Сестры Меган ни на минуту не выпускали ее рук.

— Тут в поле зрения появился Кирк. Ему немедленно выдали голубой халат, пластиковую шапочку и маску. У него бешено колотилось сердце. Девочка, девочка, у него сейчас должна родиться девочка. Тот самый ребенок, которого он абсолютно не мог представить. Вот-вот она появится. И с этим фактом он уже ничего не может поделать. Разве что стать хорошим отцом. И вдруг Кирк задумался: «Интересно, а что он расскажет своей дочери про мужчин?»

Как сможет подготовить ее к их лжи, к их бесконечным уловкам? То есть к нашим уловкам, поправил он себя. Вот, пролетят детские годы, и на его драгоценное дитя начнут засматриваться мальчишки, и она вступит на тот самый путь, который до нее прошли миллионы других девчонок в разных странах мира, где он успел побывать.

Еще неродившуюся, он любил ее так сильно, что его обуревал страх: а вдруг в один прекрасный день она встретит на своем жизненном пути похожего на него мерзавца? Извечная ирония судьбы бабников всех времен и народов: однажды стать отцом и пытаться уберечь собственную дочь от таких, как ты сам.

Меган вкатили в ярко освещенную операционную, где было столько народа, словно на станции метро в час пик. Все они были молоды, все улыбались и были одеты в одинаковые голубые халаты и шапочки.

— У вас есть заявка? — обратился к Кирку кто-то, словно тот пришел на радиошоу, а не на экстренное кесарево сечение. Он вспомнил, что в кармане у него лежит компакт-диск. Он передал его в чьи-то руки, которые тут же поставили его на казенный операционный проигрыватель.

Вокруг Меган началась деловитая возня. На ее тонкие, бледные ноги натянули какие-то странные чулки, в вену на руке поставили капельницу. При этом с ней постоянно разговаривали.

Потом над ней склонился анестезиолог, который поставил поперек живота женщины низенький экранчик. Кирк смотрел на это в крайнем изумлении. Он где-то слышал, что в таких случаях живот оперируемой прикрывают чем-то вроде палатки. «Да, во время кесарева сечения живот беременной прикрывают палаткой!» — думал он со все возрастающим волнением. Или обширным балдахином, под которым может спрятаться целое племя бедуинов. А этот экранчик не больше носового платка. Стоит Кирку приподнять повыше голову, и можно увидеть происходящее.

Вот живот Меган смазали каким-то антисептиком, затем к ней подошел мистер Стюарт с тонким лезвием в руке. Кирк зажмурился и пригнул голову к самому изголовью Меган. Он с трудом дышал. Ведь он когда-то слышал, что такие операции проводятся в специальной палатке. Почему же сегодня никто не позаботился поставить палатку?

Что будет, если он случайно увидит внутренности Меган и не сможет этого перенести? Вдруг, едва родившись, ребенок увидит своего отца, распростертого на полу в глубоком обмороке? Какой будет позор!

Меган взяла его за руку.

— Не волнуйся, — прошептала она в наркотическом дурмане анестезии. — Ты выдержишь.

В это время заиграла музыка. Ей показалось странным: музыка в таком месте? Вокруг нее мелькали лица — знакомые и незнакомые — и до странности взаимозаменяемые. И совсем не потому, что все они были одеты в одинаковые халаты, шапочки и операционные маски, а потому что смотрели на нее с одинаковым выражением глубокой симпатии и участия. Словно она была юной невестой, которую в день свадьбы вели на брачное ложе. Словно она внезапно превратилась в самую важную персону на планете. А, может быть, дело не в ней, а в ребенке? Может, это он сейчас самая важная персона на всей планете? Да, кажется, так оно и есть.

«Я никогда раньше не встречал такой девушки, как ты!» — доносилось из стереоколонок.

И тут как будто кто-то произвел в ее животе грандиозную промывку. По крайней мере, так она это ощущала. Причем этот момент показался ей поразительно интимным (интимнее всего, что ей случалось пережить до сих пор) и в то же время до странности далеким. Какой-то парень, Кирк (да, его определенно звали Кирком), приблизил к ней лицо. Он лепетал что-то ободряющее, взяв ее за руку. И внезапно ей захотелось сказать ему, чтобы он начал красить гардероб.

Тут к ней в живот кто-то влез. Еще и половина песни не была спета, а у нее из живота извлекли нечто, что являлось частью ее самой, и всеобщее внимание переключилось на это нечто, которое было частью ее и в то же время ей не принадлежало.

— Все хорошо? — спросила она, или, может быть, только подумала, что спросила. Но все уже были заняты этим нечто, и Меган тут же почувствовала себя покинутой, забытой, словно невеста, брошенная у алтаря.

А потом кто-то засмеялся — радостным, довольным смехом, и над ней снова склонились заботливые лица ее сестер и Кирка. Они сталкивались лбами над ее головой, метались от нее к тому, что было только что из нее извлечено, двигались туда-сюда, туда-сюда, словно толпа на теннисном турнире, которая провожает взглядом каждую подачу своих кумиров. Как все могло произойти так быстро? Неужели это «нечто» — то есть «она» — уже появилось на свет, хотя песня даже не успела закончиться? Неужели «она» уже попала в опытные руки акушерок, которые ее обмыли, и осмотрели, и завернули в чистые пеленки? И тут Меган услышала слабые крики.

А потом перед ней предстала «она». Но ее держала на руках не Кэт или Джессика (что ей казалось предпочтительнее), а — в соответствии с каким-то негласным первобытным ритуалом — отец.

Ребенок был крошечным — до боли крошечным. Больше похожим на спящий зародыш, чем на активно брыкающегося в ее животе младенца. Меган глядела на нее в каком-то каменном оцепенении, не в силах сделать то, что давно хотела: то есть взять ее на руки, прижать к груди и любить, любить…

У «него» — то есть у «нее» — было крошечное измятое личико пьяницы, словно яблочко, которое упало с ветки слишком рано. И, несмотря на то, что девочку обмыли, лицо ее сплошь было покрыто липким слоем желтоватой слизи. Она казалась древнее самого мира — и в то же время была самым юным его творением.

— Какая красавица! — беспрестанно повторял Кирк, смеясь и плача одновременно. — Ничего прекраснее я не видел!

И он был прав.

Так началась жизнь Поппи Джуэлл.

«Все должно быть совсем не так», — думала Джессика.

Материнство представлялось ей совсем иначе: мать и дитя неразлучны: малыш спит, прижавшись к материнской груди; мать, конечно, измучена, но абсолютно счастлива. Такой вот библейский образ материнства витал перед мысленным взором Джессики, которой казалось, что союз этих двух существ должен быть столь же тесным, как и тогда, когда ребенок находился в утробе матери и трудно было определить, где кончается мать, а где начинается ребенок. Только теперь, после родов, их связь становилась невидимой.

Но маленькая Поппи находилась в отделении интенсивной терапии, лежала на животике в своем инкубаторе, завернутая, как для зимней прогулки, хотя никакой зимы никто, кроме нее, не чувствовал. А Меган лежала тремя этажами ниже, вся изрезанная, измученная и необъяснимо молчаливая.