— Вот это правильно! «Катюши» заменят нам авиацию!

Эта реплика была обоснованна. Дело в том, что все силы 8-й воздушной армии решением командующего фронтом планировалось использовать только в полосе наступления соседа — 51-й армии. Мы же, располагая четырьмя десятками самолетов Черноморского флота, должны были компенсировать недостаток авиации «эресами» хотя бы во время боя за первую полосу обороны врага.

Много времени было посвящено разбору самого построения артиллерийского обеспечения, особенно организации ложных переносов огня, что должно было способствовать истреблению пехоты противника. Командарм потребовал, чтобы во время ложной атаки в траншеях поднимали на палках каски с чучелами и кричали «ура!». Насчет касок не было сомнений. Мы применяли их на учениях. Но вот «ура!» явно должно было потеряться в грохоте снарядов во время артподготовки. Поздно ночью, разобрав все вопросы артиллерийского обеспечения штурма перекопских позиций, командарм утвердил наш план.

23 марта 1944 года. Ровно месяц прошел с того дня, когда мы переключились на крымское направление. В хорошем настроении захожу к командарму.

— Вот и хорошо, генерал, что зашли. Давайте разберемся.

По тому, что Захаров называет меня не по имени и отчеству, как обычно, догадываюсь, что его настроение не совпадает с моим. Он раскрывает ведомость, и мне сразу же бросается в глаза подчеркнутое красным карандашом: общая обеспеченность армии боеприпасами — 70 процентов. Я взял ведомость и предложил:

— Посмотрим по видам боеприпасов. Снарядов особой и большой мощности — сто процентов. Гаубичные и пушечные, а также мины — восемьдесят пять. Тоже неплохо. В чем же мы отстаем? Сорокапятимиллиметровых снарядов у нас маловато. Хорошо, чтобы и эти были израсходованы. Легких мин хватит, да еще за эти дни подвезем. А что касается винтовочных выстрелов, то вы же знаете, как редко расходуют даже десятую часть того, что дается.

Вижу, как у Захарова повеселело лицо.

— Правильно, — говорит он, — штурм можно начинать. Погода исправляется, через сутки дороги будут проезжими.

Хорошая погода недолго баловала нас. Только подсохли грейдерные дороги и по ним покатили тысячи автомашин в войска и на склады, как налетел ураган с дождем и снегом. Правда, к концу дня снег растаял.

Под утро получили приказ командующего фронтом: «Наступление откладывается». Оказывается, на Сиваше вновь разрушены обе переправы, и 51-я армия опять отрезана от тылов. Вместе с приказом пришел вызов от Ф. И. Толбухина днем прибыть в штаб фронта. Тут же вместе с командармом и членом Военного совета мы отправились в путь.

В длинной узкой комнате сидели маршал А. М. Василевский, генерал армии Ф. И. Толбухин, член Военного совета фронта генерал-майор Н. Е. Субботин, генерал-лейтенанты С. С. Бирюзов, С. А. Краснопевцев, командарм 51-й генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер и командующий артиллерией этой армии генерал-майор Н. И. Телегин, командующий 8-й воздушной армией генерал-лейтенант Т. Т. Хрюкин.

Каждый командующий армией доложил об окончании всех предварительных работ и о готовности своих войск к наступлению. Василевский и Толбухин интересовались планированием артиллерийского обеспечения операции. Разумеется, у каждой армии имелась своя организация и методика артиллерийского обеспечения, так как их фланги разделялись широким Сивашом и Литовским полуостровом.

Подробно разбирались и вопросы авиационной поддержки операции. Но нас они мало интересовали, так как все воздушные силы предполагалось использовать на фронте 51-й армии. Нам же предназначалась лишь одна минно-торпедная авиационная дивизия Черноморского флота. Кроме того, у нас был авиационный полк ночных бомбардировщиков, в котором оставалось к этому времени в строю всего лишь восемь По-2. Заканчивая совещание, генерал Толбухин назначил начало операции на 5 апреля.

В течение второй половины марта пехотинцы каждую ночь отрывали «усы» в сторону противника, а затем, соединив их по фронту, образовали новую первую траншею. Теперь наши и немецкие окопы разделяло всего 100–150 метров.

Противник тоже не дремал и, судя по аэрофотосъемкам, отрыл много новых окопов в глубине обороны. К 25 марта у него в тылу появилась четвертая сплошная траншея. Это заставило нас задуматься: не ушел ли противник из первой траншеи? Если бы это было так, мы много снарядов могли выбросить на пустое место. Своими опасениями я поделился с командармом. Он забеспокоился. Командирам корпусов было приказано немедленно провести разведку боем, организовать ночной поиск.

Однако поиск прошел неудачно — отличная сигнализация предупредила немцев о появлении чужих возле проволоки. Наспех организованная разведка боем тоже ничего не дала. Только через сутки разведывательная группа 55-го стрелкового корпуса, переправившись дождливой ночью через Перекопский залив и удачно пройдя подводное минное поле, захватила «языка». Пленный ничего не знал о первой траншее, но зато сообщил, что четвертая, новая траншея несколько дней назад занята частями 50-й пехотной дивизии.

На экстренном совещании у командарма с участием командиров корпусов мы обсудили положение. Я предложил изменить планирование артиллерийского огня и начинать обработку не с первой, а со второй траншеи. Командарм боялся просчета, хотя вся артиллерийская разведка с Турецкого вала подтверждала, что в первой траншее противник держит очень мало солдат.

— Нельзя ли обработать и первую и четвертую траншеи? — допытывался Захаров.

Командиры корпусов признавали тщательность артиллерийской разведки и хорошее качество ее наблюдения, но в данном случае не решались сказать что-либо определенное. Начальник инженерных войск армии генерал Брынзов предложил вновь отрывать «усы», чтобы подойти к первой траншее неприятеля возможно ближе. Командарму план понравился, и он приказал немедленно заняться этим.

Скрепя сердце Захаров утвердил мое предложение о переносе огня с первой на вторую траншею. Почти одновременно пришло распоряжение командующего фронтом перенести наступление на 8 апреля.

Двое суток потребовалось нам, чтобы внести соответствующие изменения в план артиллерийского обеспечения наступления. К 4 апреля все расчеты были переделаны и доведены до солдат, сержантов и офицеров батарей.

Погода улучшилась. Стало хорошо пригревать солнце. Все мы облегченно вздохнули: дороги быстро просохнут. 6 апреля артиллерия открыла огонь по дотам. Начался предварительный период разрушения.

Стреляли мы более интенсивно, чем раньше. К вечеру включились и орудия большой мощности. В результате было повреждено несколько вражеских дотов.

Ночью меня разбудил адъютант:

— Вызывает немедленно командарм.

Наскоро набросив шинель, я спустился в ход сообщения и… замер в изумлении. Крупные хлопья снега, совсем как в Москве, плавно кружились в воздухе, мягко оседая на землю. Кругом все бело. Вот так весна! Что за капризная погода!

Вошел в жарко натопленный блиндаж Захарова. Командарм сидел за столом над картой, видимо, еще не ложился. Рядом горка изорванной, исписанной бумаги.

— Генерал, — сурово обратился он ко мне, — успеем мы перепланировать огонь и перенести его на первую траншею?

— Поздно, да и незачем.

— Это вы меня убедили бить только по второй! И подвели! Привык вам верить, а сейчас вижу, что зря!..

Вошел полковник Левин и сразу же начал успокаивать командарма:

— Вам же Иван Семенович докладывал, что он на всякий случай дает по первой траншее сильный минометный огонь. Это ведь хорошая страховка.

Слова Левина еще больше подлили масла в огонь.

— Что вы думаете, я не понимаю разницы между минометным горохом и мощными снарядами?

Мое внимание привлекли погоны начальника штаба армии. Их каемка четко обозначалась каплями от подтаявшего снега. По ассоциации я подумал, что немцы будут очищать свои окопы от снега. Схватив трубку одного из телефонных аппаратов на столе командарма, я приказал соединить меня с начальником штаба артиллерии.