— Ну, ты еще и женщина. Мне в тебе это нравится больше всего.

Кирк вошел в спальню. Трудно было поверить, что такое крошечное существо, как Поппи, может кричать так громко и при этом с такой злостью. Ее личико кривилось от возмущения, было красным, словно ее вот-вот хватит апоплексический удар, и мокрым от слез. Он взял ее на руки, почувствовав сквозь пеленки тепло ее тельца и запах мяты, этот свежий аромат, который шел от ее кожи.

Он засмеялся от счастья, и его глаза наполнились слезами. Он так ее любил! Он и сам не мог поверить, что способен на такую чистую, ничем не обусловленную любовь. Это его дочь. Его крошечная, новорожденная дочь!

Она взвизгнула прямо ему в ухо.

Меган стояла в дверях.

— Может, ты хочешь чаю? — спросила она. — Или чего-нибудь еще?

— От чая не откажусь, — ответил он. — А знаешь, в чем, по-моему, проблема?

— В чем?

— В том, что она ребенок. Только и всего. — Кирк погладил Поппи по спине. От нее пахло молоком и ванной. — И еще в том, что ты пытаешься со всем справиться самостоятельно.

Меган плотнее запахнулась в халат.

— Пойду приготовлю чай.

Кирк поднял Поппи на руках, посмотрел на нее сквозь слезы, застилающие ему глаза. Его губы расплылись в широкой улыбке. Малышка постепенно становилась настоящей красавицей. Она все больше была похожа на нормального новорожденного малыша, круглолицего, розовощекого и пухленького.

Но даже если она и не станет красавицей, думал он, для него она все равно прекраснее всех на свете. Он крепко прижал ее к себе. Свою ненаглядную дочь.

От нее исходило тепло, как от нагретой бутылочки с молоком. Ее нельзя слишком сильно стискивать, напомнил себе Кирк, девочка еще слишком мала. Но он ничего не мог с собой поделать. Ему казалось, что он никогда не сможет выпустить ее из рук, потому что именно она дарила ему это чувство — всепоглощающей, покровительственной любви.

Очевидно, он сжал ее слишком сильно. Потому что когда Меган вернулась в комнату с двумя чашками чая, Поппи вдруг пукнула изо всех сил, да так громко, как страдающий от газов чернорабочий во время пятничного кутежа. И тут она уснула.

Кирк с Меган посмотрели друг на друга и засмеялись. Потом Меган приложила палец к губам.

— Ради бога, только не разбуди!

Кирк нежно поцеловал дочь в щечку. Как может быть что-то таким безупречным? И уложил ее в колыбельку.

— Спасибо, — прошептала Меган.

— Она растет, — тоже шепотом заметил Кирк.

— Еще месяц-другой, и она сможет носить совершенно нормальную одежду, как и положено новорожденному ребенку. Все, что подарила ей Кэт.

Они пошли на кухню и пили чай, оставив дверь спальни чуть приоткрытой. Ребенок спал без задних ног. Чай быстро кончился, а они продолжали сидеть, вслушиваясь в звуки ночи. Но в такой поздний час даже улицы Хокни опустели и погрузились в безмолвие.

— Ну, что ж, — сказал Кирк, вставая и собираясь уйти.

Меган тоже поднялась и запахнула халат поплотнее. И приложила палец к его губам.

— У нее твой рот, — сказала она.

— Неужели?

— Да. Такой же широкий. Именно поэтому ей удается так громко кричать.

Кирк потрогал кончиками пальцев подбородок Меган.

— Но у нее твой подбородок, — сказал он. — Такой же сильный и решительный. И твои глаза.

— Я в полном раздрае, — прошептала Меган, отстраняясь от него.

Только не это. Она хотела показать, как благодарна ему за то, что он пришел к ней посреди ночи, хотела показать, что между ними существует связь — и всегда будет существовать. Но только не это.

— Ни в каком ты не в раздрае, — возразил он. — Ты потрясающая!

— Не говори так! Прошу тебя. Не говори то, что не соответствует действительности.

Она не питала иллюзий относительно своего тела. Ее критичность в этом отношении могла сравниться разве что с критичностью подростка к самому себе. Но вместо проволоки на зубах и веснушек на щеках, у нее теперь был огромный шрам на животе, а воспаленные, бесполезные соски ныли и пульсировали на твердых грудях — грудях таких незнакомых и тяжелых. И живот ее все еще был большим, словно никакого ребенка из него не извлекали.

— Ты очень красива, Меган. Для меня ты всегда будешь красивой.

— Неправда. Я в полном раздрае. Посмотри.

Она слегка распахнула халат, расстегнула пуговицы на пижаме и приподняла майку. Послеродовой шрам все еще казался свежим. Кирк сделал к ней шаг и провел по шраму пальцем — почти не касаясь.

— Отсюда на свет появилась наша дочь, — сказал он. — Этот шрам совсем не безобразный.

Меган опустила голову. Ей было приятно слышать эти слова, но «этого» она от него не хотела.

— Я так устала, — сказала она.

— Тогда пойдем спать. — Он заботливо опустил ее майку. — Нам всем троим пора спать.

В темноте спальни, прислушиваясь к спокойному дыханию дочери, она позволила ему раздеть себя. Потом они легли в постель, и она повернулась к нему спиной, но не возражала, когда он прижался к ней с нежностью целомудренного влюбленного.

— Я так устала, — повторила она.

— Тогда спи.

— Может быть, утром.

— Я больше никуда не уйду.

Он обнял ее, и она ощутила его тепло, тепло человеческого участия, и ее уставшее тело с благодарностью отозвалось на милосердные объятия сна, и Меган сдалась.

Когда Кэт было двенадцать лет, Джессике восемь, а толстой крошке Меган четыре года, им захотелось жить с матерью.

Решение принимала, разумеется, не Оливия и не Джек, а Кэт собственной персоной, самостоятельно и ни с кем не советуясь.

Потому что в тот год, когда Оливия ушла из дома, дела в доме пошли из рук вон плохо. Денег стало гораздо меньше, чем раньше, хотя отец все время пропадал на работе (и только много позже Кэт поняла, что на работе люди иногда просто прячутся от домашних проблем).

Новая нянька, простодушная немка из Гамбурга, не могла за всем уследить и часто приходила в отчаяние, не зная, с чего начать, потому что домашних дел вдруг накопилось огромное множество.

В душе Кэт постепенно разрасталась ненависть, причину которой она не могла объяснить. Меган снова начала писаться в постели. Джесси то и дело ударялась в слезы, требуя, чтобы все вернулось на круги своя, чтобы все было по-старому, и Кэт не могла с ней не согласиться.

Об этом периоде времени у Кэт было одно самое яркое воспоминание: консервированная еда. Постоянное питание консервами и ненависть, пожирающая изнутри.

Но в глубине своего двенадцатилетнего сердца Кэт прекрасно понимала, что по-старому уже никогда не будет. Теперь, когда за матерью приехал человек на такси. Но, впрочем, какое решение Кэт могла принять?

Она решила перевезти сестер к матери.

Поначалу все шло на удивление легко. Кэт превосходно вжилась в роль высокомерного и независимого командира — к которой прибегала ее мать, когда просила о помощи. Потом девочка проинформировала ошарашенную няньку о том, что все устроено и они в ближайшем будущем переезжают в Сен-Джон Вуд.

— А вы спросили папочку, Кэтрин?

— Отец знает о наших планах, я вас уверяю.

Девчонки лихорадочно собирали пожитки, в то время как простодушная немка безуспешно пыталась дозвониться до Джека Джуэлла. Они брали с собой только самое необходимое: пижамы, зубные щетки, говорящую лягушку для Меган, несколько Барби и Кенов для Джессики и диск с песнями группы «Блонди» для Кэт. Потом они, взявшись за руки, отправились на станцию метро, причем Кэт и Джесси попеременно несли Меган на руках, потому что та периодически отказывалась идти дальше.

Когда они стояли в метро, Джессика преподнесла старшей сестре свой секретный подарок: горсть заработанных в «Монополии» денег. Кэт приняла эти деньги с благодарностью и даже не сказала Джессике, что играть в «Монополию» на деньги может только глупая маленькая дурочка. Отныне Кэт собиралась заботиться о сестрах со всей ответственностью.