Штаб корпуса размещался в Краснодоне, небольшом рудничном городке. Командира корпуса генерал-майора П. Г. Чанчибадзе разыскал в одном из домов той улицы, на которой жила мать прославленного героя-патриота Олега Кошевого. Войдя в комнату, я увидел энергичного генерала лет сорока. Он стоял перед зерклом и с видимым удовольствием рассматривал на себе новый китель с золотыми погонами. Чанчибадзе ловко повернулся ко мне, крепко пожал руку и, сняв большую кавказскую шапку раструбом, сказал с сильным грузинским акцентом:

— Очень, очень рад видеть тебя, дорогой! Садись!

Осведомившись о делах под Великими Луками и не дослушав ответа, командир поведал о боях корпуса с группой Манштейна в донских степях. Рассказывал горячо, с волнением, с южным темпераментом. Ярко блестели его иссиня-черные глаза, щеки зарумянились. Порывистые движения указывали на его беспокойный, горячий характер. Чанчибадзе хорошо отзывался о командирах дивизий, но ни единым словом не обмолвился о командующем артиллерией. Это настораживало.

— Как работает ваш артиллерист?

— Беда! Беда! — с жаром воскликнул Чанчибадзе, махнув рукой.

— Что же он, плохо подготовлен или ленится?

— Да нет! Подготовлен-то он хорошо, и все ваши артиллерийские премудрости знает. И в лености его не упрекнешь — все время в войсках сидит. Но только, понимаешь… тихий он, смирный — курицу не обидит. Никогда не кричит и даже не ругается. Разве так можно? Почему тихий? Командующий артиллерией корпуса должен кричать громче всех. Тогда его все будут бояться.

Я с затаенной улыбкой слушал пламенный монолог генерала. И чем больше он выражал недовольство тихим характером артиллериста, тем большей симпатией проникался я к этому скромному человеку, с которым еще не встречался.

В дверь постучали. Чанчибадзе, подмигнув мне, сказал:

— Это он! Узнаю по стуку. Как мышь царапает… Заходи, товарищ Горбунов!

И тут же в хату вошел худощавый полковник среднего роста. Судя по красным пятнам на лице, он, по-видимому, слышал нелестные отзывы своего командира и в душе тяжело переживал незаслуженную обиду.

Представившись по всем правилам устава, Н. С. Горбунов положил передо мной ведомости артиллерийского вооружения дивизий и, пригладив непокорную прядку светло-каштановых волос, спокойно приступил к докладу, коротко обосновывая свои решения ровным, тихим голосом. Я сразу почувствовал в нем серьезного артиллериста. Его умные глаза были в упор устремлены на собеседника.

Чанчибадзе два-три раза нервно перебивал его, называя другие цифры обеспеченности. Горбунов тактично поправлял, робко пытаясь доказать командиру корпуса необходимость одновременно с пехотой пополнять людьми дивизионную и особенно противотанковую артиллерию. Чанчибадзе не дал ему договорить. Пришлось вмешаться…

Подчеркнутое пренебрежение генерала к командующему артиллерией испортило мне настроение.

Взаимоотношения между Чанчибадзе и Горбуновым оставались напряженными. Я решил откровенно поговорить с каждым из них в отдельности. И тот, и другой обещали сработаться. Обещали, но найти общего языка не смогли.

От Чанчибадзе мы вместе с Горбуновым направились в штаб 87-й гвардейской (бывшей 300-й) стрелковой дивизии, размещавшейся вблизи Краснодона. Меня беспокоили большие потери в орудийных расчетах.

В штабе громко спорили.

— Да что я вам, рожу, что ли, коммунистов? Резерва, сами знаете, не имею! — кричал начпоарм генерал Александр Яковлевич Сергеев.

Ко мне подошел полковник, в котором я сразу же узнал боевого командира дивизии Кирилла Яковлевича Тымчика, и, как бы продолжая прерванную беседу, доложил:

— О наших больших потерях в последних боях вы знаете. Особенно поредели ротные и батарейные парторганизации. Это понятно: коммунисты везде были впереди, принимали огонь на себя. И вот мы просим генерала дать нам хоть с полсотни большевиков.

— А где их взять? — спросил Сергеев, потом тихо промолвил: — Коммунистов не бережем. Не всегда их потери оправданны. Бывает и так: вместо того чтобы как следует организовать бой, посылаем людей к черту на рога, прямо под огонь. Два года воюем, многому научились. Пора поразмыслить и над тем, как бить врага с малой кровью. Вспомните требование Чапаева: не каждой дурацкой пуле подставляй голову. Думать надо, думать головой, тогда меньше будет потерь в бою.

— Дорогой мой, — услышали мы сзади голос Чанчибадзе, вошедшего в комнату, — легко сказать, да трудно так сделать.

— А что же ты, Порфирий Георгиевич, предложишь? — поинтересовался Сергеев.

Чанчибадзе не замедлил с ответом:

— Проси, чтобы тебе увеличили штат поарма, заведи резерв.

— Шутки в сторону, — возразил Александр Яковлевич. — Вот что я вам скажу, товарищ Тымчик. Звание гвардейской обязывает ко многому. Люди в бою заметнее, и там вы скорее определите, кто достоин быть коммунистом, а за приемом в партию задержки не будет. Вот так и будем пополнять ряды большевиков.

— Что верно, то верно! — поддержал Чанчибадзе. — В опасности душа солдата раскрывается: там виднее, кто герой, а кто трус.

— Ну а на первый случай, — продолжал Сергеев, — немного дадим людей. Кстати, тут я вижу замполита стрелковой роты товарища Нефедкина. Пусть он расскажет, как подготовил свою роту к бою.

Полгода назад, во время переформировки, в роте не было ни одного коммуниста. Большинство солдат — башкиры и татары — с трудом говорили по-русски.

— Приуныли мы с командиром роты, — признался он. — Думали, думали и решили сколачивать актив в каждом взводе. Ротный пошел в первый взвод, я — во второй. Мне повезло: во взводе было два пожилых бойца, неплохо говоривших по-русски. Один до армии работал бригадиром в колхозе, другой — старшим Чабаном. Ротный тоже подобрал подходящих ребят. Так у нас образовался актив. С его помощью мы разъясняли солдатам все злободневные вопросы, воспитывали людей.

Большое испытание выпало на долю роты в районе хутора Верхне-Кумского. Едва рассвело, как заговорила фашистская артиллерия, затем послышался шум танковых моторов. На нас двигалось около тридцати машин. Я с тревогой всматривался в бледные лица своих бойцов, прижавшихся к стенкам траншей.

Весь день длился бой. Танки несколько раз откатывались и снова кидались в атаку. Поле было усеяно трупами немецких автоматчиков и горящими машинами. К вечеру фашистам удалось захватить половину хутора, но дальше они не прошли. Рота не дрогнула, не отступила. Среди бойцов я уже видел немало будущих коммунистов, проверенных огнем. Через несколько дней пятеро самых отважных были приняты в партию. Стали коммунистами и наши активисты…

После оживленной беседы в штабе мы выехали во 2-й механизированный корпус, к генерал-майору К. В. Свиридову. «Что встречу здесь? Быть может, еще большую недооценку артиллерии, расчет только на танки?» — тревожно размышлял я в пути. К счастью, тут все оказалось иначе.

Свиридов жил на окраине небольшой станицы, раскинувшейся на обрывистом берегу тихого Дона. Входя в его комнату, я услышал, как Карп Васильевич отвечает кому-то по телефону:

— Раз Федор Иванович дал такие указания, то выполняйте их так же, как и мои!

Не зная, о ком и о чем идет речь, я все же с удовольствием отметил про себя: «Да, здесь командир корпуса с уважением относится к подчиненному и его действиям». Подумал и с удовольствием залюбовался гвардейской выправкой генерала. Как я узнал позднее, он был хорошим спортсменом и прекрасным стрелком.

— Знакомитесь, говорите, с войсками, — тихо повторил генерал. — Это хорошо. Вы имеете прекрасную возможность посмотреть нашу боеспособность. — И Свиридов предложил сразу же отправиться на стрельбище, где проходили учения механизированной бригады.

Через час мы были на кургане, откуда начальник штаба корпуса и командующий артиллерией полковник Ф. И. Петюшкин руководили занятиями. Все здесь говорило о дружной работе и хороших служебных взаимоотношениях пехотинцев с артиллеристами.

— Как идут дела? — поинтересовался я.