После такого рассказа Рубец окончательно убедился, что действительно вещь эта царская. Он поспешно, дрожащими руками ухватился за Карпыча и, задыхаясь от волнения, проговорил:
— Чего завертываешь-то? Давай вынимай ее из тряпицы да толком говори, сколько и чего хочешь. Говори, да только не привирай очень-то!
Он осматривал, будто ласкал это судно, осторожно ковырял его ногтем, пробовал на язык, придирался к каждому пятнышку, говоря, что тут «скоро щель будет».
Карпыча разбирал смех, но он сдерживался и делал еще более серьезное лицо.
— Да что тут!.. Уж только есть нечего, а то бы ни за что не продал! Если желаете, то за пять пудиков муки отдам!
— Эка хватил! Пять пудиков? Да откуда я тебе их возьму? Да, может, еще ты и наврал мне все! — проговорил Рубец.
— Как хотите, не наваливаю! — И Карпыч снова начал завертывать судно в тряпицу.
— Ну, ты! Подожди, делом говори! Хочешь, я тебе за нее два пуда ржи дам? — предложил Рубец.
— Это за такую-то вещь? — сделал удивленное лицо Карпыч, продолжая медленно заворачивать свою «драгоценность».
Рубец не выдержал. Он быстро согласился дать четыре пуда и три фунта сала, и даже пошел на то, чтобы Тимоха довез Карпыча до Няндомы.
Через некоторое время в деревне был престольный праздник. У Рубца были гости, в том числе кулак Бахвалов с семейством, поп с попадьей и двумя дочками.
На столе было наставлено всякой всячины. Среди множества закусок и бутылок с самогоном, в самом центре стояло судно, наполненное брагой. Пока еще гости не сели за стол, кулак Бахвалов поинтересовался, что это за штука. Рубец подробно рассказал ему о своей необычайной покупке, и Бахвалов позавидовал его удаче.
Все открылось тогда, когда гости начали рассаживаться. Младшая поповская дочка посмотрела на стол, покраснела и, фыркнув, неудержимо расхохоталась. Потом она чего-то пошептала на ухо матери. Попадья, не сказав ничего, вышла из-за стола, отозвала в сторону Рубца и рассказала ему, что дочка видала такую штуку в городской больнице, когда болела дизентерией.
Рубец был вне себя от кипевшей в нем злости. Он велел немедленно убрать «это дерьмо» со стола. Однако гости уже узнали о его покупке, а подвыпивший Бахвалов так издевался над Рубцом, что хозяева — отец с сыном — извозили его в сенях до полусмерти… Ясно, что Карпыч боялся Рубца не зря.
* * *
Первую красную посиделку было решено провести в просторной избе сельсовета.
Задолго до назначенного часа она была битком набита народом. Вначале няндомские шефы-комсомольцы вручили подарок — венскую гармонь — Тимофею Заболотных, который принял ее и заиграл веселую, всем знакомую мелодию. Молодежь сразу оживилась. Подарок был выбран верный: гармошка в руках комсомольцев была хорошим средством организации деревенской молодежи.
Первый киносеанс был тоже в сельсовете. Всех желающих изба не вмещала; многие стояли на улице и смотрели в окна, подернутые легким морозцем.
Один из комсомольцев начал крутить ручку динамо, а киномеханик запустил аппарат. Он застрекотал — и поехала кинокартина «Фатти-миллионер». В зале все разом зашумели и заговорили:
— Ловко чехвостит! Как пулемет.
Присутствующие не понимали картины, а выхватывали из нее только детали:
— А петух-то! Петух-то! Живой петух-то! Ай ты, батюшки!
Когда автомобиль поехал с экрана прямо на присутствующих, в зале шарахнулись. Бабы завизжали, а пастух Ефрем угрожающе вынул кнут. Один из стариков не выдержал, подошел к экрану и, ощупав руками движущихся людей, плюнул и пошел домой.
— Нечистая сила, не иначе!
Киномеханик пустил вторую картину — «Как Семен перешел на многополье». Он же начал давать свои объяснения.
— Вот, граждане, этот старательный крестьянин сейчас пьет чай, а потом поедет в поле.
Мужики, уже успокоившиеся, сейчас вглядывались в то, что происходило на экране, с видимым интересом.
— Чисто одет. Видать, не нашинских губерний. Не иначе что ярославский.
— И сахару у него полна сахарница. Житьишко богатое! И ухватки сурьезные.
Пока артист, игравший мужика, пил чай, все сходило благополучно, но едва он вышел запрягать лошадь, а затем выехал в поле, все мужики покатились со смеху.
— Какой же это мужик? Гляди, гляди, коня-то как запрягает, и подойти к нему боится! Ай, собачий сын, хомут откуда подтягивает!
— А за плугом-то как идет. По воздуху шебаршит им. Вот те и многополье!
— Нет, петух был без обману, действительный, а это так, шарманка.
Теперь Курбатов ходил именинником.
Да, все было так, как он и предполагал: достаточно было подтолкнуть немного людей, внести в их жизнь что-то живое, действенное, как это живое сразу же находило отклик.
С Егором Русановым Курбатов разговаривал каждый день, пытаясь узнать от него как можно больше о том, что происходит в деревне. Русанов, демобилизованный красноармеец-пограничник, жаловался:
— Отвык я… Кулаки, вроде Рубца, всю душу мне съели: так и хочется стукнуть. Ты меня не спрашивай, ты мне лучше сам скажи: когда мы их, сукиных детей, скрутим? Не понимаю я: власть наша, а кулак живет. Живет ведь!
Курбатов пытался было растолковать ему, что такое нэп, но Русанов яростно дергал контуженной головой и обрывал Якова:
— А, брось ты!..
Почему Русанов так зло говорит о кулаках, Курбатов догадался позже, встретившись с Рубцом.
Он шел по селу с Карпычем, когда Рубец, одетый во все добротное, попался им навстречу. Карпыч нырнул Курбатову за спину, но Рубец уже заметил его, Яков увидал, как кулак нагнулся и медленно вытащил из валенка большой, ослепительно блеснувший на солнце, нож…
Невольно повинуясь какому-то инстинкту, Курбатов попятился, не сводя глаз с ножа. Рубец был уже шагах в десяти от него и смотрел в упор из-под мохнатых рыжих бровей.
— Отрыщь! — кинул он, раздувая ноздри.
— Яшка, тикай! — отчаянно крикнул уже издали Карпыч.
Спиной Курбатов уперся в забор: дальше отступать было некуда. Рубец, увидев, что Карпыч убежал, надвигался на Курбатова. «Конец», — мелькнула тоскливая мысль. Яков быстро оглянулся, словно искал защиты. Улица была пуста…
Наган. О нем Курбатов забыл. Дрожащими руками, выворачивая карман, он вытащил наган и щелкнул курком.
— Не подходи, убью!
Он не узнал собственного голоса. Но Рубец медленно надвигался. И в тот момент, когда он взмахнул рукой, Курбатов отскочил; нож, располосовав полушубок, задел плечо. Боли Яков не почувствовал. Он выстрелил, и Рубец, не спуская с него глаз, повалился на плетень, выронив нож.
По улице уже бежали люди. На Рубца навалилось несколько человек, но он не сопротивлялся…
13. Это надо понять
Курбатову было досадно уезжать, не доделав до конца задуманного. Он хотел организовать здесь избу-читальню, провести несколько бесед, поближе узнать, чем держится деревенский кулак…
Рана была не опасна, нож распорол мышцу, но рука от кисти до плеча ныла так, будто из нее тянули жилы. И ехать было надо. Рано утром к избе председателя подъехал на санях секретарь комсомольской ячейки. Русанов, нежно усаживая Якова, как маленькому, подпихивал со всех сторон подстилку и сено. Сюда же положили сало и масло для Алеши Попова. Карпыч, уезжавший вместе с Курбатовым, суетился вокруг с виноватым видом; таким Яков видел его впервые.
Когда сани тронулись, Курбатов, приподнявшись, крикнул Ясину:
— Чуть что — приезжай в Няндому!.. И ребят больше занимай, пусть больше дело делают!
Они отъехали от крайних изб Лемжи; Курбатов и Карпыч молчали. Наконец, словно раздумывая про себя, Яков сказал:
— Плохо у нас еще в деревне. Ну, да ничего, вернемся еще. Теперь-то уж вернемся…
— Что? — не расслышал Карпыч. — Куда вернемся?
— В деревню. Ох, Карпыч, как этих сволочей, вроде Рубца, еще крутить надо! Знаешь, Карпыч, — оживился Курбатов и сразу почувствовал, как утихла боль в раненой руке, — я вспомнил, что говорил нам Ленин на Третьем съезде о классовой борьбе в деревне, об эксплуататорах-кулаках. Ты ведь читал речь Ильича?
