Мы с Самохиным весело слушали забавный рассказ. Старшина улыбался, довольный произведенным впечатлением. Пленных собирались уводить; я велел адъютанту оставить двоих, махнув рукой старшине:

— Потом пришлю их в штаб!

Привели толстого фельдфебеля и сухопарого, длинношеего лейтенанта Валлера, конфузливо подтягивавшего брюки.

— Хуже было б, если бы при малейшем подозрении он угостил вас гранатами, — сказал я, указывая на старшину.

Офицер криво улыбнулся.

— Остроумный способ, — буркнул он.

Пленных привели ко мне в блиндаж. Ободренный незлобивым приемом, лейтенант охотно поведал, что он командир роты. До войны имел небольшой продовольственный магазин. Жил со своей Мартой счастливо, воспитывая двух детей.

Я осторожно спросил, чем объясняется такое ожесточенное сопротивление, какое оказывают последнее время немецкие солдаты.

У лейтенанта сразу вытянулось лицо. Он встал и, поддерживая брюки, начал:

— Доблесть германского солдата общеизвестна…

Потом, посмотрев на котелок и хлеб, устало махнул рукой и сел.

Я кивнул ему на еду.

— Дело очень простое, — проговорил офицер, взял вилку и, осторожно поддевая на нее мясо, продолжал: — Наши генералы тоже любят шутить вроде вашего, как это — ста-аршины! Только шутки у них жестокие и стоят жизни тысячам немецких солдат.

Дальше он рассказал об инструкции Холлидта, одобренной Манштейном. Холлидт считал, что солдаты в критические минуты думали не о защите отечества на Миусе, как приказал фюрер, а о том; как бы спастись от «катюш».

— Вот он и придумал… злую шутку — «мышеловки», — продолжал рассказывать лейтенант, жадно поглощая гречневую кашу, невольно разделяя свою речь короткими паузами. — Оборона на Молочной… была уже построена по другой системе — ротных и батальонных опорных пунктов… без ходов сообщения между ними… Уйти с таких позиций, когда все живое вокруг скашивается огнем, совершенно невозможно… Поэтому нашим солдатам и приходится обороняться до последнего… Даже раненых нельзя вынести.

Фельдфебель, плотный и рыжий, уже расправился с едой и, закурив с видимым наслаждением, подтвердил:

— Верно говорит господин лейтенант. В нашей роте осталось семь человек. Раненых было около восьмидесяти. По ходам сообщения их можно было бы переправить на перевязочный пункт, а тут без медицинской помощи почти все погибли.

О тяжелых потерях неприятеля на Молочной в один голос говорили все пленные. И во многом здесь повинна пресловутая «инструкция». В боях перемалывались и целые пехотные дивизии, и отдельные полки и батальоны. Этими «отдельными» частями Манштейн пытался поддержать оборону. Очевидно, он и здесь проявил «заботу о душах немецких солдат», посылая в самое пекло совершенно необстрелянных людей.

Так, лейтенант Вагнер, командир роты немецкой пехотной дивизии, показал, что 27 сентября в районе Октоберфельда был введен в бой 500-й отдельный батальон. Уже через шесть суток в его пяти ротах осталось не более пятнадцати процентов личного состава. 30 сентября прибыл на Молочную 4-й отдельный велосипедный полк 403-й пехотной дивизии. Всю войну он охранял мосты во Франции, а позже в Крыму. За пятнадцать дней велосипедный полк лишился почти всего своего состава. Большие потери понесла прибывшая с Тамани на Молочную 79-я пехотная дивизия. За десять дней она уменьшилась вдвое.

На наблюдательном пункте командующего артиллерией армии во время наступления всегда много представителей. Здесь можно узнать самую точную обстановку и переговорить по телефону с любой воинской частью. Вот и сейчас, когда мы только что закончили допрос немецких пленных-артиллеристов, в наш блиндаж пришли начальник политуправления фронта генерал-майор М. М. Пронин, начальник политотдела армии генерал-майор А. Я. Сергеев. Михаила Михайловича беспокоили причины наших неудач на Молочной, и он старался на месте разобраться, в чем корень зла.

— Артиллеристы наши стреляют, стреляют, а толку мало, — прямо с порога бросил он упрек в мой адрес. — Только поднимется пехота в атаку, как тут же ее встречает шквал вражеского огня. Куда, братцы, это годится? Вы хоть и «боги войны», но спуску и вам не будет.

Кое-кто из присутствующих артиллеристов пытался оправдываться, ссылаться на превосходство противника в силах и средствах. Однако генерал был неумолим, требуя точнее и эффективнее бить по огневым позициям и укреплениям фашистов, с толком расходовать каждый снаряд. Начальник политуправления не только критиковал, но и подсказывал, с кого надо брать пример, кому подражать.

— То ли дело у вас снайперы, — с увлечением заговорил он на любимую тему, — тихо, бесшумно работают, а как хорошо у них получается! Наверное, не меньше сотни фрицев за сутки наколачивают?

— Иногда и того больше, — доложил Сергеев. — Возьмите хотя бы Бочарова. Двести тридцать фашистов истребил… Между прочим, до него отсюда рукой подать.

— Хотелось бы повидать солдата, — сказал Пронин.

Генерал Сергеев позвонил в штаб дивизии, и ему сообщили, что снайпер сейчас свободен от дежурства. Через час на наш наблюдательный пункт пришел рядовой А. А. Бочаров, высокий, стройный, светловолосый молодой боец со снайперской винтовкой. На его груди сверкал новенький орден Красного Знамени, недавно врученный командующим фронтом Ф. И. Толбухиным. На просьбу генерала Пронина рассказать об опыте успешной охоты на оккупантов Бочаров скромно ответил:

— Работа моя обыкновенная, как и у всех снайперов. Часами внимательно наблюдаю, выжидаю появления цели. Появилась — бью. Вот, пожалуй, и все… Правда, последнее время трудновато стало выслеживать противника. Немец зарывается в землю, траншеи у него глубокие делают.

— Ну и что же, без дела сидите теперь? — подзадорил Пронин.

— Нет, что вы, товарищ генерал, как можно без дела отсиживаться? Выходим из положения.

— Вот и расскажите об этом.

— Пришлось нам, снайперам, пристраиваться к артиллеристам. С утра, значит, узнаем, по каким участкам переднего края будут они стрелять. Мы перекочевываем туда поближе, присматриваемся. Попадет снаряд по брустверу — окоп делается шире и мельче. Глядишь, в этой выбоине промелькнет то полкаски, то полпилотки. А много ли снайперу надо? Свой участок пристрелян, глаз наметан, палец постоянно на спусковом крючке. Выстрел — и фрицу капут. Вчера вот минометчики несколько мин уложили прямо в стык траншеи и хода сообщения. Фашисты забегали, забыли о всякой осторожности. Мои товарищи сразу воспользовались их оплошностью. Сделали всего несколько выстрелов, а гитлеровцы не досчитались двух офицеров и нескольких солдат. Вот так и воюют наши снайперы.

— Вы все о товарищах говорите, а сами-то как охотитесь за этой живностью? — не унимался Михаил Михайлович, вникая во все тонкости работы снайпера.

— Обо мне что говорить: я снайпер молодой, у нас в команде получше есть.

— Ну а все же, сколько у вас прибавилось вчера на счету?

— Всего два фрица, те, что выскочили из траншеи.

— А по каскам стреляли?

— Стрелять-то стрелял, но, кто его знает, убил или промазал. Раз не уверен, не заношу их в свой список. Тут точность нужна… и честность.

Пронин задумался, ушел в себя.

— Честность, говорите? — раздумчиво отозвался Михаил Михайлович. — И точность? Это хорошо, по-комсомольски, товарищ Бочаров. Будьте всегда таким, да и товарищам напоминайте о честности. Честный солдат всегда достойно выполнит свой долг перед Родиной.

Я с интересом смотрел на Бочарова. Он сидел спокойный, невозмутимый, и только едва заметная улыбка на его обветренных губах, казалось, говорила о том, что он-то уверен в точности своих выстрелов по каскам, но хвастаться не хочет.

Генералы Пронин и Сергеев были энтузиастами снайперского движения, они всячески поощряли метких стрелков, на совещаниях и с помощью солдатских газет активно пропагандировали их опыт. Вот почему политработники вникали во все секреты работы комсомольца А. А. Бочарова.